– Как Москва, да?

– Причем здесь Москва? Это вообще, что?

– Город такой, большой. Ну, она тоже все пухнет, как на дрожжах, остановиться не может. То была просто Москва, показалось – мало. Построили Новую Москву. Вокруг этого всего возвели Новейшую. На очереди, надо полагать, Сверхновая.

– Вот это уже лишнее, – рассмеялся Худодо. – Сверхновая, если полыхнет, камня на камне не оставит. А вы, Александр, как я погляжу, Москву вашу недолюбливаете?

– Я люблю справедливость, – уклончиво ответил Сан Саныч.

– Кто же ее не любит, – подхватил шаман. – Только каждый понимает справедливость по-своему. Возвращаясь к Лимбонго, этот город огромен. Если воспользоваться вашим сравнением, он велик, как тридцать три Москвы. Конечно, без известных вам портун, этот город не мог бы существовать.

– А портуны, они как появились? Откуда? Кто их придумал, кто построил?

– Всегда были, с самого начала. На моей память, по крайности, так. Видимо, возникли в соответствии с божественным планом.

– Пф! – Сан Саныч покачал головой.

– Что, верится с трудом?

– Да… Нет. Не в этом дело. Просто, немного оторопь берет оттого, насколько все здесь близко к началу начал. И то Господь сотворил, и это… Понимаете? Это как если бы оказаться в Иерусалиме времен Пилата и увидеть события из Библии собственными глазами.

– Не очень понимаю, о каких событиях вы вспоминаете, но, в целом, верно подмечено. Так все и есть. Хотя в последнее время все стремительно меняется. Но еще пару слов про наш город. Лимбонго устроен кругами. Их много.

– Девять кругов ада?

– На самом деле, больше. Не девять, а девяносто девять. Возможно, что девятьсот девяносто девять. Никто точно не знает. И не все они похожи на ад, кстати, только самые дальние.

– А те, что расположены ближе к центру…

– Соответственно, они ближе к раю. Особенно же выделяется в этом плане Центральный круг.

– Садовое кольцо.

– Это что такое? Не ведаем. Лабиринт, который вы видели, возведен в пространстве между двумя кругами, и, наверное, это единственная постройка в таком месте. Естественно, она неофициальная. Само собой, о Лабиринте никто не знает, и знать не должен. Это в порядке напоминания и предупреждения. Вообще же, простым лимбожцам вход в между круговые пространства закрыт. Да и вообще, передвижение из круга в круг затруднительно, а по собственному желанию – почти невозможно.

– Почему так?

– Потому что каждому назначен свой круг испытаний.

– Кто его определяет, круг испытаний? Кем переход закрыт?

– Он не закрыт вообще, но жестко регламентирован. Я все расскажу, слушайте. К тому и подхожу.

Пользуясь тем, что внимание остальных поглощено разговором, Тянский подтянул к себе котелок и, как бы ненароком, машинально, черпая ложкой прямо оттуда, принялся доедать гуляш. Он жевал с остановившимся взглядом, но все же, слова, произнесенные, не пролетали мимо его ушей, в нужных местах он, соглашаясь с Худодо, кивал. Левой рукой он отламывал от краюхи небольшие кусочки хлеба и, чередуя с ложечными порциями гуляша, бросал их в рот. Лицо его было довольным, сосредоточенным и в значительной степени отстраненным. Очевидно, таков был его персональный путь просветления, и он шел по нему.

– Так вот, о Лимбонго, – продолжил Худодо. – Кроме людей, здесь проживают также усии. И это значительная часть городского населения.

– Усии? Никогда не слышал. Это что такое? Кто это?

– Усии. Бывшие люди.

Сан Саныч замотал головой, протестуя против поспешности изложения.

– Подождите, подождите, как – бывшие? Почему – бывшие? Как это вообще возможно?

– Ну, может быть, некоторые из них не бывшие, Худодо не знает. Возможно, кое-кто из них так никогда и не стали людьми, и не были ими. Но большинство все же – люди в прошлом. Иногда Худодо думает, что они – обозначение и олицетворение третьего пути.

– Не понимаю, – Сан Саныч затряс головой. – Что еще за третий путь?

