А когда молодой дворянин увидел, что он восторжествовал над врагом, смерть которого, как он думал, даст свободу всей стране, он решил, что задачу его нельзя считать завершенной, пока остаются в живых еще пятеро или шестеро ближайших сподвижников герцога. И, собираясь довести свое дело до конца, он хотел послать за каждым из них по очереди своего слугу, чтобы расправиться с ними так же, как расправился с жестоким правителем. Но слуга его, который не был столь безрассудно смел и оказался достаточно благоразумен, ответил:

– Мне кажется, господин мой, что на сегодня с нас хватит и что теперь вам следует помышлять не о том, чтобы лишать еще кого-то жизни, а о том, чтобы спасти свою. Ведь если мы потратим на каждого столько же времени, сколько мы потратили на герцога, мы не успеем управиться с ними до рассвета. Да хорошо еще, если при них не окажется оружия.

Молодой дворянин, которого начинала уже беспокоить совесть, испугался. Он послушался совета своего слуги и, взяв его с собою, отправился к епископу, который распоряжался городскими воротами и почтовыми каретами. И он сказал епископу:

– Сегодня вечером я узнал, что брат мой при смерти. Я просил герцога отпустить меня к нему и получил его согласие. Поэтому, прошу вас, прикажите почте дать мне пару хороших лошадей, а привратнику – открыть ворота.

Епископ, на которого возымели действие и эта просьба, и приказание герцога, снабдил его бумагой, по которой он получил лошадей и право покинуть город. Но вместо того чтобы поехать к брату, молодой дворянин устремился прямо в Венецию, где долго залечивал раны, которые зубами нанес ему герцог, после чего уехал в Турцию.

Утром слуги герцога, видя, что господин их не вернулся, решили, что он заночевал у какой-нибудь дамы, но в конце концов его долгое отсутствие их не на шутку встревожило, и они принялись повсюду его искать. Бедная герцогиня, которая успела уже привязаться к мужу, видя, что его нигде не находят, пришла в отчаяние. Но когда обнаружили, что любимец герцога исчез одновременно с ним, слуги отправились к нему домой. Увидя на пороге дома кровь, они вошли внутрь, но ни хозяина, ни слуг там не оказалось, и ни от кого нельзя было ничего узнать. Тогда обеспокоенные слуги герцога пошли по кровавому следу и так добрались до комнаты, в которой лежал убитый. Дверь была заперта, но им вскоре удалось сломать ее. Видя, что весь пол залит кровью, они откинули полог и обнаружили в кровати тело своего господина, заснувшего непробудным сном. Можете себе представить, как они были удручены; они перенесли тело герцога в его дворец, и вызванный туда епископ рассказал, как молодой дворянин уехал ночью в почтовой карете, обманув его и уверив, что торопится к брату. Все это не оставляло сомнений, что убийцей был именно он. Оказалось также, что его сестра ничего об этом не знала. Как бедная девушка ни была поражена всем, что случилось, она только еще сильнее стала после этого любить брата, который, рискуя собственной жизнью, спас ее от посягательств тирана. И она продолжала и впредь блюсти добродетель свою и чистоту. Несмотря на то что совершенное ее братом убийство повергло ее в бедность, ибо дом и все имущество их были конфискованы, она и ее сестра вышли впоследствии замуж за людей, с которыми в Италии никто не мог сравниться ни по благородству, ни по богатству. И обе сестры снискали всеобщее уважение, которое вполне заслужили.

– Итак, благородные дамы, вам надо бояться маленького божка, который любит мучить и принцев и бедняков, и сильных и слабых и способен до того ослепить свои жертвы, что они забывают и Бога, и совесть, и даже свою собственную жизнь. И все те, кто имеет власть, должны остерегаться обидеть тех, кто ниже их: ибо если Господь захочет наказать грешника, Он может воспользоваться для этого любым человеком, и для Него нет ни великих, ни малых.

