— Так что же слышно хорошего, сынок? — повторил он сейчас, подымая к глазам и медленно поворачивая в руке стопку для палинки. Стопка оказалась чистой, он поставил ее на поднос. — Позволь?
— Спасибо, не хочется, — опустив глаза, ответил студент.
Якабфи убрал руку от бутылки.
— Только вол пьет один, — проговорил он без улыбки. — Я слышал в министерстве, что твой отец болен. Надеюсь, несерьезно?
— Несерьезно.
Якабфи кивнул.
— Нынче много больных, — заметил он бесстрастно; и он сам, и его жена знали о болезнях лишь понаслышке. — Эпидемия гриппа, что ли, которая якобы уносит немало жертв. Говорят, и Аппони она же прикончила.
— Возможно, — отозвался Барнабаш.
— Твоя милая матушка здорова?
Барнабаш смотрел на свои ботинки.
— Благодарю.
На минуту стало тихо. Якабфи взглянул на жену, которая белыми своими ручками что-то показывала или против чего-то возражала; однако понять ее сигнализацию было невозможно. — Ты, разумеется, ужинаешь с нами? — спросил хозяин дома, вновь направляя поблескивавшее пенсне на гостя.
Барнабаш внезапно поднялся.
— Спасибо, мне, к сожалению, пора, — сказал он хрипло; от злости на глазах выступили слезы, пришлось отвернуться. Правда, он не сомневался, что Якабфи только из такта делает вид, будто ни о чем не знает, полностью предоставляя юноше решать, хочет ли он затевать разговор, но подобный такт — если подумать обо всех возможных последствиях — равен полному бессердечию. Беседовать об Аппони, когда человек остался без отца, без матери? Любовь иногда должна применять насилие, иначе ей не подступиться!
Якабфи встал, чтобы проводить гостя. — Останьтесь, душа моя, я сама, — быстро сказала тетушка Янка.
— Ну что ж, тогда будь здоров, сынок.
Студент поклонился.
— Заходи, когда хочешь, мы всегда тебе рады, — сказал старик с неподвижным лицом.
Тетушка Янка вышла в прихожую, чуть задержавшись. Барнабашу показалось, что, пока он проходил через гостиную, старики о чем-то пошептались за его спиной. Он не сразу отыскал выключатель, не сразу оделся. Старушка глазами сочувственно ощупала жидкую ткань пальто.
— Не холодно? — спросила она. — Может, тебе что-нибудь нужно?
Барнабаш глядел на дверь. — Спасибо, тетушка Янка, мне ничего не нужно.
— Но это ты возьмешь непременно! — воскликнула она, совсем смешавшись, и сунула ему в руку несколько раз сложенную банкноту в двадцать пенгё. — Бери, бери, мне потом отдаст твоя мать, — бормотала она, покраснев до ушей, — Сейчас у меня нет больше денег, сынок, но если тебе нужно…
Она не успела закончить фразу, потому что Барнабаш внезапно пошатнулся, ухватился рукой за зеленую бархатную занавеску и вдруг, повернувшись вокруг своей оси и тащя занавеску за собой, растянулся на полу. Мгновение спустя он уже пришел в себя от обморока — причиной которого, судя по всему, было не только физическое истощение, но и многообразные душевные тревоги на голодный желудок, — сам сумел встать, но явно был слишком слаб, чтобы тотчас уйти. Тетушка Янка и маленькая служанка, кое-как поддерживая с двух сторон, отвели едва волочившего ноги высокого и широкоплечего студента в комнату, уложили на диван, Якабфи, который между тем успел облачиться в домашнюю куртку, влил ему в рот два стаканчика абрикосовой палинки. Алкоголь, принятый на пустой желудок, сразу бросился юноше в голову, развязав язык и бушевавшие в нем чувства. Мозг его остался совершенно ясным, лишь самоконтроль стал слабее, Якабфи чем-то занялся в углу комнаты, его жена, сдерживая дыхание, присела в ногах дивана.
— Тетушка Янка, и вы поступили бы так же, как моя мать? — спросил юноша, вдруг подняв с подушки голову.
Глаза тетушки Янки внезапно выросли вдвое на узком подвижном лице.
— Ты спи, — проговорила она, — не волнуйся!
— Вы поступили бы так же?
— Как?
— Вышвырнули бы единственного своего сына?
Старушка растерянно молчала.
— Ради подлого негодяя! — громко сказал Барнабаш.
