Взять в долг – да, и он это делал чаще, чем подсказывал здравый смысл. Но терпение кредиторов потихоньку иссякает.

А лишить себя тех вещей, которые ему так дороги: одежды, закусок, десертов, дворцовой обстановки – короче, всего образа жизни – было бы слишком, не правда ли? Ведь все это его награда за то, что он… Что он король. А король этот – ничего не поделаешь – привык к роскошному гардеробу, к ужинам с бесконечной сменой блюд и в особенности к тому, что́ все эти вещи о нем говорят, – как он преуспел в жизни.

Поэтому никакую, даже самую завалящую, возможность пополнить казну упускать нельзя. Он в двадцать первый раз смотрит на катушку, которую принес ему мажордом. И кивает.

– Коня, сир?

– Коня, Пьер!

Другой день, совсем другой. Моросит дождь, облака висят низко, будто наступила осень.

Девочка сидит на том же стуле, но сегодня ей не мечтается. Отец ведет себя чудно́, почему – непонятно. Зайдет в комнату, поглядит на нее, вернется на скамью у дома, и так все время. Девочка встает и направляется к задней двери. Он тут же бежит за ней.

– Куда собралась?

– Никуда.

– Сиди спокойно, – приказывает отец. – Никуда не ходи.

– Но пора кур кормить!

– Куры подождут. Сядь. Возьми попряди, что ли.

– Шерсть кончилась, – говорит она. – Уже давно.

– А из чего ты в прошлый раз… на прошлой неделе свила… э-э-э… ту нить?

– Да из того, что под руку попалось. Из пучка соломы.

– Ах, соломы… – Кивнув, отец в очередной раз бросает взгляд в окно.

Девочка не хочет показаться неблагодарной, но все же не так она себе это представляла.

Поначалу все шло в точности как надо. Она удивилась, когда в ее каморку вошла толпа мужчин в плащах с меховыми воротниками в сопровождении стражников в шлемах и с длинными копьями. Удивилась, но, если честно, не слишком.

Она ведь знала, что однажды это случится. Правда, всегда представляла себе, что произойдет все на улице, что он почему-то будет одет как простолюдин, пастушок какой-нибудь, но она таки узнает его по прекрасным синим глазам, благородным чертам и властному тону, которым он обращается к овцам. И что, еще до того как он назовется королем, они тут же полюбят друг друга.

«Не соблаговолишь ли ты проследовать со мною во дворец?» – скажет он и так ласково глянет на нее – как тут отказаться?

То, что перед ней король, она поняла сразу – по короне и горностаевой мантии. Остальное показалось ей не слишком королевским. Волосы поредевшие, улыбка не то чтобы белоснежная.

Он протянул руку, как она всегда себе и представляла, но не затем, чтобы взять ее ладонь в свою или преподнести кольцо. Скорее так, будто он чего-то от нее хотел.

Золотая нить? Нет, больше у нее нет.

– Но она вмиг напрядет еще! – закричал из кухни отец. В каморке ему места не хватило.

– Это правда, девочка? – Наконец-то король заглянул ей прямо в лицо. Вот глаза у него были в точности такие, как надо. Ясно-синие, как озера. – Это ты сделала?

– Да, напряла, – просипела она в ответ: голос ей отказал.

– Хорошо, – молвил король. – Доставьте ее во дворец.

Он вынул из рукава платок и прикрыл им лицо. От избытка чувств, надеялась она. Но он при этом наморщил нос, будто в комнате смердело.

– Так на чем сойдемся? – прокричал из кухни отец.

– Помолчи, мельник! – рявкнул мажордом. – Сперва доказательства.

– А после – деньги, – донеслись до девочки слова отца.

Попрощаться с ним ей не дали.

Прискакал король на белом коне, это да. Но девочку подсадили к стражнику. Другой стражник прихватил ее прялку. Она изо всех сил старалась слепить из всего этого романтическую картину. Удавалось не очень.

На что она рассчитывала? На собственные покои с великолепным видом из окна и роскошным ложем? Ведь ей не так уж много и надо. Комнатушка где-нибудь в глубине дворца, где она сможет жить, пока не объявят о помолке, – большего она, право, и не ждала.

