Рудик обреченно кивнул. Кажется, он ждал от друга чего-то подобного.

– И что делать?

– Давай я твою песню спою! Как сегодня на записи! С нормальной мелодией, с нейтральным текстом. И голос там есть где показать. Сыграешь?

– Алевтина Павловна меня убьет.

– Трусишь?

– Чего?!

Маленький слабенький Рудик, который вечно получал тычки во дворе и обвинения в трусости и который вечно пытался доказать, что сможет залезть на дерево выше всех, что не побоится стащить яблоки из колхозного сада, хотя в собственном дворе растут три огромные яблони, что умеет драться. Как он мог пропустить мимо ушей взрывоопасное для любого мальчишки слово «трусишь?». Нет, конечно же, нет!

– Хорошо, я сыграю! Если нас исключат из школы, то обоих!

– Девятым номером выступают ученики Первой образцовой музыкальной школы Республики…

Марик чувствовал, как бешено стучит сердце. На прошлом конкурсе он почти не волновался. А сейчас его прошибал холодный пот, руки заледенели. Хорошо хоть играть не ему, а Рудику. Не задрожал бы голос…

– Солист Марат Агдавлетов. За роялем Рудольф Семипалов! «Благодатный край родной»!

Друзья переглянулись. Ну да, у ведущего же есть репертуарный лист, в котором записаны все песни. Марик качнул головой, мол, не дрейфь. Сейчас будет вам «край родной».

Рудик не подвел. Заиграл собственную мелодию, чуть чаще нажимая на педаль, чем обычно. Но Марику так больше нравилось – со страстью, с настоящими эмоциями, со всеми кружевами национальных мотивов, которые Рудик умел вплетать в казалось бы классическую, традиционную аранжировку. Он и голосом последовал за этими мотивами.

– Они гласят во все концы! Весна идет! Весна идет!

Сцена в Кремлевском дворце огромная, отступ от первого ряда тоже немаленький, да еще и свет над залом приглушили, так что зрителей Марик не видел. Не видел и побелевшего лица Алевтины Павловны, готовившейся получить сердечный приступ за кулисми. Но аплодисменты его оглушили. Зрители сто раз забыли, что объявляли им «Благодатный край», а спели «Весенние воды». Какая, в сущности, разница? Но, судя по овации, которую устроил зал, им очень понравилось выступление Марика. Да не просто понравилось. Зал бисировал!

Марат стоял на главной сцене огромной страны, слушал волнами накатывающие аплодисменты и ощущал некую правильность происходящего. Не восторг, не радость, не эйфорию, вполне понятную в такой ситуации. А правильность. Как будто он наконец-то решил уравнение, которое никак не мог осилить долгое время, и все условия задачи сошлись, и нет никаких сомнений, что решение верное.

В кулисы он ушел, ни секунды не сомневаясь, что победил. Может быть, не в этом конкурсе. Пусть ему поставят низкие оценки за «идейно неправильный репертуар», пусть вообще отстранят за самоуправство. Он выиграл в каком-то гораздо более важном соревновании, даже если грамотой с профилем вождя это никто не подтвердит.

Но грамоту он все-таки получил. И его оценки за выступление были самыми высокими. Алевтина Павловна, от которой почему-то пахло валерьяновыми каплями, натужно улыбалась бегающим за кулисами редакторам и бормотала, что перепутала название песни, когда заполняла репертуарный лист. А к Марику и Рудику вдруг подскочил мужчина с блокнотом, представился корреспондентом «Пионерской правды», освещавшей конкурс, и попросил ответить на пару вопросов.

– Скажите, пожалуйста, чем продиктован выбор песни? – поинтересовался он, на ходу делая какие-то пометки в блокноте.

Марик открыл было рот, но Рудик успел раньше:

– Мы считаем, что классика сегодня актуальна как никогда. И в своем произведении Тютчев уже тогда намекал на необходимость перемен. И в образе весенних вод зашифрован образ грядущей великой социалистической революции, которая…

На этих словах Марик сделал два шага назад, полностью предоставив Рудику право общаться с корреспондентом. Зря Рудик, что ли, был комсоргом класса. Заканчивалась весна пятьдесят шестого года. Хрущев уже сделал свой знаменитый доклад. И «Весенние ручьи», в которые Марик вкладывал исключительно лирический смысл, в изложении Рудика приобретали идейно-правильную тональность.

