Браник засмеялся. — Я-то знал.

Они сидели в довольно темном уголке, соседний столик был пуст, с другой стороны двое громко о чем-то спорили. — Для влюбленной парочки самое распрекрасное место, — сказал Браник. — Ну, посвети на меня своими глазищами, пусть все видят, что мы с тобой ладим на славу. Была б ты моя жена, никогда один в корчму не ходил бы, только с тобой.

Юли засмеялась грудным смехом. — Подсядь-ка ближе!

— Пошептаться хочешь? — улыбнулся Браник.

— Да, — кивнула Юли. — За складом следила полиция, поэтому я вывела оттуда товарищей.

Быстро и точно, не забыв ни одной важной детали, она постаралась так рассказать о случившемся, чтобы Браник — который, вероятно, не знал супругов Маравко лично — ясно представил себе положение. Ей было тревожно: может, она перестаралась и, выселив товарищей из подозрительной квартиры, взяла на себя ответственность, на которую не имела права. Но Браник явно одобрял ее, слушал, не перебивая, когда же Юли рассказала о выдворении внезапно растолстевшей вдвое Розики, заулыбался в усы. — Так-таки все на себя натянула! — воскликнул он негромко, — Ну и ну, молодец бабенка, черт подери!

— Словом, все правильно? — спросила Юли.

Браник кивнул ей ободряюще. — Все правильно, Юльча! Ты поступила, как надо. Литературу оставь еще на денек-другой там же, получишь указание, как с ней быть.

Двое за соседним столом уже громко ссорились. — Чтоб их черти слопали! — сказал Браник. — Собственного голоса не слышишь. Больше тебе сказать нечего?

— Нечего.

— Совсем?

— Как будто нет, — подумав, сказала Юли.

Браник помрачнел. — Вот это худо, — проговорил он медленно. — Ведь ты живешь неправильно, Юльча! Не так живешь, как должен жить настоящий сознательный коммунист.

Юли побледнела. — Это неправда! — перебила она его. — Это неправда, товарищ Браник!

— Тише! — строго сказал Браник.

— Это неправда! — вне себя прошептала Юли. — Я знаю, о чем ты. Неправда!

— Выясним, — сказал Браник тихо. — Я потому и помянул про это, чтобы поговорить. Если ты права, почему так разволновалась?

Юли посмотрела на него. — Потому что правда не всегда выходит наружу, — проговорила она дрожащими губами, откинув голову, словно ее вдруг оттянул назад тяжелый узел волос. — Потому что уже тот факт, что ты обвиняешь меня, доказывает, что правда не выяснится и сейчас.

Браник молчал.

— Я потому и не рассказала до сих пор партии, — продолжала Юли. — У меня только доводы есть за мою правду, а доказательств нет. Если мне нужно доказывать, сразу выйдет, что я не права.

Браник молчал. — Вот уже долгие месяцы я все думаю, думаю, — опять заговорила Юли, — сказать, не сказать? Знаю, это трусость, но я все-таки не сказала. А сейчас выясняется, что у меня была причина трусить.

Браник взял ее руку. — Ну, успокойся, Юльча, голубка! — сказал он просто. — Ты ведь рядом с товарищем сидишь, не на улице Зрини.

— Тем хуже, — сказала Юли. — Ведь детективу нужно только врать, это просто. Но что мне делать, если ты мне не веришь?

— Спокойно, Юльча, — повторил Браник и крепко сжал ее руку. Юли молчала. — Ну, что ты ходишь вокруг да около! — проворчал Браник. — Давай-ка, выкладывай!

— Ну, я люблю… классово чуждого человека, — выговорила Юли и чуть-чуть выпрямилась. — Это началось полгода назад. Не принимала от него ни разу ни денег, ни подарков, вообще никакой материальной помощи ни в какой форме, так что с этой стороны под его влияние подпасть не могу.

Браник кивнул.

— Мне было бы легче, если бы ты спрашивал, — помолчав, сказала Юли. — Что ты хочешь знать?

Браник обеими руками облокотился о стол. — Ты давай рассказывай!

— Да о чем?

— О чем речь идет.

Юли опустила голову. — Его зовут Зенон Фаркаш, профессор университета. Да ты, верно, и сам знаешь. Он холост.

Браник опять кивнул.

— Он известный ученый, — продолжала Юли, очень бледная, — имеет иностранные и венгерские ордена, Цепь Корвина.

