Тут уже завёлся Волк. К тому моменту на эстраде их всего-то осталось трое певцов из старой гвардии. И каждый, простояв больше тридцати лет на сцене, считал себя номером один, привык к тому, что мир крутится вокруг него, привык к уважению и статусу мэтра. И на упоминания о двух других реагировал весьма болезненно.

– Голос приятный? Да он не тянет уже ни черта! И музыкальности у него ноль! Учит по памяти, а без музыки тебе двух нот правильно не споёт!

– Не нужно унижать других, чтобы поднять собственный авторитет! – парировала Настасья – она уже не лежала у него на груди, а сидела, отодвинувшись на другой край постели и завернувшись в простыню. – Кичишься своим музыкальным образованием и считаешь, что остальные тебе в подмётки не годятся? Да ты просто завидуешь его выносливости!

Было обидно, тем более что выносливости Кигеля Леонид Витальевич и правда завидовал. Он и в молодости-то мучился со своим нежным горлом, а сейчас так вообще его певческая деятельность превратилась в сплошные компромиссы: где-то использовал «плюс», где-то смешивал живой звук и фонограмму, где-то аккомпанировал себе сам, на ходу импровизируя, переделывая музыку под возможности голоса.

Но больше всего Волк обиделся, что Настя, его Настя защищает какого-то Кигеля, которого знать не знает. По мнению Леонида Витальевича, окружающие его люди всегда должны быть на его стороне. Он привык, что Ленуся, Борька, Полина да даже Натали будут соглашаться с ним, пусть он и неправ. Ну ладно, Борька может поспорить, но не по таким принципиальным поводам, как отношения с Кигелем!

И они поругались, совершенно глупо, на ровном месте. И не разговаривали месяц, и он не звонил и работал, как каторжный, лишь бы не думать о Настасье. А потом не выдержал и снова сорвался в Петербург с цветами и подарками. Кажется, как раз тогда он ей подарил камею, которую она так полюбила.

И вот прошло уже пять… или семь?.. Не важно! Много лет прошло, а их роман продолжался. Ему надоело мотаться по гостиницам, и он купил в Петербурге квартиру. Не слишком шикарную, но комфортную и с видом на Неву. Он надеялся, что Настасья будет в ней жить постоянно, но она только фыркнула:

– Я тебе не жена. Сидеть дома и печь плюшки к твоему приезду? Извини, ты меня с кем-то перепутал. У меня есть где жить и есть чем заниматься в твоё отсутствие.

И квартира пустовала неделями, а иногда и месяцами. Только когда он приезжал, там появлялась Настя. Так что уютного гнёздышка не получилось, квартира всё равно напоминала гостиничный номер.

С каждым годом Волк всё больше боялся потерять Настю. Он не понимал, на чём держатся их отношения. Она никогда не говорила: «Люблю», нежность проявляла строго дозированно и только в определённых ситуациях, в основном же держалась чуть отстранённо, постоянно показывая, что он – не пуп земли, особенно для неё. И Леонид Витальевич самоуверенно решил, что всё дело в сексе. А несмотря на героическое прошлое и огромный опыт, в постели он чувствовал себя всё менее уверенно, возраст-то, увы, не юношеский. Он глотал стимуляторы, но все они влияли на его и без того нездоровое сердце, и после пары неудачных экспериментов Леонид Витальевич на полном серьёзе стал опасаться, что когда-нибудь отдаст концы прямо во время процесса. Как-то жаль закончить жизнь и карьеру столь бесславным образом. Но и потерять Настю он не мог.

С такими невесёлыми мыслями он и прибыл в Петербург. На Московском вокзале у него был знакомый таксист Саша. Следовало бы заранее ему позвонить, но из-за чёртового заикания Леонид Витальевич не решился. Ему повезло, Саша оказался на месте. Леонид Витальевич плюхнулся на заднее сиденье старенькой «тойоты», протянул руку для пожатия.

– Как обычно, Леонид Витальевич? – поинтересовался Саша.

– Угу.

Как хорошо, когда не надо ничего объяснять. На заднем сиденье рядом с Волком лежала книга с закладкой посередине, видно, Саша читал её, ожидая клиентов. Волк пригляделся – биография Александра Невского. Леонид Витальевич усмехнулся. М-да уж, поистине Петербург – особенный город.

