— Превосходно, — проговорил профессор, мрачный, как туча. — Из всего этого следует, что я солидарен не только со всей университетской парнокопытной фауной, но также, например, с государственным секретарем министерства культов, более того, с самим господином министром и даже с моим дядюшкой Иштваном мы одного поля ягоды. Так? А если я солидарен с ними, значит, и несу за них ответственность, так?

Юли чувствовала на себе укоризненный взгляд барышни Анджелы. Профессор нетерпеливо постукивал ногой по ковру. — Личной ответственности нет, не так ли, и если мой министр крадет, меня вполне могут вздернуть вместо него? Поскольку я отношусь к правящему классу, не так ли? И за рождение мое с меня могут потребовать отчета, и за право меча^[134] моих предков? Нет, увольте меня от этой швабской философии!

Юли ожесточенно затрясла головой. — Вы не их роду-племени, — воскликнула она страстно, — поверьте мне! Почему вы не хотите увидеть, где ваши подлинные интересы?

— Очевидно, потому, что не знаю самого себя, — сказал профессор язвительно. — И потому, что не ведаю о тех великих научных возможностях, которые во мне дремлют. — Он бросил пренебрежительный взгляд на сестру. — Как я вижу, обе дамы прекрасно понимают друг друга. Быть может, вы уже и к решению пришли относительно моей персоны?

Барышня Анджела вспыхнула. — Зенон! — укоризненно сказала она.

Профессор раздраженно от нее отвернулся.

— Почему вы спасли того человека, почему вытащили его из Дуная? — смертельно бледная, спросила Юли. — Вы можете ответить на это откровенно, откровеннее, чем…

Стало тихо. Барышня вдруг выпрямилась, обеими руками ухватилась за стол. — Спас человека? Из Дуная? — воскликнула она с ужасом.

— Вы не знали?

— Когда?

— Весной, — ответила Юли. — Рискуя собственной жизнью.

Профессор встал. — Каких только нелепостей вы нынче не наговорили, сударыня, — тихо произнес он, повернув к Юли огромную голову. — Среди всего прочего довели до моего сведения, не словами, правда, но этими вот красивыми глазами и легкой дрожью в голосе, что относитесь ко мне с участием. Вы жалеете меня, сударыня, словно я сам к тому, что со мной происходит, не имею отношения. Конечно, от женщины другого ответа ждать не приходится, только мне-то ваше участие ни к чему.

Юли не отвечала. Профессор смотрел на нее и, как уже не раз за время этого разговора, опять терзался мучительной, с самого начала их любви преследующей его догадкой, что он сделает эту девушку несчастной. Кровь бросилась ему в голову, он повернулся и пошел к двери. Спина была напряженно прямая, он слегка припадал на одну ногу.

— Не хромай! — воскликнула Анджела, не в силах удержаться, несмотря ни на что.

Профессор обернулся.

— Ладно, в корчму не пойду… Пришли мне ужин в кабинет.

Женщины остались под зеленым абажуром одни. Сидели молча, думали о Зеноне. — И все-таки вы хорошо влияете на него, деточка, — сказала Анджела, — сколько бы ни ссорились. Я во многом с вами не согласна, но вы правы, Зенону нужно иное общество, общество серьезных ученых, которые живут своей работой, а не карьерой. — Она сняла пенсне и бархатными близорукими глазами ласково глядела на девушку. — Для меня такое облегчение, что он сидит сейчас там, у себя, за письменным столом, а мы с вами знаем, что он рядом, и думаем о нем…

Юли покраснела.

— А он — о нас… Вернее, о вас, деточка, — поправилась Анджела неловко. — Простите меня, что я заговорила об этом, но вы мне очень нужны.

Юли промолчала. Анджела открыла стоявшую на столике серебряную сигарницу, достала «вирджинию», размяла в пальцах, вытащила из нее соломинку, закурила. — Я не умею держать его в руках, — сказала она не без ожесточения, — но ему нужен кто-то, кто бы руководил им.

