Зато девочка, открывшая ему дверь, так вытянулась, что глаза их оказались почти на одном уровне; полнее стала тоненькая шейка, еще чернее — округлившиеся от удивления глаза, еще ярче блеск иссиня-черных косичек за ушами; во рту у девочки недоставало одного зуба.

— А зуб где? — спросил Балинт, стоя в двери.

Девочка всплеснула руками. — Иисус Мария!

— Кто там? — донесся старческий дребезжащий голос из комнаты, пройти в которую можно было лишь через кухню.

Девочка еще раз всплеснула маленькими ладошками. — Балинт пришел, бабушка!

— Это я, Сисиньоре, я, Балинт! — весело подтвердил он. — Сейчас зайду к вам! — Он опять взглянул на мелкие острые зубки девочки, которые от удивленья бессовестно лезли на свет божий; темнеющая дырка на месте отсутствующего зуба особенно бросалась в глаза. — Вы одни?

— Одни, — ответила девочка. — Ой, Балинт, да откуда же ты?

— Из Киштарчи, — смеясь, ответил мальчик. — Я боялся, что ты в школе.

— Мы же во второй смене!

Балинт краешком глаза опять оглядел девочку. Она ничем не напоминала названную ее именем каменную нимфу в киштарчайском парке. — А я и забыл!

— Ой, Балинт, почему ты не написал, что приедешь, — воскликнула Юлишка, — ведь я могла не быть дома! — Откуда у меня деньги на марку! — буркнул Балинт.

Между тем из комнаты уже неслись нетерпеливые призывы Сисиньоре — как прозвали бабушку-итальянку окрестные жители за излюбленную ее присказку. — Балинт, mio caro^[37], иди же сюда, figliuolo^[38], где ты пропадал так долго? Я уж думала, что не увижу тебя больше, благослови тебя бог, ты все же пришел, carissimo mio^[39], входи же! — Иду! — крикнул Балинт. Он еще раз окинул девочку оценивающим взглядом. — Ты выросла! — добавил он то ли одобрительно, то ли недовольно.

— А ты нет! — заметила девочка. — И какой же у тебя нос курносый!

— Какой надо, такой и есть.

Юлишка озадаченно помолчала. — Ты даже не поцелуешь меня?

— Потом, — поколебавшись, решил Балинт. — Сейчас заскочу к Сисиньоре и сразу подамся по своим делам, некогда мне. У тебя сколько туфель? Две пары?

— А что?.. Ну, две.

— Carissimo mio, — донеслось из комнаты. — Да где же ты! — Балинт пошел было на зов, но у дверей внезапно повернулся, обхватил девочку за талию, притянул к себе и долгим поцелуем поцеловал в щеку, постаравшись, однако, коснуться и краешка губ. — Юлишка! — прошептал он быстро, несколько раз подряд. — Юлишка!

Сисиньоре лежала в постели; она была уже так стара, что из подушек виднелся лишь темно-коричневый нос. Жалкий седой пучок был приподнят подушкою к темени, маленькие воспаленные глазки глубоко ушли под лоб, все тело под одеялом казалось меньше, чем горстка куриных костей. Но едва Балинт склонился над ней, как тысячи темных морщинок на лице заулыбались, а сухонькие и черные, словно птичьи лапки, руки выметнулись из-под одеяла и обхватили шею мальчика. — Так ты здесь, mio caro, — прошептала она, — значит, довелось мне все-таки повидать тебя. Где ж ты пропадал так долго, figliuolo mio?

— Спрашиваете, где пропадал?

— Si, signore^[40], где ты пропадал?

Мальчик, довольный, засмеялся. — В Америке был.

— Dio mio^[41], — воскликнула старушка, — это правда?

Мальчик наклонился, поцеловал ее. — Разве ж я когда вру? Но сейчас мне некогда рассказывать, Сисиньоре, вечером или завтра расскажу, когда вернусь. — Вернешься? — переспросила Сисиньоре. — А в Италии не бывал? И не езди туда, пока я не научу тебя говорить по-итальянски!

Балинт и Юлишка опять вышли на кухню.

— Можешь дать мне на время пару твоих туфель?

— Конечно. Я дам тебе новые, они скорей налезут, мы только месяц назад их купили. Тебе зачем?

— Неси сюда, — сказал Балинт, — а я пока вымою ноги.

Мыло было хорошее, душистое, Балинт несколько раз с наслаждением понюхал его. — А мама твоя не хватится туфель? — спросил он. — Мне, понимаешь, работу нужно искать, явлюсь босой, со мной и разговаривать не станут. Ну, я пошел! — сказал он, хмуро разглядывая на своих ногах девчоночьи туфельки. Потом вытащил из кармана еще один букетик подснежников. — Тебе принес.

