– Вам, наверное, будет интересно узнать, что вы разговариваете сейчас с ведущим химиком-исследователем корпорации «Метапласт», весь штат которого состоял из лаборанта, занимавшегося исключительно мойкой посуды!

Мне очень нравилось учиться на последнем курсе МТИ. Институт казался мне замечательным местом, и, конечно, я хотел остаться в аспирантуре. Однако, когда я пришел с этой идеей к профессору Слейтеру, тот сказал:

– Мы не можем оставить вас здесь.

– Как? – удивился я.

Слейтер спросил:

– Почему вы считаете, что вам следует учиться в аспирантуре МТИ?

– Потому что МТИ – лучшая научная школа страны.

– Вы уверены?

– Да.

– Вот поэтому вам и следует отправиться в другую школу. Узнать, что творится в остальном мире.

И я решил податься в Принстон. Надо сказать, что Принстон отличался особой изысканностью. Отчасти он представлял собой имитацию английского университета. Поэтому ребята из братства, знавшие мои грубоватые, неформальные повадки, принялись отпускать замечания вроде: «Подожди, вот как поймут они в Принстоне, кто к ним приехал! Они еще увидят, какую совершили ошибку!» Так что я решил вести себя в Принстоне тихо.

Отец довез меня до Принстона на своей машине, я отправился в отведенную мне комнату, а он уехал. Примерно через час ко мне подошел некий господин и сказал, старательно имитируя британский акцент:

– Я заведую этим общежитием. Позвольте сообщить вам, что декан устраивает сегодня вечером чаепитие и был бы чрезвычайно рад видеть всех вас. Будьте любезны, доведите это до сведения вашего соседа, мистера Серетта.

Таким было мое знакомство с отведенной для аспирантов частью принстонского колледжа, в котором жили все, кто учился в здешнем университете. Колледж выглядел как копия Оксфорда или Кембриджа – это относилось и к выговору здешних обитателей (заведующий общежитием, кстати, оказался профессором французской литературы). При входе сидел привратник, у всех были очень опрятные комнаты, питались мы все вместе в большом столовом зале с витражами на окнах, облачаясь для такого случая в ученые мантии.

Итак, прямо в день моего приезда в Принстон я должен идти на чаепитие к декану, даже не зная, что это за «чаепитие» такое и зачем оно! Никакими светскими талантами я не обладал и опыта по этой части не имел.

Стало быть, подхожу я к двери, у которой стоит, приветствуя новых аспирантов, декан Эйзенхарт.

– А, вы мистер Фейнман, – говорит он. – Очень рад вас видеть.

Это меня несколько ободрило – то, что он непонятно каким образом узнал меня.

Я прохожу в дверь, а там дамы, девушки. Обстановка самая что ни на есть официальная, я думаю, что надо бы где-то присесть, может быть, поближе вон к той девушке – или не стоит? – и тут слышу у себя за спиной голос:

– Вам чаю с молоком или с лимоном, мистер Фейнман? – Это миссис Эйзенхарт разливает чай.

– И с тем, и с другим, – отвечаю я, все еще присматривая себе место.

И вдруг слышу:

– Хе-хе-хе-хе-хе. Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!

Шучу? Почему шучу? Что такого смешного я сказал? И тут до меня доходит, что я ляпнул. Таков был мой первый опыт по части чаепитий.

Позже, освоившись в Принстоне, я начал понимать, что означает это «хе-хе-хе-хе-хе». Собственно, уже покидая то первое чаепитие, я сообразил, что его следует понимать так: «Вы допустили светский промах». Потому что следующее «хе-хе-хе-хе-хе» я услышал от миссис Эйзенхарт, когда кто-то из гостей, прощаясь, поцеловал ей руку.

В другой раз, год, может быть, спустя, я разговаривал на очередном чаепитии с профессором Уилтом, астрономом, разработавшим теорию венерианских облаков. Предполагалось, что они состоят из формальдегида (подумать только, какие вещи нас тогда волновали), и Уилт провел расчеты, посвященные тому, как это вещество выпадает в осадок – ну и так далее. Слушать его было очень интересно. Так вот, разговариваем мы на эту тему, как вдруг ко мне подходит миниатюрная дамочка и сообщает:

– Мистер Фейнман, вас хотела бы видеть миссис Эйзенхарт.

– Хорошо, минутку… – отвечаю я и продолжаю разговор.

Очень скоро дамочка снова возвращается к нам и говорит:

– Мистер Фейнман, вас хотела бы видеть миссис Эйзенхарт.

– Хорошо! Хорошо! – И я направляюсь к разливающей чай миссис Эйзенхарт.

