– Все в полядке, гел-майол.
И тот дарил ему шоколадку, одобрительно похлопывая по плечу. Шоколадки, галеты и прочие вкусные угощения перепадали Игорьку и во время развлекательных шоу, нередко устраиваемых подвыпившими фрицами. Они собирали вокруг себя на улице ребятню и под свисты и улюлюканья бросали на землю, как собакам, свои подарки, с гомерическим хохотом наблюдая за противоборством, возней голодных детей. Случалось, разумеется, что после подобной потасовки Игорю не доставалось ничего, окромя шишек и синяков.
Происходили, конечно, на глазах у мальчика и зрелища куда посерьезней и пострашней. Рядом с их домом пролегала одна из центральных дорог, по которой однажды двигалась нескончаемая вереница удрученных, грустных людей. По краю от них шли с засученными по локоть рукавами автоматчики. Некоторые из них были с овчарками, свирепо лающими и настроенными отнюдь недружелюбно к конвоируемой колонне: собак едва удавалось сдерживать за поводки, чтобы они не набросились и не разорвали на части и без того запуганных евреев.
– Куда их ведут, мама? – спросил пятилетний Игорь, прячась за ее широкую юбку.
– Молчи, сынка, молчи, – мать крепко прижимала ребенка к себе, – тебе не надо этого знать.
Вдруг из колонны послышался пронзительный крик: у кого-то, видно, сдали нервы. Конвоиры спешились, выясняя причину возникшего шума, и в эту самую минуту, воспользовавшись замешательством, мальчик лет девяти-десяти оторвался от колонны и стрелой помчался в сторону протекающей поблизости реки. Но выпущенная вслед автоматная очередь подкосила его, и он рухнул навзничь. До реки оставалось несколько метров, и мальчик, все еще живой, стал ползти к спасительной влаге. Тогда в ход были пущены собаки, безжалостно довершившие приговор юному беглецу.
Час, а может, два длилось это печальное шествие смертников. А потом до слуха Игоря доносились глухие хлопки: где-то не так далеко шла методичная стрельба. Видя тревожное лицо мамы, он вновь поинтересовался:
– В кого стлеляют?
– Тебе не надо этого знать, – вновь с грустью в голосе повторила мать, – когда подрастешь, все сам поймешь.
Но детская любознательность брала свое, и на следующие сутки Игорек вместе с другими мальцами бегал посмотреть туда, где стреляли. И прибежав, запыхавшись, с широко раскрытыми, сохраняющими испуг глазенками рассказывал матушке:
– Там земля шевелится и говолит…
То раздавались душераздирающие стоны из уст недобитых раненых жертв, сброшенных в ров с многочисленными трупами и наспех присыпанных землей. По счастливой случайности некоторым удавалось выкарабкаться на поверхность, но таковых были единицы, сотни же и тысячи безвинно убиенных погребенными оставались навечно.
Чем ближе приближался фронт, тем активней свирепствовали фрицы в тылу, как бы мстя за свои военные неудачи, за отступление. Частенько устраивали облавы на молодежь, трудоспособное население, заталкивали обреченных в скотские вагоны и отправляли в Германию как рабсилу. В одну из таких облав зацепили и четырнадцатилетнюю Юлю, сестру Игоря. Но по дороге, умудрившись проломить в вагоне пару досок, ей и еще нескольким девчатам удалось бежать. Правда, возвратилась Юля домой с обмороженной ногой, что впоследствии часто давало о себе знать ноющими, тупыми болями, но зато оставшейся в живых и свободной. А главу семейства Семена Филипповича, трудившегося извозчиком на почтовой подводе и заподозренного в связях с подпольщиками, от расправы спасло то, что Ксения Савовна, вовремя предупрежденная старшим сыном Вячеславом, укрыла его в поленнице дров. Потом пару месяцев, до прихода Красной Армии, прятался и жил на чердаке…
Наступление было столь стремительным, что немцы даже толком подготовиться к отходу не успели. Майор, постоялец дома Драйзеровых, изрядно подвыпивший, прямо в грязных сапогах, что за ним ранее никогда не наблюдалось, завалился на постель и, бесцельно уставившись в потолок, уныло твердил, как пришибленный: "О, майн готт, Гитлер капут, Гитлер капут, Гитлер капут…" Потом резко соскочил, выбежал из дома и помчался по направлению к реке, где в панике переправлялись вплавь, кто самостоятельно, кто на лодке, несостоявшиеся учредители "нового порядка" на чужой земле.
– Мама, а гел майол к нам больше не плидет? – спросил Игорек, наблюдавший за переправой.
