На этой промозглой земле всему однажды приходит закономерный и бесславный конец – Амброзий уже с этим свыкся. Волей ли здешних косматых друидов или забытых римских божеств, но наконец закончилась даже их паршивая служба на западном побережье Регеда. Неделю назад их призвал к себе Флавий Клавдий, выдал грамоты, отпускавшие их с братом домой, а еще через пару дней люди самопровозглашенного командира отправились в Галлию, Иберию, на восток – кто куда, владычество римлян на бриттских землях закончилось. Без громких поражений и плача, протяжных песен и напыщенной скорби – они просто ушли. Флавий Клавдий не был ни императором, ни военачальником, ни префектом этой захудалой провинции – он был одним многих, разбросанных по побережью, кто однажды утром встал и объявил себя императором, когда надоело ждать денег из Рима, а олово даром посылать в никуда. Он был одним из многих – но ему повезло и его не убили. На двенадцатый год службы Амброзия с братом это устраивало. Был кров, товарищи и еда. Простые приказы по отражению враждебных набегов – они всегда знали, откуда их следует ждать. И оба никогда не бывали в Риме. А потом Флавий Клавдий ушел, весь его легион переправился через пролив, а Амброзий сказал Утеру1, что пока с него хватит войны.

Прошло ещё четыре дня, но они с Утером не двинулись с места. Брат предложил подкинуть монету – после окончания службы денег неожиданно оказалось в избытке. Ляжет одной стороной – они пойдут на север, к стене. Где-то там лежала земля, родом из которой была их давно позабытая мать. Ляжет другой – они покинут этот остров вслед за Флавием Клавдием, отправятся в Галлию и будут искать себе новый дом. Но Амброзий не хотел определять свою жизнь нелепой случайностью. Даром что он впервые получил шанс ею распоряжаться.

– Мы можем уехать в Повис, – предлагал он осторожно и будто бы невзначай. – Не к стене, не через пролив. Повис южнее, зимы там мягче, да и поля дают вдоволь пшеницы. В лесах полно дичи. Мы бы с легкостью раздобыли там и землю, и новых друзей. Жену тебе, жену мне.

– Бабские россказни, братец, – Утер оттирал песком застаревшую кровь на рукояти меча. Брат был ужасным солдатом. Если бы не Амброзий, его бы секли в два раза чаще обычного. – Россказни. «Жену тебе, жену мне». Пшеница, – он сплюнул. – А что потом, Амброзий? Загнуться от голода первой же холодной весной? Среди тупых землепашцев? Грызть кору и в ножки кланяться вонючим друидам в оплату за дождь? Не уходи, постой. Я ведь шучу, – Утер схватил брата за руку, когда тот встал с места. – Я не хочу с тобой ссориться.

На деле Амброзий хотел вернуться к тем немногим, оставшимся в лагере, и снова поторговаться с ними. Оружие и провизия будут кстати, когда они выйдут в Повис. Бывший центурион был уверен, что через пару дней Утер сдастся. Из них двоих Утер – сила, он – разум. Брату привычней повиноваться.

Амброзий снова сел рядом с ним.

– Я ведь знаю, почему ты надумал ехать в Повис, – лицо Утера помрачнело, но он продолжал делать вид, будто его ничто не заботит. Он криво улыбнулся своему отражению в начищенном лезвии – получилось весьма кровожадно, полезное качество для воина приграничья. – Хочешь отправиться с этим отребьем. С его отрядом.

Амброзий не стал отрицать.

– Он такое же отребье, как и Флавий Клавдий, ты будешь спорить?

Утер с видимым раздражением вложил в ножны отполированный меч. Этот спор начинался не в первый раз, а в четвертый. К пятому, думал Амброзий, его брат сломается и смирится. Вода точит камень.

– Флавий Клавдий, – жестко ответил Утер, – был римлянином до мозга костей и по крови в придачу. Так что да, Амброзий, я буду спорить.

– Он был таким же простым солдатом, как Вортигерн. Но два с лишним года исполнять приказы Флавия Клавдия тебе было не стыдно.

Лицо брата начало багроветь. Этим, обычно, все и заканчивалось – красным лицом и бесплодными криками, ничего другого Утер не предпринимал, а к вечеру ходил, как ни в чем не бывало.