— Сынок, — вздохнула тетушка Янка с ужасом. — Он твой отец…
Юноша холодно смерил узкими глазами сидевшую в ногах старую женщину, словно то была какая-нибудь моль, залетевшая в его мысли. Он чувствовал, что его выдержка дала трещину, открыв постороннему взгляду пылавший в душе огонь, но не жалел об этом. — Тетя Янка, — проговорил он тихо, — вы не считаете, что моя мать только из трусости взяла сторону отца? Просто боится, что отец бросит ее? Вам известно ведь, что он содержит любовницу и мать знает это?
Старая дама обернулась, моля о помощи. — Элек, — воскликнула она, — иди сюда!
Якабфи неторопливо подошел к дивану. — Я слушаю. Что тебе, сынок?
— Дядя Элек, вы тоже одобряете, что моя мать осталась с отцом? — спросил Барнабаш. — Что вы думаете о моем отце, я и так догадываюсь, но моя мать… — Вдруг вся кровь бросилась ему в голову. — Да говорите же, черт побери! Деревянные вы, что ли? Ни одного искреннего слова, только очки блестят, только шепот, только такт! Вот уж двадцать лет, как я хожу сюда, к вам…
Якабфи вперил неподвижный взгляд в раскрасневшееся лицо юноши, он смотрел долго, и ни один мускул не дрогнул в его лице. Тетушка Янка прикрыла глаза обеими руками.
В растворенной двери на секунду показался светлый узел волос маленькой служаночки, блеснул в свете лампы и тут же погас. Якабфи повернулся, с несвойственной ему поспешностью поднес к дивану стул, сел. — Не забывайся, сынок! — проговорил он строго. — И тетю Янку щадить следовало бы. Нельзя, конечно, ожидать от тебя моего хладнокровия… разница возраста, разумеется… однако же не забывай о том, что в порядочном обществе…
Барнабаш резко побледнел. — В порядочном обществе!.. Я спросил ваше мнение.
— И я тебе его сообщил.
— Сообщили?
— Да, я сказал, что, когда бы ты ни пришел, мы всегда будем тебе рады.
Барнабаш сел на диване. — Это все?
— Все, что касается тебя, — отрезал старый господин, бросив быстрый взгляд на жену, которая так и не отвела рук от лица. — Уж не думаешь ли ты, что мы сейчас примемся тут вместе с тобой перемывать косточки твоим отцу и матери, у них за спиной?
— Это ведь неприлично, не так ли? — горько спросил юноша. — И потому вы не склонны помочь мне?
Тетушка Янка уронила руки на колени. — Сыночек, да как же ты можешь говорить такое! — воскликнула она взволнованно. — Да ведь я с радостью взяла бы тебя к себе… — Неожиданно она запнулась. Между тем Якабфи даже не моргнул, и его голова все так же неподвижно высилась над белым крахмальным воротничком и узкой бабочкой в горошек.
— Да, я с радостью взяла бы тебя к себе, — после минутной заминки повторила старушка, бросив на мужа непокорный взгляд. Якабфи смотрел прямо перед собой и молчал. — Если мы можем быть этим полезны тебе, — наконец произнес он сухо.
— Я не об этом просил.
Тетушка Янка положила руку ему на колено. — Но о чем же, сынок?
— Я хотел знать, что вы думаете о моей матери, — опустив голову, сказал Барнабаш.
Тетушка Янка отвернулась. — Думаю, что она несчастная женщина.
— Но отчего несчастная?
— Оттого, что…
— Янка! — прервал ее старый господин, несколько повысив голос. — Брак — это святая святых, сугубо частное дело каждого. Однако тайные умышления противу общества уже не есть частное дело.
Юноша нетерпеливым движением отбросил со лба волосы. — Одним словом, мой отец прав?
Якабфи ответил не сразу. — Я венгр, сынок, — сказал он немного погодя. — Знаешь ли ты, что это означает?
— Душенька, голубчик, вы только не волнуйтесь! — прошептала тетушка Янка, увидев, что муж снял вдруг пенсне, открыв на переносице с обеих сторон по маленькому красному пятнышку. Оголенное старое лицо вдруг стало детски простоватым и незащищенным, глаза беспомощно заметались по лицу Барнабаша. — Так вот, я тебе объясню, сынок, — продолжал старый господин. — Первые Якабфи, упоминаемые в хрониках, сражались во времена короля Матяша против чехов и поляков. Иштван Якабфи пал при осаде Боросло, Янош Якабфи — полвека спустя в битве при Мохаче, Бела Якабфи умер в изгнании, в Родосто, служа Ференцу Ракоци. Пять столетий мы поливаем кровью своей эту землю. Последний Якабфи, пожертвовавший жизнь свою на алтарь отечества, был мой сын, Шимон Якабфи, который умер геройской смертью седьмого ноября тысяча девятьсот шестнадцатого года под Надьсебеном, защищая Трансильванию от румын. Ему был двадцать один год, и он не оставил после себя наследника…
