— Подхватишь заклейку вот здесь, под самой шляпкой, — объяснил мастер Шимо, давая ему в руки длинные клещи, — и сажай в печь на кокс. Да присматривай, чтобы кокс горел хорошенько.

— Присмотрю, — отозвался Балинт.

— А еще гляди, слишком много-то не закладывай, — продолжал мастер, — не то, покуда дойдет черед, заклепка как раз и расплавится.

Балинт кивнул; лицо его пылало.

— А как сделаю знак, ухвати заклепку покрепче и бросай мне под ноги.

— Понял, дядя Шимо! — выкрикнул Балинт.

Шахтные вагонетки, над которыми работали клепальщики, вытянулись чередой через весь цех, так что люди, трудившиеся в начале ряда, лишь смутно видели лица тех, что двигались в другом конце. Балинт знал уже почти всех клепальщиков, а у дяди Шимо побывал даже дома — старик послал его как-то с поручением. У Шимо был сын лет четырнадцати, он тоже ученичествовал у коксовых печурок и так же подбрасывал заклепки, только другому мастеру. Балинт был меньше его, но выносливей и сноровистее. Уже в первый день его глаз, рука с такой точностью рассчитывали расстояние, что раскаленная заклепка падала в метре от ног мастера и скользила к нему дальше по прямой, пока тот деревянным башмаком не останавливал ее. — Хорошо, — похвалил он, — дело у тебя спорится. Подрастешь, так, чего доброго, чемпионом по кеглям станешь!

— А зачем?

— После кеглей пиво очень уж славно идет.

— Я не пробовал еще пива, — сообщил Балинт, — но как-то мне дали стакан вина, а я после того поколотил мальчишку, который вдвое больше меня был.

На следующее утро дело пошло хуже. За ночь руки стали точно стопудовые и при малейшем движении чуть не выворачивались в суставах. Онемевшие ладони приходилось усилием зажимать на рукоятках, чтобы щипцы не вырвались из рук. Заклепки катились вяло, словно осенние мухи. Дядя Шимо усмехался из-под длинных усов, но не журил его. Зато проходивший мимо рабочий, которого Балинт чуть не подбил раскаленной болванкой, наградил такой оплеухой, что мальчик минут на пять совершенно оглох. Он бросил клещи.

— Ну, что делать-то будем? — окликнул его из-за вагонетки дядя Шимо. — Спать нам некогда, малец!

Балинт глотал слезы.

— Давай, давай! — проворчал старик. — Загорать в рабочее время не положено.

После обеда, примерно за час до конца смены, Балинт увидел над одной из вагонеток длинный, как всегда в красных пятнах, нос дяди Йожи. Он не стал окликать его, но Йожи сам увидел племянника и подошел.

— Гляди, по голове не зацепи меня этими хваталками, — сказал он, подмигивая, — не ровен час, проломишь, придется расплачиваться.

Балинт не отозвался.

— А ведь я привез их! — сообщил дядя Йожи, расположившись на ближайшей вагонетке.

Мальчик вскинул глаза. — Дядю Нейзеля, всех?

— Угу.

— Правда?

Лицо Йожи выражало беспросветную тоску, как в самые веселые его минуты. — Чистейшее вранье! — уныло сказал он. Балинт рассмеялся.

— Все приехали, дядя Йожи, все семейство?

— Ровнехонько полдюжины.

Лицо Балинта сияло, как зеркало под лучами летнего солнца. — И дети все приехали?

— На следующей неделе голодать будешь, — объявил Йожи, — все свои деньги я отдал на угощение. И вина купил!

— Прямо домой их свезли?

— Куриный паприкаш^[48] уже на плите, — рассказывал Йожи, — к нему галушки будут и салат из огурцов. Таких двух кур купил, что едва поместились в кузове.

Балинт подтянул рукоятку воздуходувки, высоко взвилось красное дыхание раскаленного кокса. Он поглядел на дядю Шимо, но тот все еще работал кувалдой.

— Счастье, что сегодня суббота, — сказал дядя Йожи. — После получки встретимся у ворот, на выходе.

— Тетя Луиза рада?

— Чего ж ей не радоваться, — пожал плечами дядя Йожи, — ежели грузовик душу, можно сказать, вытряс!

Мальчик смотрел ему прямо в глаза. — Как здорово, дядя Йожи! Мои крестные никогда еще не садились за стол в нашем доме. Ох, ну как же я рад, хорошо-то как будет!

