Я полностью отчитала для этого студента лекцию, а вызывая его к доске, лукаво спрашивала:

– Кто хочет выйти решить задачу у доски?

Студент поднимался с улыбкой со своего места и выходил к доске.

Коллективный побег, однако, не предвещал ничего хорошего. Появилась листовка с изложением сути конфликта, выпущенная студентами.

– Послушай, – сказал мне Хулио, – ты ничего не понимаешь и не скоро научишься понимать. Студенческие забастовки, обращения в Высший Совет Политеха, регламентированное право потребовать замены преподавателя – это неполный перечень возможностей наших студентов, и даже если им не удастся доказать некомпетентность преподавателя, все равно на его репутацию ложится пятно. Ты должна понять, факультет Экономики и Управления не наш!

– То есть как – не наш? В каком смысле? Чей же он? – удивляюсь я.

– На нем сидят маоисты!

– Кто на нем сидит?

Все левые силы Эквадора в противовес центру и правому крылу объединены в один фронт, FADI , но в FADI не вошла одна из левых партий, MPD , членов которой прозвали маоистами.

– Почему маоистами, Хулио?

Китайский социализм одно время был партийным идеалом MPD, но после поездки руководителей этой партии в Албанию, китайский идеал социализма сменился его албанским вариантом – настолько великолепно приняла Албания делегацию – и стало вернее членов MPD называть теперь албанистами, но маоистами было привычнее.

– Если они придут к руководству Политехом, нам придется двумя руками держаться за свои рабочие столы! – говорит Хулио.

– Вне зависимости от того, плох ты или хорош как специалист?

Вместо ответа Хулио пожимает плечами:

– Ты ничего не понимаешь в политике!

– Ты прав, я ничего не понимаю в политике.

Вражда левых течений мне кажется пустой. Ведь речь в Эквадоре не идет о строительстве социализма, его китайского, советского или албанского варианта, и представления местных политиков о социализме зачастую весьма отдалены от реальности. И время ли выбирать образец? Если и будет когда-нибудь, что сомнительно, в Эквадоре социализм, он, наверняка, будет эквадорским. Есть проблемы более насущные: долг США, голод низших слоев населения, слабо развитая промышленность, однобокая инфраструктура…

– Хулио, а что если в Эквадоре никогда не будет социализма? Может не стоит ссориться с маоистами?

– Ты ничего не понимаешь в политике!

Х Х Х

Сегодня мы опаздывали в Политех, автобуса долго не было, и мы взяли такси. В машине я положила руку Хулио себе на колени. Кожа у Хулио тонкая, пальцы длинные, узловатые. Я глажу его запястье, затем подношу его руку к лицу и кусаю губами. Я люблю эту руку, я очень ее люблю, и в груди у меня такая мучительная нежность. А Хулио такой сдержанный, уверенный… Я во многом, это правда, не разбираюсь, но во всем разбирается Хулио! Как мне хорошо, как мне спокойно, когда он рядом!

Хулио отнимает свою руку от моих губ и привлекает меня к себе. Мимо окон проносятся эвкалипты.

Х Х Х

– У нас студенты могут очень многое! – не уставал объяснять мне Хулио. – И кроме того, маоисты факультета быстренько сообразили, что не зря Норберто проводит тебя без конкурса в Политех: ты верный голос за нас! Но ничего! У нас тоже есть свои ребята на факультете! Зал взревел, когда я заявил на собрании: «Маоисты закончились, когда я опустил свою ногу на землю Политеха!»

Последнюю фразу Хулио повторяет на испанском, и по-испански, мне кажется, она звучит еще сильнее: «Quando puse mi pie al suelo del Politécnico, ¡se acabaron los maoistas!»

– А этого… – Хулио называет фамилию, – я выгоню! Три раза не сдаст экзамен, и все!

– А если он разбирается в предмете?

– Конечно, если отвечает блестяще, – соглашается Хулио, – он пройдет, потому что в открытую игра не ведется, но ты же сама знаешь, всегда можно найти, чего не знает студент!

И Хулио, действительно, выгнал одного студента, а я в своих требованиях стала мягче, и… «закончились маоисты»! Вскоре же меня перевели на дневной факультет Механики, где я легко прижилась.

