Мысли в тот день были ясные и чистые как звездное небо над головой. Всё в ту секунду казалось так правильно и просто. Это миг совершенства. Сергей представлял большой пленочный фотоаппарат, который может с помощью одной кнопки остановить время, кяак снимок. Сейчас он бы точно нажал эту кнопку.

Ему казалось, что до этого момента он даже никогда не смотрел на небо, всегда разглядывал почву под ногами, как бы не запнуться о неровную каменную кладку тротуара. А сейчас он лежит на крыше и глаза упираются вверх, и небо неизбежно упирается в его плоский живот. И все как-то совсем иначе. Интересно, она тоже это чувствует?

Сергею всегда хотелось знать её мысли. Больше не от сопереживания, а из личных побуждений. Он хотел понять принцип работы её серого вещества, начать предугадывать, и всегда.. всегда держать в поле своего зрения, но она была исключительной спонтанностью, и могла раствориться в любой момент.

Конечная граница планеты – вот она – это небо, а конечная граница человека – это мысли, и эта девушка была расплывшимся туманом. Как бы ему хотелось, чтобы её мысли тоже так легко упали на его живот, но вместо этого, чтобы не потерять даже этот расплывчатый силуэт, он каждый раз задавал один и тот же, реально значимый вопрос.

– О чем ты думаешь сейчас?

– Я не думаю. Это мешает жить. Разве что помечтать разок-другой.

– О чем?

– Хочешь позаимствовать мои мечты?

– У меня своих в избытке. Особенно когда я здесь, над крышами, ощущаю всю мощь исторической архитектуры, и я на самом её верху, почти касаюсь мизинцем звезд. А мне ведь даже не приходилось раньше смотреть на небо.

– Небо видят только влюбленные, Сережа.

– А ты видишь?

– Я вижу только тебя, это еще хуже, чем небо.

– Какой примитивный объект, там точно разглядывать нечего. Посмотри лучше вниз, мы же в самом сердце этого необыкновенного города!

– Да ну, брось. Тогда уж лучше спуститься в подвал, – в её словах часто можно было слышать легкую улыбку, по отличительно длинным и вытянутым словам, – Да, да, именно в подвал. Самое сокровенное всегда лежит на глубине души. Там нет этих нарочитых пилястров, колонн и скульптур, о которых ты всё время нудишь. Подвал гораздо больше похож на нас – на тебя и меня, милый. И на них – на людей этих внизу. Такой.. жуткий, пустой и завсегда ветреный. Ветер в Питере дует даже в подвале, – её ответы более приводили в непробиваемый тупик, чем давали ясное понимание течения неповоротливой мысли. И она становилась для Сережи густым и непробиваемым туманом. Говорила она кратко, но парой фраз занимала его мысли на весь оставшийся день или ночь, заставляя бесконечно искать истинный смысл значения, казалось бы, таких ранее простых слов..

И в эти моменты краткосрочного забвения она имела очень характерную привычку – перебирать свои длинные и гибкие пальцы, на которых можно наблюдать запущенную работу какого-то сложного механизма.

– А я тогда где?

– Ты – рядом. Вот он ты, – она пихнула его колючим локтем в ребра. Но Сергей продолжил молчать, ожидая конкретного ответа.

– Посмотри на меня – она плавно поднялась над Сергеем, и её волнистые волосы застыли на пару секунд у его лица, – всё, больше не смотри, а то я падаю, – Она снова легко откинулась головой на его плечо. Они оба знали, что лежат, но даже в таком положении она могла куда-то падать.

– Увидел?

– Что?

– Ты на самой глубине моей души, в подвале. Прямо здесь. – вся Сережина грудь затрепетала, она взяла его ладонь и приложила тыльной стороной к своей мягкой груди. – И это возьми, – неуклюже вытащила из-под спины свой клетчатый фетровый шарф. – Там, где ты держишь, тоже очень ветрено.

– Ничего, от этого ветра меня спасать не нужно, – он в порыве нахлынувшей радости отбросил шарф, и сильный ветер сдул его с крыши. Он начал непрерывно касаться губами белоснежной груди, и её пальцы поплыли вдоль его лохматых волос.

