Катька приподнялась на цыпочки и картинно обвила мою спину руками. Возложила голову на грудь, словно хотела услышать, как бьется мое сердце.

– Поцелуй меня на прощание, – попросила тихо. – Наверное, мы уже не увидимся.

Чмокнул в пахнущий шампунем пробор…

– А в губы? – Мне показалось, во взгляде сквозь озорство пробиваются грусть и неуверенность.

Во, дает, феминистка! И сколько таких рыжих симпатичных феминисток сбивает нас с пути истинного! Каждому женатому мужчине надо выдать медаль «Муж-герой» от первой до десятой степени – в зависимости от тяжести преодоленных соблазнов.

Я приобнял ее за плечи и перестал слышать крики чаек. Мне, конечно, светит десятая степень, за самые тяжелые испытания…

Катька с сияющими глазами отошла от меня и покосилось на здание морского вокзала. Там, на низком крылечке возле бесшумных дверей, толпились люди. Она словно выглядывала кого-то.

– Ты чего? – сказал я, чтобы что-нибудь сказать.

Она прошлась изучающим взглядом по моему лицу и показала красивым пальцем на здание эстонской компании, высившееся в начале длинного мола:

– Я поеду домой с того причала! Паром «Эстония»!.. Вот тебе мой таллиннский телефон и адрес. Напиши…

Я сказал, что напишу. Она притянула меня за уши и влепила долгий поцелуй в губы.

– Не перестаю удивляться эстонским свиристелкам, – пошатываясь, сказал я.

– А я тебе!

– Почему?

– Потому. Иди, скоро отправление. – Она подтолкнула меня к трапу, перекрестила и пошла к стеклянной коробке вокзала с поникшим шведским флагом.

У дверей к ней подошел угрюмый белобрысый парень, и я догадался, что это Эрик. Катька сказала ему что-то язвительно-резкое и стала усиленно махать мне рукой – милый уезжает… Артистка!

Эрик хмуро покосился на меня и отвернулся.

Я тоже махнул ей несколько раз и, слегка обиженный этим спектаклем, взошел на паром.

…Когда через много месяцев я позвонил в Таллинн и попросил Катрин, свистящий женский голос спросил, какую Катрин мне нужно, как ее фамилия. Я назвал фамилию.

В трубке задумались.

– Она еще работала в Швеции, – подсказал я. – Девушка такая…

– Та, та, – печально сказали в трубке. – Та тевушка… Та тевушка пагип на пароме «Эстонья». Они стесь польсе не сывут.

Я извинился и положил трубку.

У нас в Зеленогорске стоял теплый май, цвела сирень, только не прыгали по траве серые и черные крольчата…

Рыжая симпатичная свиристелка. И чего ей не сиделось дома? Ведь паром затонул на маршруте Таллинн—Стокгольм, значит, она опять плыла в Швецию.

Я не стал вычеркивать ее из записной книжки, а лишь поставил против ее фамилии крест.

Часть II

Часть II. Записки ретроразведчика

Ни один человек не богат настолько,

чтобы купить свое прошлое.

Оскар Уайльд

1. Досье на самого себя

Россия – не государство, а часть света.

Владимир Митрофанович Пуришкевич,

неплохой стрелок по движущимся

целям, бессарабский помещик,

член Государственной думы

Пятый год я собираю сведения о фамильных кланах, обитавших в разных уголках земного шара: в придунайских княжествах – Молдове, Валахии и Трансильвании, в Греции, Венгрии, Речи Посполитой, Великом княжестве Литовском, Петербурге, Швеции, Москве, Тамбове, Пошехонье, Парголове и слободе Колпино Царскосельского уезда Петербургской губернии, на берегах Дуная и Днестра, Прута и Дона, Невы и Днепра, маленькой речушки Швентойи (что по-литовски значит Святая), в Бразилии и Америке; в гудящих густым колокольным звоном городах Поволжья.

