— Да?

— Мол, редко видит вас в профсоюзе.

Лицо Нейзеля потемнело. — Значит, они уже говорили там обо мне, подлецы!

Он не стал больше делиться своими мыслями, вероятно, здесь они были бы неуместны — так же как его молоты, клещи, зубила. Балинт и не ждал продолжения, он опять смотрел на мать. За два года, что он не видел ее, мать еще больше состарилась, теперь-то уж не пошла бы за Йожи замуж. — Он перестал ездить к вам в Киштарчу? — спросил он.

— Кто?

— Как кто? Разве я не сказал? Дядя Йожи.

— Раз в неделю, — коротко ответила мать.

Балинт повернулся к ней всем телом. — Каждую неделю? — спросил он ошеломленно, и прежняя злая ревность захлестнула сердце.

— Что ж, время у него есть, — сказала мать.

— Как не быть, — невесело кивнула и тетушка Нейзель.

— Пешком и туда и обратно, — рассказывала Луиза Кёпе, и ее глаза заулыбались. — Говорит, и так уж баранки лишили, а без шоссейной дороги ему жизнь не в жизнь.

Снова наступила пауза. — Чего ж он обратно к нам не переберется? — срывающимся голосом спросил Балинт немного погодя, с недобрым, горьким чувством к дяде Йожи.

— Зачем? — спросила мать.

— Вам тогда надо было пожениться, сразу же, — вздохнула тетушка Нейзель. — Говорила я, с церковью-то оно надежнее…

Нейзель покачал головой. — Если два ничего вместе сложить, ничего и будет, Луиза! — Мать Балинта пожала плечами. — Теперь бы он еще сидел у меня на шее, а я и на него работай.

— Не такой он человек, — возразила тетушка Нейзель. — Этот из-под земли достал бы необходимое.

У Балинта сердце разрывалось от жалости к матери, и все же он испытывал облегчение: одной заботой стало меньше. — Очень хороший человек дядя Йожи, — сказал он, немилосердно еще раз всаживая в сердце матери клинок запоздалого сожаления. — Последнюю рубаху отдаст, если попросят.

Мать покосилась на сына. — Как-нибудь и одна промучаюсь, — сказала она. — А ты, сынок, знай учись ремеслу, о нас не думай!

Нейзель зевнул.

— Спать хочешь? — спросила жена.

Он снова зевнул.

— Так рано?

— Так нас приучили, — сказал Нейзель, вполглаза улыбаясь Балинту: мол, нам-то с тобой это известно.

— Когда ж вы там ложились, дядя Лайош? — спросила Луиза Кёпе.

— В восемь, — добродушно подмаргивая Балинту, сказал Нейзель. — Как свет погасят.

— А вставали когда?

— В пять.

Луиза Кёпе тоже вдруг зевнула. — Я сегодня в четыре встала, чтобы пораньше поспеть.

— В четыре, — повторил хозяин. — Тогда и вас ко сну клонит, Луйзика.

— Пустое, — отозвалась она. — Как вас кормили-то?

— Да так… как придется.

— Очень скверно?

— На завтрак кофе с молоком да булка с изюмом, — улыбнулся Нейзель, лукаво поглядывая на Балинта.

Луиза Кёпе засмеялась. — Тогда и я исхитрюсь в арестанты попасть.

— Это можно… По нынешним временам дело нетрудное, Луйзика.

— Вот только вшей я боюсь, — сказала гостья.

— В пересылке их нет.

— Верно ли? — спросила жена.

— Нас там осматривают, а одежу дезинфицируют, — объяснил Нейзель.

— И клопов нет?

Чистыми голубыми глазами Нейзель поглядел на жену. — Не встречался я с ними, Луиза.

— Право, сяду в тюрьму, — повторила Луиза Кёпе. — Все лучше, чем здесь, на воле.

Нейзель опять зевнул. — Другой-то костюм мой в ломбарде? — спросил он у жены.

Та пожала плечами. — Где ж ему и быть!

— Этот больно уж провонял дезинфекцией ихней… Рубашка хоть ночная осталась?

— Осталась.

— Тогда стели! — сказал Нейзель. — Ребят ждать не буду. Долгов у тебя много?

Луиза Нейзель засмеялась. — Сколько удалось призанять.

— Я спросил, много ли.

— Не много, — ответила жена. — Мало.

Нейзель посмотрел на нее.

— Нету у людей денег, — сказала жена, — не из чего взаймы-то давать. У кого было, помогал, да много ли они могли уделить нам? Я не считала, но много не наберется.