Браник смотрел в стол.

— Машина есть, усадьба в Киштарче.

Браник кивнул. — Усадьбу видел. Лет семь — восемь назад работал на Киштарчайском машиностроительном и раза два проходил мимо его поместья.

— Еще я о нем знаю, — сказала Юли, — что в тысяча девятьсот тридцатом году, когда я училась в университете, против него возбудили дисциплинарное дело, меня вызывали свидетельницей. Он тогда оставил университет и уехал в Берлин.

Браник упорно смотрел в стол.

— После назначения Гитлера канцлером, — продолжала девушка, становившаяся все бледнее, — он вернулся. Насколько я знаю, светского общества он избегает, по крайней мере, с тех пор, как мы вместе. В этом году весной он спас человека, тонувшего в Дунае.

— Вон какой храбрый! — проговорил Браник негромко.

Юли вскинула на него глаза. — У его дяди есть завод, там он тоже руководит лабораторией. Возможно, они совладельцы.

— Вот как? — сказал Браник.

Юли откинулась назад, поправила растрепавшийся узел волос. — Спрашивай! Больше того, что сказала, я не знаю.

Двое спорщиков за соседним столиком только что не дрались и говорили одновременно, не слушая друг друга. Браник посмотрел на них, потом опять на Юли. В его глазах блеснула ободряющая усмешка. — Словом, ты больше ничего не знаешь! И с тебя этого довольно, Юльча?

— Товарищ Браник… ты заставил меня сейчас перечислить все те объективные данные, из которых, коротко говоря, вытекает такая несуразица, что я, будучи коммунисткой, являюсь любовницей важного барина. Очевидно, ты для того и заставил меня сказать все это, чтобы я осознала свое положение, если до сих пор осознавала его, может быть, недостаточно ясно. Но я знаю это давно.

— Я тебя слушаю, — сказал Браник.

— Одним словом, я все это знаю, — прошептала Юли, — и все-таки люблю его и буду любить до самой смерти.

Браник усмехнулся. — Ну-ну, Юльча! Так-таки до смерти?

Юли сделала глубокий вдох. — Но я, несмотря ни на что, останусь настоящей, сознательной коммунисткой, товарищ Браник, — проговорила она, и ее большие черные глаза впервые с начала разговора наполнились слезами. — Только это одно я и хотела тебе сказать.

Браник кивнул. — Оно и следовало.

— Я знаю, в объективном положении вещей это ничего не меняет. Вот почему я сказала тебе с самого начала, что если мне придется доказывать мою правду, то я сразу же окажусь не права.

Лицо Браника опять помрачнело. — Эту нелепицу я слышу второй раз, — буркнул он, явно теряя терпение. — Если я знаю, что прав, то твержу свое, пока жив и после того еще час целый. Но ты знаешь, что не права, поэтому не хочешь защищаться.

Юли молчала.

— А тебе известно, — спросил Браник, глядя ей прямо в глаза, — что его милость, твой любовник, засадил в полицию товарища Барнабаша Дёме?

— Известно, — сказала Юли, — он рассказал мне. Был пьян, разбил витрину мясной лавки, их вместе с Дёме, который был как раз с ним, отвели в участок, а там по циркуляру опознали Барнабаша.

Браник кивнул. — Может быть так. Потому что он пьет.

— Да, — сказала Юли.

Браник опять кивнул. — Пьяному замок на рот не повесишь.

— Да, — сказала Юли.

— И про то знаешь, — спросил Браник, — что он к Хорти на приемы ходит?

Юли не ответила.

— Думаешь про себя, что, с тех пор как познакомился с тобой, уже не ходит. Ну, а если ему захочется, просто со скуки, и он отправится в Крепость?

— Может быть…

Браник смотрел на Юли в упор. — У него много врагов, все они только и смотрят, чем бы ему навредить. Допустим, кто-то пронюхает, что он в связи с коммунисткой, имевшей судимость?

Юли молчала.

— И тебя выследят?

— Может случиться…

— Твой профессор не с неба свалился, — не отрывая от девушки глаз, продолжал Браник, — его многие знают, многие за ним наблюдают. А вместе с ним и за тобой.

— Да.

— Сейчас начались занятия в университете, — тихо говорил Браник. — Не пройдет месяца, и весь ученый совет будет знать, что у профессора Фаркаша любовница коммунистка.