Именно в этом селении одна из сестер Хулио, студентка последнего курса факультета медицины, проводила разъяснительную работу среди населения о противозачаточных средствах: здесь женщины рожают по двадцать детей, из которых выживают от силы трое. И в то же время настоятель церкви проводил обратную разъяснительную работу: детей посылает и забирает Бог.

Музыканты играют, не уставая, все одну и ту же мелодию. Для выступлений сколочена сцена. Танцы, песни, танцы, поклоны в танцах и после танцев.

А вот и король сам выходит на сцену! король-индихена! потомок древних индейских вождей!

Король обращается к своему народу на испанском: он не знает языка своего народа – кечуа. Король давно живет в Соединенных Штатах. Он в костюме и при галстуке. Король не чувствует себя королем, но когда английская королева собирает по всему миру разных королей, то приглашает на прием и этого человека.

Х Х Х

Пенья. Народная музыка Эквадора. Все сидят за столиками, пьют горячую канью, которую то и дело разносят по столам. Полутемно. Мы грызем орешки и слушаем песни.

Переборы чаранги, всхлипы дудочек, выкрики: «Сладкая, сочная гуаява! гуаява!, гуаява!», и хриплый мужской голос выводит:

В поисках гуаявы брожу я по свету,

Но не могу отдохнуть,

потому что не встретил такой гуаявы,

чтобы понравилась мне и задержала мой путь.

И множество голосов подхватывает:

Куда судьба не бросает только мужчину,

Чтобы нашел он свою женщину…

Гуаяву- гуаяву- гуаяву- гуаяву- гуаяву…

Гуаяву- гуаяву- гуаяву- гуаяву- гуаяву-

Выходит хозяин заведения и объявляет, что вскоре прибудет несравненная Росалинда, мы ее ждем… Часа через полтора таких объявлений через зал проходит женщина в меховой накидке, за ней следует негр с огромным барабаном, и они скрываются за дверью, ведущей в служебные помещения.

– Наконец прибыла несравненная Росалинда! Сейчас мы увидим выход несравненной Росалинды!

Погасили свет, негр застучал в свой барабан. Росалинда вышла завернутой в мягкую ткань, а когда, танцуя, ее скинула, обнаженное тело заблестело во вспыхнувшей подсветке, и засверкала узенькая полоска, проходившая между ног.

Свет стал ярче, и я засмеялась, когда Росалинда приблизилась к нашему с Хулио столу – меня как будто щекотал кто-то изнутри в области солнечного сплетения, а Хулио оценивающе оглядел ее и склонил одобрительно голову. Росалинда, же раскачивая бедрами, полуотвернулась, вновь повернулась к нам и затем направилась к следующему столу и обошла все. Ее тело было молодым, стройным, гладким, узкие бедра сливались мягкой линией с торсом, а грудь была маленькой: почти детская припухлость в области сосков – мужчины едва сдерживали свое разочарование.

– ¡Gusana! – пошутил Хулио и пояснил значение слова, так как был риск, что я не оценю каламбур. – «Gusana» значит «гусеница».

Росалинда была худа как гусеница, и в тоже время она была кубинкой, а беженцев с острова свободы на континенте прозывают gusanos.

И снова канья, и снова звучит чаранга, гитара, сампонья, тамбор:

Вчера вечером отправился я посидеть на холме

Чтобы выследить одну грустную голубку…

И на терции, квинты, октавы расходятся голоса:

Тун, тун, айяяй, кто стережет голубку?

Тун, тун, айяяй, ястреб в небе! ястреб!

Хулио дарил мне много интересного, и это был один из его подарков – он взял меня с собой на пенью.

Х Х Х

Русская женщина Наталья из Алма-Аты живет в Амбато и ни за что не соглашается переехать в соседний городок Пийяро к родителям мужа. Она боится.

В сорок девятом году селение Пийяро ушло под землю: земля раскрылась и поглотила дома, людей, скот и посевы, поглотила и сомкнулась, оставив невредимыми, лишь сотрясся немного для страха, соседние деревушки и городки.

Но на сомкнувшейся земле те, кому посчастливилось остаться в живых, заново отстроили дома.

Нам с Хулио случилось побывать в Пийяро в гостях у родителей Натальиного мужа. Мне показался огромным участок, прилегающий к дому, старому доброму дому. Мать семьи, мудрая, сильная женщина, вязала левой рукой – левша, она все время что-то делала по дому.