— Ну что ж, ладно, — сказал Нейзель.

И вдруг Луиза взорвалась. — Но уж в другой раз я на это не пойду, так и знай, — закричала она, сплетя руки на могучей груди. — Подумаешь, горе какое — питание даровое, в восемь часов на боковую, и никаких тебе забот, пес задрал бы того, кто все это выдумал! А ты попробуй дома четырех щенков своих голодных накормить, когда не из чего! Чтоб тебе поперек горла встала вся жратва, какой ты брюхо там набивал!

— Луиза, Луиза!

Но жена расходилась не на шутку.

— И запомни, — кричала она, — если тебя арестуют еще раз, я сама пойду в полицию и скажу им, болванам, чтоб арестовали меня, а тебе чтоб приказали хозяйство вести, тогда живо пропадет охота политикой заниматься, и у тебя, и у всех, сколько вас ни на есть, мужиков дурных, на свете…

— Луиза, — опять окликнул ее Нейзель.

Но она еще не выговорилась. — Меня ты больше не пошлешь милостыню просить, уж лучше сразу возьму этих четырех щенков твоих да прямо в Дунай. Я же ничего не говорю, какому-нибудь молодому да холостому отчего своей-то паршивой шкурой не рискнуть, но тот, кого господь на старости лет разума лишил, кто сует нос в такие дела, которых и не понимает даже…

Упершись локтями в стол, Балинт молча смотрел перед собой. Хотя каждое слово попадало ему в самое сердце, он теперь смертельно стыдился, что так откровенно выказал свое горе. Полчаса спустя, лежа в кровати рядом с матерью, он слушал ее измученное, прерывистое дыхание — каждый вздох был как потревоженная оболочка все новой и новой горькой заботы — и вдруг с внезапной решимостью взял себя в руки и удержал опять было прихлынувшие слезы; обняв мать за шею, он всхлипнул коротко и уснул. Наутро они встали с Нейзелем вместе, вместе вышли из дому, каждый по своим делам.

В конторе, как Нейзель и ожидал, ему сразу выдали трудовую книжку. Он не сказал ни слова, повернулся и вышел. В цеху взял из шкафчика скудные пожитки, завернул в газету и попрощался с людьми. Кое с кем из них он проработал на этом заводе бок о бок четверть века.

Он пошел прямо на улицу Магдольны. Еще в подъезде узнал от знакомого — шлифовальщика-металлиста Коричанского, — что из профорганизации его исключили и даже как будто из партии. — В мое отсутствие? — спросил Нейзель, сразу почернев лицом. — Даже не выслушав? — Он вошел, но не застал никого, с кем можно было бы поговорить о его деле, и вернулся домой.

Жена была одна. Нейзель сел, молча положил на стол маленький газетный сверток. Луиза бросила на сверток короткий взгляд. — Уволили?

Нейзель кивнул.

— Ну, это было ясно и так, — сказала жена. — Ведь и ты знал, правда?

Нейзель смотрел на сверток. — Более или менее.

— Ничего, Лайош, — медленно, спокойно сказала Луиза. — Ужо найдешь себе другое место.

Муж опустил голову на сжатые кулаки. — Когда?

— Не пройдет трех месяцев, вот увидишь, — сказала Луиза. — До тех пор как-нибудь прокрутимся, ведь со следующего понедельника я буду работать.

— Где?

— Есть у меня знакомка одна на шоколадной фабрике Мейнля, она и устроила… Давно уж сулилась, а нынче утром я забежала к ней, и она записала прямо с понедельника.

— Сегодня утром?

Жена возилась со свертком. — Раздевайся да ложись в постель, одежу твою выстираю.

Нейзель не шевельнулся. — Меня из профсоюза исключили, Луиза.

— И это, скажешь, беда? — воскликнула жена. — Оттого-то голову повесил? Примут еще обратно, не бойся! Чего ж еще и ждать от них было, проходимцев паршивых!

— Из партии тоже, — выговорил Нейзель.

Луиза с минуту стояла, словно окаменев, и глядела мужу в лицо. — Чтоб им молитва поперек горла стала! — сказала она, уперев руки в бока, и лицо ее вдруг запылало огнем. — Ну, мы этого так не оставим, это им дорого обойдется, они еще поплачут, прежде чем антихрист за них примется! Жалобу подал уже?

Зажав кулаками виски, Нейзель молча смотрел перед собой.

— Будь я на твоем месте, — воскликнула его жена, — плюнула бы на них и не обернулась. Не подал еще жалобу-то?

— Еще не подал.