— Смотрю, ты дохера специалист по чарам, а? Если так, преврати свою банку в хрустальную карету, эта милая мышка станет твоим скакуном, — Барбаросса тряхнула дохлой крысой, — Только не очень-то задерживайся на балу, пока я ползаю здесь отклячив жопу с этими блядскими рисуночками!

— Завидуешь, сестренка? — Лжец осклабился, приникнув к стеклу, — Уж тебя-то точно не пригласят на бал, разве что это будет бал в местном лепрозории, где тебя нарекут королевой и…

Барбаросса ощерилась, поднеся дохлую крысу к самому стеклу, так, что она закачалась перед лицом у Лжеца.

— Кажется, еще недавно ты хотел скрепить наш союз кровью? Если ты не заткнешься, то в самое скорое время скрепишь союз с этой красоткой, потому что собираюсь засунуть ее в твою чертову банку!

Лжец что-то пробормотал, зло сверля ее взглядом, но заткнулся, видно, понял серьезность угрозы. Умный мальчик. Барбаросса ласково потрепала банку и вернулась к работе.

Этот сморчок с самого начала раздражал ее. Жалкий и бессильный, хлипкий как цыпленок, он был вооружен много лучше иных ее противников, но вовсе не ножом или когтями. Он был дьявольски наблюдателен и умен. Нарочно наблюдал за ней некоторое время, подмечая ее привычки и манеры, терпеливо вслушивался в доносящиеся до него отголоски ее мыслей, как прежде вслушивался в мысли своего пидора-хозяина, господина фон Лееба. И теперь возомнил, будто может управлять ею?

Не надо думать, что этот милый маленький сморчок хочет помочь тебе, Барби. Ты для него лишь средство, которое он вздумал использовать в своих целях, карета, которую он присмотрел себе для побега, и ничего более. До тебя он перепробовал четырнадцать прочих и каждый раз возвращался туда, откуда начинал, на осточертевший ему кофейный столик в доме старого извращенца.

Испачканная в крысиной крови кисть на мгновение замерла, не закончив сложный узел диодогановой руны.

Только подумать, четырнадцать раз. Этот малец, может, и выглядит как плохо законсервированный гриб, но уж в упорстве ему не откажешь. В его маленьком сморщенном тельце умещается больше решительности, чем в туше иного монфорта. А ведь, если подумать, его положение так паршиво, что практически безнадежно. Он пленник, причем пленник с незавидной судьбой, находящийся даже в более паршивом положении, чем многие узники саксонских тюрем и замков.

Говорят, паршивее всего живется в Вальдхейме[15]. Тамошние обитатели не скованны кандалами, вместо этого каждый носит прикованный к шее обруч вроде амулета, внутри которого обитает охранный демон. Стоит такому узнику перешагнуть запретную черту, как демон вырывается наружу и отрывает несчастному голову. Незавидная судьба, но эти несчастные, по крайней мере, вольны распоряжаться своим телом. Ну или, по крайней мере, свести счеты с жизнью, если существование делается тягостным и непосильным. Лжец лишен даже этой возможности. Он приговорен к своему кофейному столику в гостиной, обречен быть слушателем для выжившего из ума старика-садиста и его цепного демона. Незавидная участь, с какой стороны на нее ни посмотри.

Лишь только увидев ведьму с обожженным лицом, бесцеремонно вторгшуюся в его тюрьму, он сразу сообразил, с кем его свела судьба. Дурак был бы, если б не сообразил. Но, хоть и не сразу, рискнул предложить ей руку помощи. Свою жалкую ручонку, слишком ссохшуюся даже для того, чтоб он смог себе подрочить. И это, черт возьми, заслуживало некоторого уважения — даже для такого жалкого существа, каким он являлся.

Эй, Лжец!

Несмотря на то, что гомункул отвернулся от нее, демонстрируя узкую ссохшуюся спину с жалкими крохотными ягодицами и позвоночником толщиной с зубочистку, он отлично слышал ее. А может, в магическом эфире ее мысли казались громче, чем рев замурованного в аутовагене демона.

— Что?

— Ты там не сдох еще в своей банке? Вроде нет, по крайней мере, ты не плаваешь кверху брюхом.

— Вполне жив, — сухо произнес Лжец, не пытаясь повернуться к ней лицом.

