Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Старик напротив, допускаю, в отличие от меня, знавал всякие приметы в совершенстве, ибо вслед за воронами, переставшими терроризировать город своими истошными воплями и исчезнувшими вдруг за слуховыми окнами чердаков, резко засобирался, начал складывать бумаги, собрал антикварные письменные принадлежности и… На сквер обрушился ливень, крупные и частые капли неистово заколотили по мостовой, звонко защелкали по листьям лип, забарабанили по крышам домов. Я едва успел раскрыть зонт, хотя плечи и голова были уже мокрыми, и поднял глаза на «чудного соседа», того и след простыл, на скамейке, подвергаясь водяной бомбардировке, сиротливо лежали забытые стариком исписанные листки. Не зная почему, я бросился к ним…

Чуть позже, сидя за столом в своей комнате, в тепле и сухости, мне удалось разобрать и прочесть уцелевшие части удивительного, как выяснилось, письма, адресатом коего ни много ни мало числился Аристотель, а автором… Хотя, постойте, просто наберитесь терпения и, прочитав сохранившиеся отрывки этого послания, все узнаете сами, я лишь позволю себе некоторые немногочисленные комментарии там, где это нужно. Итак…

«С величайшим вниманием, что самым особым образом требуют труды твои, и глубочайшим уважением лично к тебе, друг мой, перечитал в очередной раз (как ты помнишь, мы уговаривались делать это единожды в столетие) трактат «О душе» и, восхитившись наново широтой полета мысли величайшего из воплощенных, смог не согласиться с замечаниями Платона, кои он любезно оставил в виде «нота бене» на подаренном им мне экземпляре.

Количество дней, потраченных мною на раздумья, равно как и количество лиц, встретившихся на Пути, стало неприлично для и без того загруженной до предела памяти несчастного старика, посему встаю вослед за Великим (я о Платоне), как и печальная луна восходит на небосклон только тогда, когда дневное Светило благосклонно уступает ей место, удаляясь на «отдых» для наблюдателя Здесь, но восходя к радости таковой же Там, дабы высказать по интересующему меня вопросу собственное скромное и, вероятно, скудное мнение. В самом начале ты утверждаешь…»

Далее было пропущено две страницы (автор нумеровал каждую) и из-под замоченного, от того и выглядевшего бесформенным чернильным пятном уголка, на сухую часть листа выскакивало: «…познание души». Вот об этом-то я и хочу поведать, а в чем-то и поспорить с тобой, мой дорогой друг.

Далее шла страница, по большей части уничтоженная «небесной карой» в виде дождевого потока, оставившая нетронутыми даже не фразы, а отдельные лохмотья слов, как кочки на болоте, расположенные слишком далеко друг от друга и по этой причине не являющиеся спасительными, но далее судьба подарила три желтых листка, целых и невредимых.

«…Теперь с определенной долей уверенности я полагаю, что сознание души, погруженной в физический мир посредством человеческого тела, имеет форму куба, ограниченного, как известно, шестью гранями, из чего следует, что не мир ограничивает человека понятиями верх-низ, перед-зад и право-лево, а его (человеческое) ограниченное сознание создает и соответствует уровню измерения, в коем и пребывает. Иными словами, наш мир выглядит, как «видит» его наше сознание. Кубическое сознание души человека формирует кубическую форму окружающего мира.

Долгие ночи, мой друг, я выстраивал свою теорию, долгими дорогами я искал подтверждение своим догадкам, долгими словами пытался описать то, что роилось, бурлило и возопило внутри меня. Выслушай же до самого конца выкладки твоего бедного «брата», вынужденного все еще находиться Здесь. Сознание души – это система шести кубов, вложенных, или наложенных друг на друга.

Мы (человеки) боимся вознесения и падения, шорохов за спиной и неизвестности впереди, поворота вправо или влево, потому что взор наш не достигает тех пределов из-за угла бытия, так работает Куб Страха, первый и основной, как фундамент, для остальных.

В него сознание вкладывает Куб Неверия, чей девиз против восхождения на вершину – «Бога нет». Наличие нижней границы будет определяться как «Есть смерть, а за нею пустота».