Отец был высок, строен, сед. В молодости – чего только не бывает в молодости – он часто ездил в один из городов Побережья, Санто-Доминго. Его выросшая дочь от женщины, проживающей в Санто-Доминго, приехала жить в Пийяро к отцу, и мудрая, сильная женщина приняла дочь любовницы своего мужа: дочь есть дочь. Девочка то и дело ласкалась к отцу и отказывалась мыть после обеда посуду. Молодость глупа и часто недостойна доброты и мудрости старших. А я так люблю доброту и мудрость сильных женщин!

В том доме была хорошая библиотека и мне разрешили:

– Читай, выбирай!

Я на испанском читала Маркеса, Кортасара, Варгас Льоса…

Х Х Х

– Накупила, я, значит, здесь барахла, что на Ипялисе в Кито подешевке купить можно, служанки здесь такое носят, а в Союзе, Кирочка, ты знаешь поскольку я эти вещи продавала! – рассказывает мне Наталья о своей недавней поездке в СССР.

– Как же ты покупателей находила?

– Вот еще! Искать не пришлось! Как прошел слух по дому, из-за границы, мол, как набежали, а я цену ломлю, а они мне деньги на стол, не торгуясь! За два дня все размели.

– Ну и зачем тебе были нужны рубли?

– Я их на доллары обменяла!

– Не страшно было, что милиция заметет?

– Волков боятся, в лес не ходить, Кира, так вот! Но не только доллары за рубли, фарфора нашего и хрусталя я за рубли взяла, чтоб сюда оттащить. Перевесу же у меня было, когда обратно летела, ой мамочки!

– Много пришлось заплатить?

– Слушай! Ставлю чемоданы на контроль, а мне открывать их велят. Да мне ж два мужика с трудом чемоданы позакрывали, как же их теперь открывать! «Узнаю Россию», – говорю. А мне: «Россия тебе не нравится? Открывай!». Закрыть я чемодан потом так и не закрыла! Рассовала вещи по мешочкам, пакетикам, сумкам, и висят они на мне все. А чемоданы все равно лишку потянули. «Платите за перевес!» – говорят. «Денег нет, девушка!» – отвечаю той, что на кассе. «Сколько можете?» – она спрашивает. Подумала я. Половину, говорю, могу. Как ее тут взбрыкнуло! Прямо прорвало! «Я за месяц в пять раз меньше получаю, а им тут за один раз такую сумму выложить ничего не стоит!» Побледнела, покраснела она, аж слюна летит! Дура я, думаю, надо было мне совсем маленькое число назвать! Что ж, ее понять можно! Только праздничную нашу сторону видит. А то, что я за шесть лет первый раз мать-отца поехала навестить, она знает? А что за эту поездку мой муж ползарплаты три года отдавать будет, она знает? А сколько слез здесь прольешь, пока пообвыкнешь, знает? Видит, красиво одетые женщины с огромными чемоданами и пачками денег… И каждый божий день сколько таких у нее перед глазами пройдет? Вот и завидно ей, обидно за свою советскую жизнь стало, наболело, понять ее можно! А я еще возьми и достань при ней свои пачки рублей и долларов! Она аж запыхтела: «Так вы врали, что денег нет?» И принялась она на мои мешочки, пакетики и сумки, что на мне навешаны, подозрительно так поглядывать. Ну, думаю, сейчас заставит их тоже взвесить! Я скорее от нее подальше в кассу, да на Вальку – мы вместе летели – свои сумки перевесила, та и рта не успела открыть. Нервы, блин, сдавать у меня стали. Сижу в самолете, а за Вальку беспокоюсь, она ж с тремя своими ребятишками летела, стульчики там разные с колесиками, коляски, свертки, своего выше головы. Ну, плакали мой фарфор и хрусталь, думаю. Нет же! Входит Валя в самолет, красная, с моими пакетиками, мешочками и сумками навешанными, да еще свое в руках прёт. Отыскала она меня глазами и на весь салон голосом своим низким говорит: «Ну и кляча ты водовозная!» Я обомлела, сижу ни жива ни мертва, как будто ко мне не относится. Тут тебе, понимаешь ли, иностранные граждане, дипломаты наши и разные там зарубежные, артисты, футболисты и прочий порядочный люд, а она мне на весь салон: кляча водовозная!… Но Валька душа добрая, отходчивая. Я, может, и в Амбато согласилась жить, потому что она тут живет…