– Нет, сынок, – облегченно вздохнула мать, – больше он здесь не появится.
– Жалко, – по-своему резюмировало дитя, – кто же тепель мне шоколадки будет носить?
– Глупенький, – сердито заметила мама и даже слегка шлепнула его по затылку, – в твоей жизни еще будет много-много шоколадок и других вкусных вещей. Только надо слушаться маму с папой и учиться хорошо, когда в школу пойдешь. Только бы фрицев побыстрей разбить.
15.
Оптимизм матушки, конечно, несколько разнился с реалиями будущей жизни Игоря: сладкого, увы, ему доставалось мало, как в прямом, так и в переносном смысле. Простые леденцы, не говоря уже о более дорогих, изысканных конфетах, доводилось ему вкушать крайне редко: скромных средств родителей едва хватало на покупку продуктов первой необходимости. И лишь уже, будучи курсантом военного училища, Игорь наверстывал упущенное, отводил душу: во время увольнительных съедал по одной банке сгущенного молока. Однако, как говорится, нет худа без добра: ограниченное потребление сладкого, особенно карамели, помогло ему в целости и сохранности сберечь зубы. Первую и последнюю пломбу поставили, когда ему было уже за сорок. Причем лечащий врач, долго возившийся с ним, был несказанно удивлен и не скрывал своего искреннего восхищения:
– Да у вас не зубы, мил человек, а настоящий гранит, сверлению даже не поддаются. Тут нужен алмаз высшей пробы!
Но зато с малых лет Игорь, видимо, в поисках вкусного кусочка, приобщился к кухне. Любил часами стоять около матушки и наблюдать за ее "секретами" приготовления пищи. Простое созерцание постепенно сменялось активной помощью, а затем и вовсе самостоятельным поварским искусством. Это, кстати, ему потом очень пригодилось в семейной жизни, так как Леночка, увы, готовила скверно, и пришлось ее обучать.
С одеждой у маленького Игоря тоже были проблемы, в основном доставались обноски старшего брата, сестер, чья одежда перешивалась под мальчишескую. А когда ему, шестнадцатилетнему, подарили галифе (муж, Иван, самой старшей сестры Надежды) и аккордеон (другой Иван, супруг сестры Юли), радовался, как малый, которому доставались шоколадки от гер-майора.
Воспитание мальчика также проходило несладко. И если Ксения Савовна старалась еще делать ему поблажки, оберегала его, щадила, старалась окружить его любовью, то Семен Филиппович держал его в ежовых рукавицах, шалостей не прощал и, случалось, наказывал весьма нещадно. С твердой отцовской рукой Игорь имел неосторожность иметь дело уже в первом классе, когда провинился перед учительницей, сбежав с уроков на речку; был жаркий день, и ему, видите ли, было нелегко досидеть до конца занятий. На следующий день учительница встретила его строгим наставлением:
– Ты поступил очень скверно, придется заняться твоей дисциплиной. Передай маме, что завтра я хочу ее видеть.
– Вона нэмае часу, – потупив очи, пробубнил хитрый непоседа, – вона хлиб пече.
– Хорошо, – спокойно отреагировала преподавательница, – тогда передай ей эту записку. – И она быстро что-то накропала на бумаге. – Впрочем.., нет, – в последний момент передумала учительница, – записку передаст твой друг Коля Стадничий, ваши же дома находятся почти по соседству…
Домой два одноклассника возвращались молча и без всякой охоты: один мучился от того, что придется ему, помимо собственной воли, заложить, сдать закадычного друга; другой – от предстоящих объяснений с родителями. Надо, конечно, отдать должное их терпению и выдержке: прекрасно сознавая свою обреченность, они не лезли друг другу в душу, не паниковали, не выклянчивали пощады, прощения, стараясь как-то выкрутиться. Ребята родились почти в один и тот же день (Игорь девятого, а Коля седьмого сентября), и тот, и другой рос в многодетной семье, сполна хлебая лиха, и шкодничали нередко вместе, поэтому хорошо понимали друг друга. Кстати, впоследствии их дружба сохранилась на долгие годы, несмотря на разделявшее их расстояние в тысячу и более верст. Регулярно обменивались короткими весточками о себе, а при встрече, когда Игорь приезжал в отпуск на родину, заключали друг друга в крепкие объятия, делились впечатлениями о прожитом. И непременно, уже с иронией, вспоминали далекий сорок пятый, памятный для них, бывших пацанов, не столько счастливым для всех Днем Победы, сколько вышеизложенным драматическим эпизодом.