Но это!..

Сырой подвал. Низкие своды тянутся во все стороны, конца-краю не видно. Зато слышно: когда лакей запирал дверь, скрежет замка́ эхом разнесся меж темными колоннами – направо и налево, туда и обратно, все дальше, дальше и дальше.

Дрожа, она ласково проводит пальцами по прялке. Хоть что-то из родного дома! Всё утешение.

Когда она поняла, зачем ее сюда привели, то испугалась.

– Напрясть еще з-з-золота? Сейчас? Здесь? Но я не могу!

Король поднес катушку совсем близко к ее лицу. Его глаза, синие, как озера, смотрели на нее пристально.

– Это ведь твоих рук дело?

Она кивнула.

– Видишь, значит, можешь.

Она пожала плечами.

– Один раз смогла. Тогда, однажды днем.

– В чем же разница? Прялка твоя. А солома – она и есть солома. Или у тебя особенная?

Она помотала головой.

– Ну и отлично. Старайся хорошенько. Увидимся завтра утром.

– Но… – Она перевела взгляд с прялки и двух больших тюков соломы на короля, который уже наполовину отвернулся. – Почему…

И тут она вдруг поняла. Ну разумеется! Это Испытание. Он хочет проверить, насколько сильна ее любовь. Она кивнула и сказала твердо:

– Можете на меня рассчитывать, ваше величество.

Но он уже вышел за порог.

«Ну, вот Встреча и состоялась, – подумала она. – Но за Встречей всегда идет Испытание. А Предложение… Предложение он сделает завтра. Если я выполню его просьбу, если покажу, чего сто́ю. Завтра утром».

Уже утро? В подвале еще темно, но наверняка прошло много часов. Она честно старалась. Пальцы в кровь стерла.

И все же солома так и осталась соломой.

Вокруг валяются смятые пучки, липкие скатыши и несколько обрывков соломенной нити со следами крови. Но гладкой, тонкой, шелковистой нити нет как нет.

Не говоря уже о золоте.

Ее руки кровят и кровят, и слез уже не сдержать.

Как же ей это удалось, тем самым днем? Она не помнит. Светило солнце, она мурлыкала песенку, и нить вилась и вилась. Руки все сделали за нее. Сами по себе, она даже не заметила как.

– Ну пожалуйста, руки! Напрядите еще!

Она трясет пальцами так, что вокруг разлетаются капли крови, потом утирает нос, и теперь лицо все в крови, соплях, соломе.

Разве можно так являться на глаза королю завтра утром? От этой мысли плакать тихо уже не получается.

– Я не могу, – всхлипывает она. – Правда не могу. Я ничего не могу.

Эхо перебрасывает ее слова от колонны к колонне, в глубь темного подвала: «Ничего… Ничего ты не можешь, ничего».

Вдруг к эху присоединяется звук шагов, тихий, как шуршание мышиных лапок. Приближаясь, шаги становятся громче.

Кто-то идет.

– Ох-ох, слезки? Слезки посреди ночи?

Из темноты выступает маленький человечек. Седые аккуратно причесанные волосы, серый костюм в полоску, алый галстук.

– Я, знаешь ли, этого не люблю. Когда девочки плачут.

«Я не плачу!» – хочет она ответить, но это неправда, конечно. Она вытирает лицо, отчего оно делается только грязнее и мокрее.

Человечек останавливается рядом – его голова достает ей до плеча – и смотрит на нее изучающе.

– Ну у тебя и вид! Вытри нос, напудри щеки, оправь платье. Чего ревем?

Из внутреннего кармана он достает маленький кружевной платочек и кладет ей на колено. Она сморкается – платочек слишком мал для всего, что скопилось у нее в носу. Она торопливо комкает его. Остается надеяться, человечек не попросит платок обратно.

– Ну, так что стряслось? В самом деле, о чем может плакать такая хорошенькая девочка?

Мокрым платком она машет в сторону тюков с соломой.

– Это… э-э-это не з-з-золото, – икая, отвечает она.

– Не золото, вижу. Солома. Ну и что?