— И вы думаете, я смогу? — спросила Юли, потупившись. Она с трудом решилась на этот вопрос и тут же о нем пожалела. Недвусмысленным намеком на их любовь барышня задела ее девичью стыдливость, но и помимо этого положение Юли было весьма ложное: барышня Анджела явно одарила ее своим доверием, она же не могла ответить ей тем же. Большая серебряная сигарница, прозрачные розовые чашечки на столе, аромат чая и та естественность, с какой барышня раскурила сигару, взвинтили ее нервы, снова и снова напоминая о том, что́ ради этого покинуто. Острее ощущала она и буржуазную сущность профессора, когда они бывали втроем с Анджелой, две против одного. — Сможете ли? — повторила Анджела и надолго остановила незащищенные ласковые глаза на Юли. — Но вы же сами видите, деточка… вот и сейчас он не пошел… пить. И с тех пор как познакомился с вами, опять пристрастился к работе. Понимаете ли вы, что это значит?

Юли, опустив глаза, молчала.

— Судьба одного из величайших научных гениев века, — прерывисто заговорила опять барышня, — зависит, увы, от того, верно ли его направляют. Если бы вы даже ответили мне… ради бога, простите!.. что вы его не любите, и тогда следовало бы пожертвовать собой. Надеюсь, однако, не так обстоят дела?

Юли опять вспыхнула.

— Я веду себя бестактно, — воскликнула барышня, которую молчание Юли делало все более неуклюжей и неловкой, — не отвечайте мне. Но у меня были причины заговорить сегодня об этом. Должна сказать вам также, что и в отношении Зенона к людям я заметила радующие меня изменения за последнее время… с тех пор как он познакомился с вами.

Юли подняла на барышню глаза; доброе полное лицо и шея над высоким воротом черной шелковой блузы от волнения пошли пятнами. Барышня смотрела на нее с таким доверием и любовью, что Юли устыдилась.

— Вы думаете? — выдавила она.

— Он стал строже к себе и снисходительнее к другим, — сообщила барышня Анджела. Она положила ладонь на руку девушки, по-старушечьи похлопала. — Я не посмела бы заговорить, деточка, если бы не видела… не понимала, что вы… как бы это сказать… уже договорились. Разве не так?

Юли отдернула руку.

— Я вас обидела? — Лицо барышни запылало.

— Что вы, — отозвалась побледневшая Юли. — Просто мы ни о чем не договаривались.

Анджела так встревоженно и при этом с такой любовью смотрела на нее, что Юли невольно отвернулась. — Не знаю, довольно ли он меня любит…

— На этот счет вы можете быть спокойны.

Юли пожала плечами.

— Не верите?

— Не знаю даже, я-то довольно ли люблю его, — с раздражением прорвалось вдруг у Юли. Она сама не понимала, зачем говорит так: даже в эти перенасыщенные, перенапряженные минуты она знала несомненно, что самую жизнь свою без раздумья отдала бы за любимого.

— Простите, — сказала Анджела.

— И вообще не знаю, пошла бы я за него замуж, — договорила Юли. — А кстати, почему вы думаете, что относительно его любви я могу быть спокойна?

Анджела пристально смотрела на потухшую у нее в руке «вирджинию». — Я его знаю.

— Вы обо мне говорили? — спросила Юли враждебно.

— Нет, — ответила барышня. — Но с недавнего времени я замечаю в нем такие изменения, каких до сих пор не удавалось добиться ни одной его знакомой даме. Деточка…

— Да?

Не получив ответа, Юли подняла голову. Барышня сидела не шевелясь, с потухшей сигарой в руке, из не защищенных пенсне глаз по лицу катились крупные слезы. — Деточка, — повторила она чуть слышно, — деточка!

У Юли дрогнуло сердце.

— Вы и меня сделали бы счастливой… Но только нельзя колебаться, деточка! Нельзя упускать счастье! Я уже стара…

— Берегитесь, деточка, — после паузы опять заговорила барышня, — не выпустите его из рук! Сядьте вот сюда, ко мне. Поговорим спокойно. Нельзя мешкать. Сейчас вы можете быть уверены во всем, но в жизни моего брата есть женщина, которая способна опрокинуть все наши соображения. Сядьте сюда!

— Сейчас можно этой женщины не бояться, ее нет в Пеште, — продолжала она, надевая пенсне на заплаканные глаза. — Зенон не видел ее полгода, она живет в деревне. Но она может вернуться в любое время. Эта женщина испортила моему брату жизнь. Я не могла справиться с ней, но вы…