* * *

Из дневника Бориса Карлинского:

В общей сложности Лёнино отлучение от сцены продлилось около полугода, но этого времени ему хватило, чтобы понять, какие блага он имеет и чего в любой момент может лишиться. Я всегда считал профессию артиста слишком уж зависимой: ты должен нравиться публике, иначе билеты на твой концерт не продадутся, ты должен нравиться телевизионному начальству, иначе тебя не покажут по телевизору, ты должен нравиться композиторам и поэтам, иначе тебе не дадут песню. Ты должен нравиться даже «коллективу старых коммунистов», которые решают, выпускать или не выпускать тебя на зарубежные гастроли. К счастью, Лёнька располагал людей к себе: и телевизионным начальникам, и старым коммунистам нравился скромный мальчик с приятной улыбкой. Знали бы они, каков этот скромник на самом деле! Но Лёня после «сочинской ссылки» хорошо уяснил, где и как себя надо вести, и всячески старался не давать поводов своим недоброжелателям.

Он усиленно готовил новую программу из созданных в Сочи песен, которую назвал «Город у моря», записывал на «Мелодии» одноимённую пластинку и мотался по гастролям, зарабатывая на машину. Когда он её всё-таки купил, смеху было!

Началось с того, что директор АвтоВАЗа попросил Лёню спеть шефский концерт на заводе в Тольятти. Просто так, по дружбе. Ну понимали все прекрасно, что дело не в дружбе, а в возможности купить машину без очереди, и Лёня понимал, и его музыканты. Коллектив, конечно, ворчал, им-то по машине не достанется и кому охота бесплатно работать? Но поехали, концерт отыграли. Лёнька рассчитывал, что ему прямо там машину и продадут, но не тут-то было. Оказалось, что нужно возвращаться в Москву, ехать на какой-то там склад и чуть ли не подпольно получать автомобиль. Замечу, всё за собственные деньги, не бесплатно. Сейчас даже вспоминать смешно, а тогда Лёнька сильно переживал. Ну ещё бы, Кигель уже ездил на «Волге», а у Марата Агдавлетова вообще была иномарка! Которая, кстати, на ладан дышала и постоянно ломалась. Но иномарка же! А Лёнька всё ещё добирался на концерты на метро или в крайнем случае на такси, причём в общественном транспорте его обязательно кто-нибудь узнавал, и тогда весь вагон начинал домогаться, выспрашивая подробности артистической жизни и требуя автограф. В общем, машина нужна была Лёньке позарез.

И вот наступил тот самый день, Лёнька отправился за автомобилем. Мы условились, что первым делом он заедет к нам с Полей, возьмёт нас и мы поедем кататься. Замечу, что прав у Лёньки не было! Управлять автомобилем нас учили в школе в старших классах на уроках автодела, но, во-первых, с тех пор прошло лет пятнадцать, а во-вторых, никаких бумажек об окончании водительских курсов нам тогда не выдавали. Но Лёньку этот вопрос, кажется, совершенно не заботил. Мы с Полиной торчали у окна, поджидая его. Я знал, что он должен получить «шестёрку», легко отличимую по круглым фарам. Да и не так уж много машин тогда по Москве каталось, честно сказать. Лёнька мечтал о вишнёвом автомобиле, но какой именно цвет ему достанется, никто не знал.

Наконец я заметил приближающуюся к нашему подъезду «шестёрку». Вишнёвого цвета! Бедная машина вихляла так, будто за рулём сидел в стельку пьяный водитель. К тому же не видящий габаритов, потому что прижаться к тротуару у Лёньки не получилось – машина встала посреди двора, загородив всем дорогу. Дверца открылась, и вывалился Лёнька, довольный как веник! Он задрал голову, отыскал наши окна и заорал:

– Вишнёвая! Спускайтесь, поедем кататься!

Вот очень сильно я сомневался, что хочу с ним ехать кататься. Но мы с Полей всё-таки вышли во двор, поздравить новоявленного автомобилиста. Я хлопнул его по плечу и хотел было пожать руку, но увидел, что руки у Лёньки заняты – он поддерживал штаны!

– Ты чего? – поразился я.

– Штаны без ремня сваливаются, – пояснил Лёнька, всё ещё сияя, как медный пятак.