– Вам кофе или чаю, мистер Фейнман?

– Миссис Такая-то сказала, что вы хотели поговорить со мной.

– Хе-хе-хе-хе-хе. Так вам кофе или чаю, мистер Фейнман?

– Чаю, – ответил я. – Спасибо.

Спустя несколько секунд к нам подошли дочь миссис Эйзенхарт и ее однокашник, и нас представили друг другу. Вся идея этого «хе-хе-хе» сводилась к следующему: миссис Эйзенхарт вовсе не собиралась со мной разговаривать, ей нужно было, чтобы я стоял рядом, когда подойдут дочь с приятелем, чтобы им было с кем побеседовать. Вот так там все было устроено. К тому времени я уже знал, как вести себя, услышав «хе-хе-хе-хе-хе». Я не спрашивал: «Что вы хотите сказать этим вашим „хе-хе-хе-хе-хе“?» – понимая, что «хе-хе-хе» означает «промах» и что мне лучше его исправить.

Каждый вечер мы облачались перед ужином в ученые мантии. В первый раз меня это перепугало до смерти, поскольку я терпеть не мог формальностей. Однако вскоре я понял, до чего это удобная штука – мантия. Человек, только что игравший в теннис, мог влететь в свою комнату, схватить мантию и набросить ее на себя. Ни переодеваться, ни душ принимать не нужно. Так что под мантией могли скрываться голые руки, майки, все, что угодно. Более того, существовало правило, согласно которому хоть как-то чистить мантии ни в коем случае не следовало, и потому вы с легкостью отличали первокурсника и от второкурсника, и от третьекурсника – а дальше шли уже полные замарашки! Ни чистить, ни латать мантию не полагалось, так что на первом году люди ходили в мантиях относительно чистых, а на третьем с плеч их свисало что-то вроде изодранного мешка.

Итак, попав в Принстон, я отправился тем же воскресным вечером на чаепитие, а затем, возвратившись в колледж, надел мантию и поужинал. В понедельник же я собирался первым делом пойти посмотреть на циклотрон.

Когда я еще учился в МТИ, там построили новый циклотрон – заглядение, да и только! Сам он занимал одно помещение, а управляли им из другого. Полное торжество инженерной мысли. Упрятанные в кабелепроводы провода шли к нему под полом из зала управления, в котором стоял большой пульт с кнопками и шкалами измерительных приборов. Позолоченный циклотрон, я бы сказал.

Я уже прочитал о циклотронных экспериментах кучу статей, но лишь немногие из них были написаны в МТИ. Может быть, думал я, там еще только начинают. Зато в Корнелле, Беркли и, прежде всего, в Принстоне получили массу результатов. Поэтому мне действительно хотелось, просто не терпелось, увидеть ПРИНСТОНСКИЙ ЦИКЛОТРОН. Та еще, наверное, штука.

И в понедельник я первым делом направился в здание физического института и спросил:

– Где находится циклотрон, в каком здании?

– Да тут, в подвале, – вон та дверь в конце вестибюля. В подвале? Здание-то старое. В его подвале и места для циклотрона найтись не могло. Я прошел в конец вестибюля и через десять секунд понял, почему Принстон – самое подходящее для меня место, лучшее, в каком я мог бы учиться. Весь этот зал был опутан проводами! Прямо на них висели какие-то переключатели, из клапанов сочилась используемая для охлаждения вода, народу не протолкнуться – и все это открыто для доступа. Повсюду стояли столы с наваленными на них приборами и инструментами; вы такого жуткого беспорядка и не видели никогда. Весь циклотрон занимал всего одно помещение, и хаос в нем царил полный и абсолютный!

Все это напомнило мне мою домашнюю лабораторию. А в МТИ ничего подобного не было. И я вдруг понял, почему в Принстоне получают так много результатов. Здесь пользовались своим собственным инструментом. Сами его соорудили, знали, где у него что, знали, как все в нем устроено, и никакие инженеры для этого не понадобились, кроме, может быть, тех, кто здесь же и работал. Этот циклотрон был много меньше того, что стоял в МТИ, а уж «позолоченный»? Ровно наоборот! Когда требовалось зафиксировать вакуум, на циклотрон просто лили глифтал, которым был заляпан весь пол. Прелесть что такое! А дело все в том, что люди работали. Не сидели в другом зале, нажимая на кнопки. (Кстати сказать, потом там случился пожар, как раз по причине учиненного в этом зале хаоса – слишком много проводов, – и циклотрон сгорел дотла. Но я лучше не буду вам об этом рассказывать!)