Вся компания внимательно выслушала этот рассказ, но мнения присутствующих разделились. Одни считали, что дворянин выполнил свой долг тем, что спас жизнь и честь сестры и вместе с тем избавил свое Отечество от тирана. Другие с этим не соглашались, говоря, что ему не следовало отвечать такой черной неблагодарностью человеку, который осыпал его почестями и богатством. Дамы утверждали, что дворянин этот был хорошим братом и доблестным гражданином. Мужчины же, напротив, называли его предателем и лицемером. И интересно было выслушать обе стороны. Но дамы, по своему обыкновению, внимали больше голосу чувства, чем рассудка, – они говорили, что герцог вполне заслужил такую смерть и что честь и хвала тому, кто нанес ему этот удар.

Видя, какой спор разгорелся после его рассказа, Дагусен сказал:

– Бога ради, благородные дамы, не ссорьтесь из-за того, что уже миновало. Бойтесь лучше, чтобы красота каждой из вас не толкнула кого-нибудь на убийство еще более жестокое, чем то, о котором я рассказал.

– Ведь «Красавица, не знающая жалости»[81] сказала нам, что столь сладостный недуг не доводит людей до смерти, – сказала Парламанта.

– Дай Бог, чтобы все находящиеся здесь дамы убедились в том, как ошибочно это мнение! – воскликнул Дагусен. – Я уверен, что им не захочется, чтобы их называли не знающими жалости, и не захочется походить на эту недотрогу, которая послужила причиной смерти влюбленного в нее кавалера, отказав ему в благосклонности.

– Вам, должно быть, нравится, – сказала Парламанта, – чтобы мы подвергали опасности и честь нашу, и совесть, и все это ради того, чтобы спасти этим жизнь человека, о любви которого мы знаем только по его собственным заверениям.

– Я совсем не это хотел сказать, – возразил Дагусен, – тот, кто любит совершенной любовью, охраняет честь своей дамы даже больше, чем она сама. Вот почему мне кажется, что благой и любезный ответ, которого требует совершенная и благая любовь, послужит только к чести дамы и успокоит ей совесть – ведь ее верный кавалер другого от нее ничего не захочет.

– Я знаю, вы всегда начинаете свои проповеди с добродетели, – сказала Эннасюита, – только кончаются они каждый раз совсем по-иному. И если все находящиеся здесь захотят говорить только истинную правду, я готова поверить их словам.

Иркан поклялся, что он никогда не любил ни одной другой женщины, кроме своей жены, и надеется, что она никогда не прогневит Бога. То же самое сказал Симонто и добавил, что в жизни ему часто хотелось, чтобы ничья жена не была добродетельной, за исключением его собственной.

– А по сути-то дела вы заслужили, чтобы как раз ваша жена и не была добродетельной, – сказал Жебюрон, – но что до меня, то, клянусь вам, я так любил одну женщину, что скорее бы умер, чем допустил, чтобы ради меня она совершила поступок, после которого я перестал бы ее уважать. Коль скоро вся любовь моя к ней зиждилась на ее добродетели, я ни за что на свете не хотел видеть эту добродетель запятнанной.

– Я думал, Жебюрон, что любви, которую к вам питает ваша жена, и вашего собственного здравого смысла достаточно для того, чтобы спасти вас от опасности, и вы ни в кого не влюбитесь, – смеясь, сказал Сафредан. – Но теперь я вижу, что жестоко ошибался, ибо, оказывается, вы продолжаете употреблять именно те выражения, которые помогают нам обманывать самых проницательных женщин и которым даже скромницы внимают без всякой опаски. Какая же из них заткнет уши, если мы заведем речь о добродетели и о чести? Но если бы женщины в этот миг увидели наши настоящие чувства, кое-кто из кавалеров несомненно лишился бы у них успеха. Мы ведь умеем скрывать в себе дьявола и рядиться в ангельские одежды. И под этой маской, прежде чем нас разоблачат, мы успеваем вкусить немало любовных утех. Ведь бывает же так, что сердца наших дам следуют за нами столь далеко – полагая, что все это путь к добродетели, – что, узрев порок, они уже не в силах свернуть с избранного пути.

– Право же, я был о вас иного мнения, – сказал Жебюрон, – я думал, что добродетель вы цените дороже, чем наслаждение.