Сколько таких перевидал я во дни позорных Крестовых походов, и кстати, они, истекающие кровью на чужбине, ставили перед собою «щит» со словами на леденеющих устах: «Будет только хуже».

Взгляд назад, или расширение сознания в обратную сторону Куб Неверия ловко ограничивает фразочками «Кто сказал, что было именно так» или «Все антропологи шарлатаны, а археологи – расхитители гробниц», не более. Для ухода в стороны у такого сознания заготовлено: «Окружающие лгут, причем все и всегда».

Следующий Куб коррелируется с твоими трактатами о типах эгоизма. Друг мой, ты здорово помог мне внутренне определиться с Кубом Самости и его сдерживающими сознание факторами. Путь наверх индивидууму закроет то, что он подразумевает, произнося везде и без меры: «Я и так все знаю», «Это и понятно», «Как это пригодится в жизни?». Рядом с таким человеком становится неодолимо скучно, а выслушав его доводы против расширения вниз: «Хватит и того, что есть» или «Лучше синица в руках», еще и печально. Что касается устремлений вперед, то тут Куб Самости не оригинален: «Умный в гору не пойдет», «Путь проб и ошибок не по мне, пережду». На щите, который сознание повесит на спину, Самость начертает: «Все, что было, – мое, ни о чем не жалею, а если остались обиженные или трупы, это их проблемы».

Ей-богу, все царствующие особы рассуждают именно так, особенно оглядывая со стен поверженного соседского города усеянное телами ристалище. Что касается расширения в стороны, парадигма Самости выглядит следующим образом: «В узких стенах хоть и не повернуться, зато уютно, тепло и меньше убирать…»

Да простит меня читатель, но я снова вынужден вклиниться в стройный хор изложения автора письма своих мыслей по причине практически полного уничтожения стихией листка, на котором едва удалось разобрать изречение Аристотеля: «Ничего не истощает человека так, как физическое бездействие», из чего можно сделать вывод, что автор, известный нам старикашка с гусиным пером, вновь обращается к философу, точнее его трудам, дабы перейти к собственным «кубам».

«…изволь, объясню. Куб Лени отворачивает от любого помысла на подъем мягким, обволакивающим «Успею, время еще есть» или «И так все болит после вчерашнего». Осознание возможного «спуска» будет нивелироваться чем-то вроде «И что толку суетиться, все равно не успею», стенка впереди, пусть и прозрачная, но внушительная станет на фундамент «Вот настанет завтра, там и поглядим» и подопрется колонной «Будет день, будет пища». Наш общий знакомый, ты сразу догадаешься, о ком я, баловался именно этими гиперболами, но что предъявит ложь движению назад, иногда столь полезному, спросишь меня. Думаю, вот так, бесхитростно: «Книгу эту я уже читал, кажется, правда, о чем она, не помню, но перечитывать не стану, ведь я ее уже прочел». В подобную обойму аргументов, что остановят от порыва двинуться в сторону, Лень подкинет: «Не стоит сходить с тропы, идем и идем, чем плохо, а вдруг там, в высокой траве змеи или капканы, ищи тогда неуча-доктора или негодяя-охотника».

И да, драгоценный друг, мне стоит поклониться тебе за нравственную позицию о невозможности никакого общего правила о лжи, но позволь сквозь века мне улыбнуться – я вывел его. Послушай, как ощетинивается всеми гранями Куб Лжи. Верхняя его крышка будет надписана: «Ложь самому себе о себе же», дно обозначится выпуклыми буквами: «Ложь других о себе». Согласись, на такой опоре и стоять-то сложно, не говоря о том, чтобы заглянуть за нее, придется преодолевать ко всему и собственный вес. Прямо перед собой кончик носа будет утыкаться в «Ложь себе о других», а затылок подопрет «Ложь других о других». Погрязший во лжи, что вошедший в темную комнату, разводит руками и нащупывает: «Ложь миру о самом мире». Здесь, милый ворчун, мне хотелось бы напомнить тебе о…»

Бумага – хрупкое и ненадежное хранилище истин, этот факт еще раз подтвердил мой случай, целых три листа (о горе) превратились в мокрый, безобразный ком, унесший в небытие тайну воспоминаний автора об общим с Аристотелем знакомом.

5
{"b":"865662","o":1}