– Худодо имеет в виду, что одним дорога в рай, другим в ад, а третьим – в усии.

– Худодо, поясните, пожалуйста, подробней. Я никак не въеду, не врублюсь, кто они такие, эти усии? И что их отличает от людей? Если навскидку, самый первый признак?

– Худодо этого тоже понять не может, во всяком случае, не в полной мере. И никто не может, я вас уверяю. Вообще, у Худодо есть подозрение, что усий придумали церковники во время своих умствований. Или – богословских споров. А ведь известно, что все придуманное и помышленное, где-то находит реальное воплощение. Точку проявления. Чему тут удивляться, вселенная бесконечна, всему в ней вдосталь места. И Господь, видимо, когда возник Лимбонго, решил приспособить часть его под усий, и отдал дальние круги им. Люди там не бывают, поэтому достоверных сведений ни о количестве кругов, ни о том, как там все устроено, нет. По этой причине, про усий Худодо мало что известно

Раздался резкий скрежет по металлу, звук ворвался неожиданно, царапнул по нервам. Разговор прервался, беседующие вздрогнули и стали оглядываться. Оказалось, это Тянский добрался ложкой до дна котелка. Для него этот личный успех тоже оказался неожиданностью, он гляделся несколько ошарашенно, улыбался смущенно, но вовсе не разочарованно. Видя общее внимание, Хотий облизал инструмент и положил его на стол параллельно краю, а котелок решительно отодвинул от себя. Все равно в нем не было уже ни еды, ни смысла.

Худодо поморгал, сосредотачиваясь. Уловив сорвавшуюся мысль за хвост, продолжил.

– Церковники утверждали, и, наверное, они имели на то основания, что усии, это то, что остается от человека, когда утрачивается его человеческая ипостась.

– Что-что? – вскинулся Сан Саныч. Наш чекист все же был человеком конкретным, и привык он к вещам конкретным и реальным, а такие умные завороты, как ипостась, воспринимал плохо. Совсем не воспринимал. – Что еще за ипостась? У вас тут все так изъясняются, или только вы?

– Худодо не виноват, не он это придумал. И, кстати, никто в Лимбе так не изъясняется, просто про усий другими словами не скажешь. Но вы поймете, я же вижу, что вы человек умный.

– Раз вы так считаете – валяйте, излагайте. Постараюсь соответствовать.

– Худодо коротко. Итак, что такое усии. Это все природное в человеке, изначальное, животное. Противоположное от человеческого личностного. Это темное хотение и стихийный напор. В отличие от доброй души и светлого образа. В человеке грубое материальное и возвышенное божественное более-менее уравновешиваются, у усий далеко не так. Они имеют некоторые бытийные корни, да, то, что укоренено в началах бытия. Усия в известном смысле противопоставление человеку. Усия – сущность и субстанция, не человек уже, а то, что от него остается, когда утрачивается человеческая, простите, ипостась.

Сан Саныч некоторое время сидел, не дыша, с тихим ужасом ожидая продолжения. Потом медленно выдохнул.

– Вы, надеюсь, закончили с описанием? Тогда я, если позволите, за последнее зацеплюсь. Может, не ипостась, а душа? Душа утрачивается?

– Не-е-ет… Без души они были бы трупы, мертвецы, а в Лимбе смерти нет. Быть может, какая-то часть души действительно утрачивается, не знаем. Худодо не хотел бы углубляться в эти рассуждения. Он может лишь добавить, что когда вы встретите усию, сразу поймете, кто перед вами. И больше уже никогда не спутаете его с человеком.

– Они неразумные?

– Как посмотреть. Им присущ пост человеческий образ мышления. Нам его не понять. Да и живут они в какой-то иной, своей реальности.

– Не слишком понятно…

– А что бы вы хотели? Как еще описать человека, из которого вынули его человеческую суть, и который поэтому больше не человек? Худодо старался.

– Откуда вам все это известно? Вы изъясняетесь, простите, как церковник.

– А Худодо и был им. В той жизни. Профессором богословия Худодо был, преподавал в Сорбонне.

– Да вы что!

– Имя, конечно, у Худодо было другим. Иная жизнь, иное все.

– То-то я смотрю… А как же вы в шаманы подались? Почему?