– Смотри, а то станется не любовь, а простуда какая-то!

***

Иногда, откидываясь мыслями в прошлое, Сережа размышлял, стал бы он садиться в тот поезд до Санкт-Петербурга в его двадцать шесть с половиной лет или же продолжил бы жить свою пресную, пресловутую, но такую спокойную и понятную жизнь, ведь он с самого детства знал, какой дорогой ему нужно идти в жизни. Всегда знал, но не шёл. Не шёл, от того, что это было трудно.

Сменить привычную обстановку и отказаться от всего, что сейчас имеешь, или от всего, чего не имеешь.. но мог бы иметь с перспективой в десять лет, например. Решить окончательно, что жить как прежде больше нельзя или можно, но не имеет смысла. Решить все вопросы, которые начинают тревожить перед сном.

«Архитектура и недвижимость – вот, что будет всегда приносить тебе деньги. А фотограф – это когда делать нечего».

Отец всегда говорил, что поступать нужно в архитектурный институт, но Сережа сильно тяготел к фотографии, мечтал о большом профессиональном фотоаппарате, чтобы запечатлеть богатую реальность. Он обожал в фотографии то, что даже когда мелочи становятся давно забытыми, фотография всегда будет хранить пойманный однажды момент.

В детстве Сереже казалось, что ничего нет красивей летящей птицы. Секунда, когда крылья застывают в воздухе, и кажется, что она вот-вот упадёт. Он взял казенный фотоаппарат отца, когда тот еще имел «работу с поручениями», как говорила мама, и потратил все плёнки на то, чтобы сфотографировать птиц с балкона. Все кадры вышли размазанными и неудачными. Когда отец узнал о потраченной плёнке, он забрал фотоаппарат у маленького Сережи, причитая, что от него одни проблемы, и никакого толку.

Но архитектура – вот, во что верил отец. По его мнению, это было прибыльно и престижно: «Строили, строят и будут строить! Успевай только картинки калякать». Тогда и не придется «торчать по одиннадцать часов на смене, и уставать в утварь».

Нельзя сказать, что у Сережи было несчастное детство, несмотря на некоторые ссоры его родителей и крупные недопонимания с отцом. Ребенок имел все, что полагается для становления настоящего мужчины – улицу. Вся жизнь замыкалась во дворе – на шести пятиэтажных домах, построенных в квадрат. И это был свой шумный, веселый, а иногда и пугающий мир. Там было всё: игры, драки, разборки, соревнования, стрелки, девчонки и все местные «мутки».

В центре всех шести домов рос большой старый тополь, который так не любила Сережина мама из-за количества пуха на балконе и всегда твердила о том, что нужно написать «что надо», передать «кому надо» в то самое «нужно место», чтобы этот тополь немедленно срубили, но так этого никто и не сделал. А ребята очень любили собираться в тени тополя, где и воздух был слаще, и солнце светило как-то по-особенному..

Сережа был лучшим другом Влада, главного задиры, который грозил всем, если что было «не по-пацански» или против справедливости, защищал девчонок и никогда не боялся дать по башке. Сережка драться не любил, но всегда был в страшных синяках, так как считал драку – делом чести, если дело касалось его лучшего друга, поэтому без раздумий ввязывался в бой при каждом случае, который он оценивал обязательным. Но после нескольких порок ремнем от отца и слез матери за сломанные очки, которые помимо всего прочего были большими затратами, Сережа всегда начал сначала снимать их, после чего клал очки в ямку у тополя, а по окончании разборки, весь в крови, забирал их обратно. Возможно, это и есть добрые воспоминания из детства, ведь именно тогда он понял, как отстаивать свою позицию и жить, исключительно, по совести. Тогда же он понял, что солнечное сплетение – это вовсе не множество весело пересекающихся лучей солнца.

По окончанию школы учиться Сергей пошел на архитектора, но не для того, чтобы угодить отцу, а чтобы не упасть в ту же безвылазную яму с опустошенной бутылкой под боком. Влад же почти сразу переехал в Санкт-Петербург и поступил в военное училище, и они виделись только по редким отпускам Влада, когда он приезжал домой.