– Он был римлянином, – повторил Утер, припечатывая каждое слово. – А если волей богов или благодаря собственной хитрости он взлетел так быстро и высоко… Такому не зазорно служить, он был моим командиром. А Вортигерн… Бриттская собака, я даже не уверен, что он из них. Может, им разродился кто и похуже. Он сам не знает, с каких он земель. Раб и сын рабов, помнит, что его трижды перекупали до того, как он попал в легион. Я не пойду за таким. И ты не пойдешь тоже, если мой брат.

– За Флавием Клавдием, помнится, ты тоже не рвался.

Вот и все. Раньше спор на этом заканчивался, это была та последняя черта оскорблений, за которую Амброзий не перешагивал, помня о братских узах и братской любви. Утер наградил его злым взглядом и не ответил.

– Насколько оба мы далеки от твоей бриттской собаки, – рассмеялся центурион. – если мать наша была из бриттов? Или крови отца в нас оказалось в два раза больше, коль скоро мы оба мужчины?

– Не вовремя ты это вспомнил.

Но Амброзию нравилось его жалить, дразнить, тормошить, словно в детстве – вроде бы в шутку, но с такой скрытой злостью, что он даже себе не признается. За все сразу. За то, что тот сильнее его. За то, что ниже званием и за двадцать лет приобрел себе прорву друзей. За то, что глуп и упрям, настолько глуп, что готов кичиться родом отца и умалчивать про бриттскую пленницу-мать. Среди обычных солдат. Да там каждый третий такой, же как он и Амброзий. Тот Рим, что засел в его голове – не золото, не позолота, а сплошная обманка-медь и похвальба. Потому-то он и не пошел за Флавием Клавдием захватывать Рим настоящий. В настоящем Риме ему объяснят очень быстро, что он оборванец из приграничья, а не бесценный воин империи. Утер – плохой солдат. А тот десяток, что был у него под началом, больше походит на шайку разбойников. И он вместе с ними. А ему, Амброзию, слишком надоело прикрывать непутевого брата.

– Нет ни малейшей разницы между Вортигерном и Флавием Клавдием, – повторил он бесстрастно и непреклонно. – Но один ушел в Рим на верную смерть, а второй остался здесь и не прочь нас принять. Подумай еще раз, Утер. Напиваться каждую ночь до бесчувствия ты сможешь и по дороге в Повис.

Когда его, Амброзия, таланты заметили и молодого воина начали продвигать, он умолял, чтобы Утера не оставляли под его началом, пока того стегали плетью за пьянство и драки. Если во время следующего дебоша разбираться придется ему, то он не посмотрит на то, что Утер – его кровный брат. И тогда цепь их семейных уз распадется на отдельные звенья. Обида и зависть забылись в сердце через пару недель, а отданный братом приказ о порке не забылся бы и через несколько лет.

– Ты можешь идти, куда хочешь, – сегодня Утер не собирался сдаваться так скоро. Последнее слово должно было остаться за ним. – А я тут подумываю уйти на север, к Адриановой стене2. Там ещё остался кто-то из наших, им помощь будет не лишней. Я, Амброзий, буду бить пиктов, а ты можешь катиться подальше. Доверяй Вортигерну, сколько придется. Ищи свои мягкие зимы, братайся с обовшивевшими бриттами. У тебя, брат, – он зло усмехнулся. – вообще какая-то нездоровая любовь к местным оборвышам. Вспомни хоть ту свою…

«Ту свою» Амброзий помнил отлично. Та своя осталась жить в Каэр-Венте и за утекшие десять лет могла как умереть, так и найти себе мужа. Но тогда Амброзий не мог ни жениться на ней, ни остаться на пару лет в той земле, ни даже сказать, что она ему дорога. Было знойное лето до первой жатвы, до их Лугнасада, а потом его и Утера отправили с остальными солдатами в Регед. До нищих бритток редко доходят весточки из римского легиона, даже до самых красивых. С левкоем и диким шалфеем в густых волосах.

Полузаброшенный лагерь стоял там же, где и всегда. Его ещё не свернули, солдаты бесцельно слонялись между палатками.  Вортигерн говорил, что они тянут, ждут его с братом, но с началом промозглой осени выдвинутся в Повис, когда здесь затянут дожди и в Регеде станет уж слишком паршиво.