Для начала он заглянул в молочную лавку тетушки Керекеш, где работал в прошлом году. — Гляньте-ка, Балинт пришел! — заулыбалась, увидев его, тетушка Керекеш. — Где ж ты бродяжил год целый? — Она притянула мальчика к себе, расцеловала в обе щеки и, отстранив на вытянутую руку, еще раз оглядела с головы до ног. — А ты не очень-то растолстел! — объявила она. — Я ведь думала, вы укатили в деревню толстеть да поправляться… Ты что это девчоночьи туфли надел? Ох, не могу я взять тебя, сынок, и так уж одного только рассыльного держу, дела в лавке хуже некуда, врагу своему не пожелаю. Где вы живете? В Киштарче? И ты хочешь оттуда ходить сюда на работу? Оно конечно, ночевать ты мог бы и в лавке!.. Нет, не могу, Балинт, милый ты мой, не могу выставить на улицу нынешнего рассыльного, он хоть и еврей, бедняжка, но очень славный паренек, один содержит мать и младшую сестренку, а сам немногим старше тебя. У Лауфера тоже нет места, Келемены только что распростились с посыльным, хозяин теперь сам разносит товар, нигде никаким заработком и не пахнет. Не найдешь ты себе места, бедняга! Ты вот что, ты в центре попытай счастья, там еще есть денежки, а спать негде будет, приходи к нам, местечко найдется. Выпей-ка стакан молока с этой хрустящей румяной булочкой, а?

Две недели ходил по городу Балинт в поисках работы. Каждый день вставал на рассвете, шел на свалку завода Шлика, где безработные рылись в металлоломе, собирал килограмм десять ржавой проволоки, углового железа, труб, продавал их скупщику утиля Фридману по три филлера за килограмм, на вырученные гроши покупал хлеба и отправлялся на поиски; ночевать возвращался к Нейзелям. Третий раз в жизни побывал в Буде, наведался в купальни Лукача, куда в прошлом году его дружок Бела нанимался чистить бассейн и убирать кабины, но его не приняли — нашли слишком хилым и слабым. Будь у него залог, владелец процветавшей в центре города скорняжной мастерской охотно взял бы его рассыльным; он мог бы поступить учеником в авторемонтную мастерскую на улице Акацфа, но — без жалованья; бакалейщику в Кёбане за восемь пенгё в неделю и завтраки требовался рассыльный, однако же непременно с велосипедом. Балинт обошел все стройки в районе проспекта Миклоша Хорти, но его отовсюду гнали: он был такой щупленький, что, казалось, и кельню не удержит в руке. Однажды чуть было не повезло: оптовой торговой фирме на улице Батори требовался мальчик для доставки в Большой универсальный магазин шелковой бумаги, но Балинта не приняли: его ноги не доставали до педалей трициклета. И все-таки он не терял мужества; упрямо сцепив зубы, с рассвета и до заката утюжил улицы, когда же входил в мастерскую или лавку, спрашивая работу, то серые глаза его так светились между вздернутым носом и блестящими светлыми волосами, губы так улыбались, руки были так чисты и так прямо он держался, что торговец или ремесленник охотно согласился бы назвать его своим сыном, однако нанять рассыльным не мог.

В конце второй недели он пришел домой раньше обычного. Лайош Нейзель сидел у окна с очками на носу и вслух читал жене «Непсаву»^[42]; двое младших детей уже лежали в постели.

— А тебя тут один человек разыскивал… по имени Йожеф Кёпе, — сообщил Нейзель, сдвинув очки на лоб. — Дядя Йожи! — воскликнул мальчик. — Он самый. Матушка твоя послала, чтоб поглядел, не к нам ли ты сбежал.

— Ступай, сынок, домой, к маме своей, — проговорила тетя Луиза, часто задышав от волнения, и прижала к мощной груди светловолосую голову Балинта. — Уж я-то знаю, каково ей, сама бы в Дунай бросилась, если б мое дитя вот так ушло из дому, как ты.

— А правда, что ты повесил ту собаку? — спросил Петер, старшенький.

— Балинт?!

— Нипочем не поверю, — сказала тетя Луиза, — Балинт такого не сделает.

Оба малыша горящими жаждою приключений глазами впились в Балинта, — Твой дядя говорит, кто-то видел, как ты ее вздернул. А Фери и дома тогда не было.