Иногда я тяну скользкую упругую сеть, называемую Интернетом, – в ней кувыркаются врачи, несколько моряков и один ветеран войны во Вьетнаме, чей сайт мог бы поспорить помпезностью с аналогичной игрушкой Александра Македонского, доживи тот до наших дней. Еще этот герой-вьетнамец пишет военные стихи, которые за отдельную плату может переплести и выслать в ваш адрес.

Попадаются придворные и военные начальники, юристы и поэты, помещики и народовольцы, бояре, рабочие и подмастерья, крестьяне, семинаристы и гимназисты, профессора и отставные фельдфебели, солдаты – георгиевские кавалеры. Есть редкой отваги поручик, командовавший ротами в Германскую и получивший полный котелок боевых орденов и звание штабс-капитана.

Есть принц и принцесса. Есть полный список приданого, составленный бабушкой принцессы в 1806 году; известны надгробные надписи на всех трех могилах, но до наших дней дошел только обелиск принца – его звали Алексей Карагеоргиевич, фигура, более приметная в русской, чем в сербской истории.

Есть девушка-служанка, ставшая женой потомственного дворянина; есть почетные железнодорожники и журналисты; секретные доктора наук и люди с четырьмя классами образования. Есть Великий Логофет и Великий Армаш: первый был главным боярином в княжестве Молдова, канцлером и хранителем государственной печати, второй возглавлял личную охрану господаря и заведовал в княжестве рабами и полковой музыкой.

Есть церковь, которую старший брат, служака князя, выстроил в память о казненном младшем брате, разбойнике…

Встречаются предводители дворянства и монахи. Найдутся исправники уездов Российской империи и митрополиты, летописцы целых народов и «бедный кондуктор, молящий о помощи» при аварии царского поезда. Есть судейские чиновники – их почему-то много, как, впрочем, и привлекавшихся.

Следы моих ушедших на небеса конфидентов обнаруживаются в повстанческих землянках Тамбовщины 1921 года и в скучных меблированных комнатах Петербурга, в литературных салонах Серебряного века русской поэзии и на коммунальных кухнях советского периода.

Для некоторых из них не окажется чужим королевский дворец в Бухаресте, а также поместье на крутом берегу Днестра, рядом с которым, как уверяет молва, Остап Бендер пытался перейти по льду румынскую границу и, получив по кумполу золотым блюдом и услышав лязг затвора, грустно произнес: «Графа Монте-Кристо из меня не вышло, придется переквалифицироваться в управдомы». У меня хранится фотография этой старой румынской пограничной заставы – двухэтажное каменное здание, где при советской власти был санаторий для нервнобольных, а теперь живет лишь сторож с хромой собакой. По местному преданию, именно в караулке первого этажа румынские пограничники делили «бранзулетки» и прочие драгоценности, отобранные у великого комбинатора. По вечерам сторож спускается к Днестру вдоль остатков ограды из колючей английской акации, за которой раньше были лужайки поместья, ловит в реке жирных упругих карасей и вглядывается в быструю у берегов воду – не мелькнет ли меж камней золотой браслет или связка обручальных колец.

Есть католики и православные.

Православных больше.

Когда-то они строили церкви и отдавали крепостных цыган в дар монастырям, стреляли на жаркой лесной дорожке из-под саквояжа с деньгами в бандита-дворянина Котовского, считая его хвастуном и парвеню, разбивали чужие семьи и создавали собственные, восставали против большевиков и состояли в большевистской партии, готовились свергать царизм и спасали царей ценой собственной жизни.

Пока не обнаружено китайцев, индусов, смекалистых чукчей и гордых табасаранцев. Напрочь нет малазийцев. Ни одного!

Совершенно фантастической выглядит недавно присланная мне статья из румынского исторического журнала, свидетельствующая о родственных связях моей матушки, тушившей в блокадном Ленинграде зажигалки на ночных крышах и хитростью поймавшей немецкого ракетчика, с тринадцатью королевскими династиями Европы и, кажется, уже несуществующим Императорским домом Бразилии. В статье наглядно прослеживается, что нынешние короли Швеции, Португалии, Болгарии, Испании, Дании, Норвегии и проч. и проч. и моя партийная матушка, вступившая в ВКП(б) в блокадном Ленинграде, имеют в глубине веков единых предков.