— А если не сдох, то помогай, чтоб тебя! У нас еще прорва работы впереди!

Работы и верно было до черта.

Пентаграмма — основа композиции, но не единственная ее часть. Помимо мела в шкатулке Котейшества помещалось до хера прочих штук, которые тоже требовалось верно установить.

Мелодично позванивающий шелковый мешочек, внутри которого находилась горсть зеркальных осколков. Вооружившись стащенной из замка свечой, Барбаросса приклеивала эти осколки горячим воском к стенам дровяного сарая, добиваясь определенного их сочетания. Некоторые надлежало крепить под определенным, четко выверенным, углом, другие — располагать на потолке или устанавливать так, чтобы они смотрели в нужные стороны света. Хлопотная, мелкая работа, непросто дающаяся ее грубым, не привычным к таком занятию, рукам. Ее обычно выполняла Котейшество своими тонкими и ловкими, как у белошвейки, пальчиками. Но даже без ее помощи работа двигалась быстро — у нее был талантливый ассистент.

— Не вздумай крепить больше четырех зеркал на южной стороне. Юг — владения императора Каспиела, а нам сейчас не требуется его внимание. Он отличается дурным настроением после заката, кроме того, не переносит число пять, эта пентаграмма разъярит его. А вот на западной стороне такого риска нет. Запад находится в введении Малгараса, его снисходительность может послужить нам защитой, если события будут развиваться в неправильном русле…

Дьявол. Она и забыла, до чего много деталей в сложной науке общения с демонами, которую принято именовать Гоэцией. Деталей, которые могут казаться несущественными, но которые способны превратить остаток твоей жизни в сущую пытку. Раньше ей не приходилось об этом заботится. Раньше жизнь у сестрицы Барби была куда проще…

Кроме могущественных владетелей Ада числом семьдесят два, перечисленных в трудах Соломона, не следовало забыть и про братию из младших владык, числа которой не знали даже самые мудрые демонологи. При одной только мысли о том, сколько глаз, принадлежащих адским созданиям, пристально наблюдает за любым распахнувшимся в адские чертоги окном, Барбароссе делалось не по себе.

Восемь длинных острых рыбьих костей — их надлежало разложить на полу в определенной конфигурации, которая лишь на первый взгляд казалась случайной. Куб из темного металла с несимметричными гранями, теплый с одной стороны и прохладный с другой — этот в центр пентаграммы. Моток дорогой шелковой нити — ею Барбаросса со старанием паучихи оплела стены дровяного сарая, цепляя ее за крошечные медные гвоздики, вбитые в старые доски. Маленькая тряпичная кукла с нарисованным желтой масляной краской лицом, поплывшим от влаги и превратившимся в смазанное пятно. Куклу надлежало водрузить на специальную конструкцию из стали, напоминающую вычурный подсвечник. Шесть длинных серебряных вилок — их Барбаросса брала тряпкой, чтоб не обжечься, и вколачивала в косяки. Горсть яичной скорлупы, темно-коричневой, точно ее варили с луковой шелухой — ее надо было сыпать на пол в нужных местах, но так, чтобы она не касалась меловых линий…

— Не смотри на каждую вилку более пяти секунд, — поучал ее Лжец, — В магическом эфире твой взгляд оставляет отпечатки не хуже, чем твои грязные башмаки. Забивай на вдохе, не на выдохе, так искажение будет меньше…

Барбаросса выругалась сквозь зубы. Лампа, которую она прихватила в замке, была заправлена дешевым маслом и давала много копоти, от едкого смрада слезились глаза. Даже если бы она не спешила, эта кропотливая работа была чертовски утомительна, а она спешила — очень спешила.

— Шесть минут, — сухо произнес Лжец, — Достаточно времени, чтобы закончить, хоть я по-прежнему считаю, что ничего доброго из этого не выйдет. Или ты все еще думаешь, что Цинтанаккар заглянет на огонек как добрый сосед, чтоб поболтать с тобой о жизни за чашечкой кофе со сливовым вареньем?..

— Откуда это ты нахватался магических премудростей, гнилой орех? — спросила Барбаросса вслух, не отвлекаясь от работы, — Ты говорил, твой старик не занимался демонологией.