В парке под большими каштанами, наполненными птичьим щебетом, Нейзель с детьми выдыхали городскую усталость, а женщины — обе Луизы — беседовали на кухне, между делом бросая в котелок очищенную картошку.

— И с каких же пор вы под одной крышей живете? — спросила Луиза Нейзель.

Луиза Кёпе подумала.

— У господина главного нотариуса как раз большая стирка была, я у них два дня работала, вот на той неделе он и перебрался, — припомнила она. — Где-то в начале марта и было.

— Выходит, четыре месяца!

— И господа уже здесь жили тогда, — продолжала вычислять сроки Луиза Кёпе, — помню, Йожи к барышне ходил разрешения просить, чтоб переехать.

— Ну, а вместе-то давно?

Луиза Кёпе вспыхнула. — Да как сказать… я как раз на другой день после того снесла госпоже директорше Лукач белье после стирки, — сказала она. — Тому уж три недели…

— Так давно? — засмеялась кума.

— В воскресенье дело было, — рассказывала Луиза Кёпе, — Фери с Балинтом пошли в футбол гонять, а он сидел эдак тихо-мирно, на кухне, да и отдал мне всю свою получку, даже на фрёч себе не оставил.

— Должно быть, хороший человек.

— Очень хороший.

— Похож он на твоего покойного мужа.

— Похож.

— Замуж возьмет тебя?

— Не важно это.

Луиза Нейзель неодобрительно покачала головой. — Неправильно поступаешь, Луйзика! Ты еще женщина хоть куда, однако уж и не молоденькая, так ли много годков-то тебе осталось, ими дорожить надобно.

— Нет, я с четырьмя детьми никому на шею не сяду, — возразила она. — Может и так при мне оставаться, коли по нраву ему.

Клонившееся к закату солнце заглянуло в окошко, засверкало на каштановых, только что вымытых волосах Луизы Кёпе, на ее влажно поблескивавших зубах. Кума еще раз оглядела ее.

— Оно так да не так, с церковью все ж вернее!

— Мне десять лет было, когда я в последний раз в церковь зашла, — отозвалась Кёпе, — да и то подождала, когда поп из нее выйдет.

— А ну, как опять война?

— Война?

— Ну да, — кивнула Нейзель. — Все ж хоть пособие за него получишь, если жена… Он-то не заговаривал про это?

Луиза Кёпе наклонилась, подбросила хворост в огонь.

— Было дело.

— И что сказал?

— Сказал, что женился бы на мне, коли б я пожелала.

— Когда говорил-то? Еще прежде?..

— Нет, как раз после… Вечером того дня, как я Лукачихе белье относила. Я, домой возвращаясь, запела в саду, а он уж на кухне сидел, услышал. После ужина вызвал меня во двор и спросил, не хочу ли замуж за него пойти.

Луиза Нейзель кашлянула, прочищая горло. — Ну, а ты что?

— Смеялась.

— Смеялась?

— Спросила, на что ему вдова с четырьмя детьми, когда вокруг столько девушек свободных, что мужики просто с ног сбиваются, не поспевают всех обслужить. А мне, говорит, девушки ни к чему, потому как дуры они, я давно уж себя приберегаю вот на такую мамашу многодетную.

— Подложи хворосту! — напомнила Нейзель. — Он, верно, очень хороший человек!

Луиза Кёпе сидела, уронив на колени руки. — Когда он лежит подле меня в темноте, ну словно муж мой, да и только. Тот уж такой хороший был, я иной раз думала: не стою я такого хорошего человека.

— Подложи хворосту, слышишь!.. И на чем же вы порешили?

— Сказала, чтоб подумал как следует, а уж если еще два раза попросит меня в жены, тогда поверю, что всерьез надумал. С тех пор один раз уже повторил.

— Когда?

— В прошлое воскресенье. Завтра в третий раз скажет.

— Почем ты знаешь?

— Знаю. — Молодая женщина рассмеялась. — Говорит, иначе придется ему уезжать отсюда, барышня на полгода только разрешение дала «леваком» здесь жить.

— Ну, коли так, иди за него без оглядки, — решила тетя Нейзель, — второго такого человека не встретишь. Дети-то любят его?

— Любят. Особенно Балинт.

— Он знает?

— Должно быть, знает. Вчера вечером Фери вышел на кухню воды попить и увидел нас.

— Если поженитесь, так и мальчикам кровать достанется, не придется больше на полу спать, — рассудила тетушка Нейзель. — А куры-то эти совсем старые были, вон картошка вконец разварилась, а мясо все жесткое, того и гляди, вилку сломаешь. Сколько он зарабатывает?