Х Х Х

Мы с Хулио остановились посмотреть: уличный театр давал представление. Балаганно разряженные юноши и девушки призывали основать Партию Эквадора Демократически Организованную (el Partido Ecuatriano Democratico Organigado), сокращенно ПЭДО (PEDO). Они скандировали:

– ПЭДО! ПЭДО! Да здравствует ПЭДО! ;Viva PEDO! Вступайте в ряды ПЭДО!

Юноши и девушки призывали жителей записываться, но все смеялись и никто не записывался. А я не смеялась: что же тут смешного?

– Пэдо (pedo) по-испански означает, – пояснил мне на руссом Хулио, – те газы, что выходят из человека снизу, когда тот съест что-либо недоброкачественное.

– ПЕДО! Да здравствует ПЭДО! Вступайте в ряды ПЭДО!

Теперь и я смеялась вместе со всеми.

Х Х Х

Живем ли мы с Хулио вместе? Он – то у родителей, то у меня. Я не имею права просить, но прошу:

– Хулио, мне нужно заплатить за эту квартиру, за прошлый месяц я тоже не платила, и со служанкой, что присматривала за моим сыном, я не рассчиталась, она ждет. А в тиенде, где я беру продукты, на меня уже косо смотрят, мне нужно погасить долг.

Я знаю, Хулио выплатили сразу вместе несколько задержанных прежде зарплат. А мне не платят: я же не оформила документы.

Хулио задумывается. Повисает пауза. Я классически сажусь Хулио на колени, обнимаю, целую в висок, провожу рукой по волосам. Еще недавно я рассмеялась бы, представив себя в подобной роли, и не поверила бы ни за что, если б кто предсказал подобное, а сейчас у меня замирает сердце в ожидании ответа.

– Ты заплатишь?

– Сколько? – выдавливает Хулио, его не радует перспектива сразу же расстаться с деньгами, которые он ждал несколько месяцев.

Я называю сумму.

– Хорошо, – соглашается Хулио и добавляет, помедлив – и давай жить вместе.

Х Х Х

А вскоре одна моя студентка, сорокалетняя пампушечка, мать шестерых детей, предложила мне взятку за хорошую оценку на экзамене – учить она ничего не учила! Я отказалась от денег и золотых украшений, но не устояла, узнав, что в хорошем районе она сдает дом.

– Это же не взятка! Мы ей будем платить! – сказала я Хулио.

– Сколько в месяц? – поинтересовался он .

– Забыла спросить! Наверное, сколько заплатим!

– Учти, я против взяток! – сказал Хулио.

Но вещи мне он помогал перевозить и вскоре привез свои.

Х Х Х

–Сеньора, я слышала, вы ищете служанку! – молодая беззубая мулатка, явно с Косты, в грязном пончо и тесных джинсах стоит у дверей.

– Вы родом откуда? – я боюсь, что из Эсмеральдаса.

– Из Манаби, – говорит женщина.

– Проходите!

– Я сейчас… – мулатка уходит.

Возвращается она с двумя детьми. Где она их оставляла? За углом? Грудного мулатка держит на руках запеленатым в видавшие виды одеяльце, а другой, возраста моего сына, оборванный и сопливый, стоит рядом и ковыряет в носу.

«Прими, накорми, дай работу или не дай, но заплати, сколько сможешь, подари старые, но чистые вещи своего сына, из которых он вырос, предложи выкупаться, выкупай детей, объясни, что сама пока еще не стоишь на ногах крепко и проводи с добрым словом!» – хочется мне сейчас крикнуть той светловолосой женщине, что я и уже не я, но разве она услышит?

Я пугаюсь мулатки. Мулатки? Нет! Нищеты! Мулатка – как свидетельство, как пример. Я боюсь, что она – это я сама в каком-то возможном изгибе жизни, и я хочу отделаться от страха: нет! нет! ЭТО меня не ждет! МЕНЯ ЖИЗНЬ ДО ТАКОГО НЕ ДОВЕДЕТ! Я поднимусь, я выбьюсь из безденежья, и чтобы я смогла выбиться, я должна вот сейчас, вот именно сейчас сказать этой мулатке: нет! нет работы! все изменилось в ту минуту, когда вы повернулись, чтобы привести своих детей, спрятанных за углом! у меня для вас работы нет!