– Именно поэтому я решил написать музыку для этого, безусловно, актуального произведения и предложить ее моему товарищу для исполнения на конкурсе. Наверное, я поступил немного самонадеянно, но…

– Вы хотите сказать, что музыка написана вами? Учеником десятого класса?

– Да…

Скромный такой стоит, глаза в пол, на щеках румянец. А Марик помнил, как Рудик за ночь писал «Ручьи» к экзамену за полугодие, буквально на коленке, открыв первый попавшийся сборник стихов. Актуальное, идеологически правильное произведение! Это Рудик у нас идеологически правильный. Балабол.

– Невероятно! – Карандаш у дядьки летал по страницам блокнота. – О такой талантливой молодежи обязательно должны узнать наши читатели. Скажите, Рудольф…

В Республику Марик и Рудик привезли по кружку краковской колбасы, купленной на последние деньги, по бобине с записями их голосов и одну на двоих папку с обложкой из красного дерматина. В папке лежала грамота с профилем вождя на имя Марата Агдавлетова о победе во Всесоюзном конкурсе юных вокалистов, вырезка из газеты «Пионерская правда» и две справки, подтверждающие, что Марат Агдавлетов и Рудольф Семипалов приняты в Московскую консерваторию без экзаменов. Один на вокальное отделение, а второй – на композиторское.

Часть 3

В зале творилось что-то невообразимое. Зрители не просто аплодировали. Они кричали невероятное в этих стенах слово «Бис!», настойчиво требуя повторения.

– Бра-во! Бра-во! Бис!

Марат в десятый раз за минуту согнулся, чтобы забрать очередной букет цветов. Цветы уже не помещались у него в руках, но положить букеты на пол он считал неуважением к зрителям. А откуда-то с дальних рядов к нему бежала еще одна девчонка с огромным веником. Где они их только взяли в Москве зимой?

Бисировать или нет? В зале Чайковского повторять номера не принято. Да и представить трудно, как симфонический оркестр снова рассаживается по местам и на бис исполняет симфонию Петра Ильича.

Когда Марату предложили спеть сольный концерт в легендарном зале, он ушам своим не поверил. Но согласился, как он мог не согласиться? Сольный концерт! С настоящими зрителями, которые придут именно на него! Но придут ли? Кто он такой? Талантливый мальчик из союзной республики. Студент-первокурсник Московской консерватории. Подумаешь, один раз показали по телевидению в передаче, посвященной молодым талантам. Какие-то пять минут эфира, его робкие ответы на дежурные вопросы о детстве и музыке и несколько куплетов той самой песни Рудика, с которой он выиграл конкурс. Рудик, разумеется, за роялем. Разве этого достаточно, чтобы собрать зал имени Чайковского?

Оказалось, что достаточно. А может, всему виной слухи о невероятно музыкальном мальчике-баритоне, мигом охватившие Москву? Но так или иначе, билеты раскупили за две недели до выступления.

Программу Марат подготовил сугубо академическую, включил в нее все, что разучивал в консерватории: классические партии, романсы русских классиков. Только в конце позволил себе арию Дона Базилио из бессмертного «Севильского цирюльника» Россини. И не выдержал – уж слишком скучно было столбом стоять у инструмента, – задвигался по сцене, заиграл лицом, мимикой и голосом, конечно же, голосом плутоватого Базилио. Спел на итальянском и тут же, не останавливаясь, на русском. И тогда зал взорвался.

Клевета все потрясает и колеблет мир земной,

и, как бомба, разрыва-аясь…

На этой высокой ноте бомба и разорвалась. Зал кричал «бис» и требовал повторения. А Марат стоял, с трудом удерживая гору цветов, и понимал, что все было не зря. Такое тяжелое прощание с домом, с любимым городом, долгие разговоры с бабушкой Гульнар на кухне, строгие взгляды деда Азада, облезлые стены комнаты в общежитии, одной на четверых, в которой совершенно невозможно заниматься, картошка с салом на завтрак, обед и ужин, и хорошо, если еще картошка, а не просто хлеб с горчицей и луком. И долгие ночи на подоконнике, уже без вида на кремлевские звезды, и мучительные размышления – а надо ли было перебираться в такую далекую и не очень понятную Москву? Вот это все было не зря.