Ее нога вновь ступила на горку сырой земли. Пальцами нащупав края ямы, она обошла ее.

И вдруг почувствовала, что падает.

Опора исчезла.

Руки инстинктивно схватились за воздух.

Не сумев избежать падения в темноту, она в последний момент вспомнила, что кричать нельзя.

Николь приземлилась на дно ямы — судя по всему, одной из самых больших. По длине и глубине яма напоминала небольшую могилу. Некоторое время Николь лежала неподвижно, прислушиваясь к звукам наверху. Ей показалась, что она слышит, как открывается парадная дверь, затем легкие шаги и скрип половиц. Определенно, наверху кто-то ходил. Нельзя было терять ни секунды. Николь поднялась на колени, выкарабкалась из ямы и доползла до дальней части подвала. Вслепую она нащупала ступени лестницы, ведущей на задний двор.

Лестница вела к двойным горизонтальным дверям, изнутри закрытым на деревянный засов. Отодвинуть его было легко, но вот чтобы открыть двери, их нужно было толкать наверх — а створки были слишком тяжелыми для Николь. Она нагнулась и попыталась поднять их спиной. Грубое дерево царапало ее кожу под ночной сорочкой. Николь, стараясь не наделать лишнего шума, поднимала створку медленно, и когда ей наконец это удалось, на некоторое время замерла, прислушиваясь к звукам снаружи. Слышался только шум колес где-то вдалеке.

Но она не спешила вылезать.

Негромкий звук раздался за ее сонной. Это была дверь в холле — та самая, что вела в подвал. Кто-то пытался открыть ее бесшумно, но ему это удавалось не так хорошо, как Николь. Из-за того, что дверь оказалась открытой, возник сквозняк; ее лицо и тело обдало легким ветерком.

Нужно было выбираться — немедленно! Теперь некогда было думать об осторожности. Николь со всей силы откинула створку и вылезла на задний двор.

Она окунулась в холодный ночной воздух. При ярком свете луны были отчетливо видны очертания кустов, белое здание неподалеку, окна соседних домов. С одной стороны, было легче разбирать дорогу, но с другой, Николь знала, что так ее светлая сорочка более заметна. Она подбежала к ограде и спряталась за кустами.

Дышать получалось только короткими, нервными рывками. Она прислушалась — не слышно ли еще звуков из дома — но уловила только знакомый голос телеведущего, доносившийся из телевизора в соседнем доме.

Происходящее начинало терять смысл. Могло ли быть так, что она просто все это себе вообразила? Или она действительно слышала звук шагов в доме? А что если она просто плохо прикрыла дверь в подвал, и когда подняла горизонтальную створку, дверь открыло сквозняком? Не могла ли собственная паника Николь заставить ее выбраться на задний двор, где она теперь, грязная и мокрая от вечерней росы, пряталась в кустах, словно сумасшедшая?

Нет. Полицейский, вломившийся к ней в спальню, не был плодом воображения. Он и его смерть были настоящими. Настоящей была кровь на полу. И опасность в Доме.

Но куда она могла пойти?

Не к соседям. Даже если Николь могла им доверять — за кого бы они ее приняли, грязную, в ночной сорочке?

Допустим, пустили бы они ее в дом, и что тогда? Они позвонили бы в полицию, а это прямой путь в тюрьму. Нет, нужно было придумать что-то другое. Для начала — убраться отсюда. Почти преодолев задний двор, она услышала лай соседской собаки. Через несколько мгновений вступила вторая, на другой стороне улицы.

Проскользнув в проем в кустах, Николь затаилась. Она старалась двигаться тихо с тех пор, как вылезла из подвала. Кто-то еще шел за ней?

«Боже, нет», — взмолилась она и попыталась спрятаться глубже в колючий кустарник. Сорочка рвалась, цепляясь за тонкие ветки.

Из своего укрытия Николь видела, как в доме зажигается и гаснет луч фонаря. На заднем крыльце возникла тень и, отделившись от темной стены дома, пересекла двор. Николь показалось, что она слышит приглушенный голос. Собака на другой стороне улицы лаяла все беспокойней.

Тень опять прошла по двору — теперь на расстоянии вытянутой руки от того места, где пряталась девушка. Над головой Николь затрещали ветки. В любой момент ее могли обнаружить. Выхода не было.

Вдруг загорелся луч фонаря. Он светил над ее головой и освещал соседний двор, танцуя по газону и детским качелям; затем задержался на мусорных ящиках, выставленных вдоль забора. Собаки опять разнервничались и принялись лаять еще неистовее.

На соседнем крыльце зажегся свет. Луч фонаря погас. Тень отделилась от кустов и пошла к дому. Собака — маленький белый пудель — с яростным лаем выбежала на улицу посмотреть, в чем тут дело. Она пробежала сквозь кусты, не обратив внимания на Николь, к человеку с фонарем. Николь видела, как собака рычит и бросается на него. Затем — резкое движение, хруст костей и предсмертные визги пуделя. Николь вздрогнула.

В этот момент она с ужасающей ясностью осознала, что предупреждения Ростка не беспочвенны.

Кто-то охотился за ней.

Воспользовавшись жалостливыми всхлипами собаки как звуковым прикрытием, она выскользнула из-за кустов. Николь пробежала по соседнему двору, стараясь избегать открытых мест, мимо тележки, поливного шланга, цветочных клумб и припаркованной машины. Когда раздались крики хозяина собаки, она была уже далеко.

Подол ее сорочки промок от росы, ступни исцарапаны гравием, в бедре пульсировала тупая боль от удара о дно ямы в подвале.

Но Николь бежала, сама не зная куда.

У нее не было выбора.

Только продолжать двигаться.

Убираться оттуда, чего бы это ни стоило. Бежать. Искать укрытие. Убежище.

Но где?

Кому она теоретически могла верить в городе, где каждый считал ее чужой? Она почти никого не знала, и мышление этих людей, считавших каждого приезжего подозрительной личностью, было ей непонятно. Как ей укрыться в городе настолько неродном, что даже на похоронах собственного мужа она ощущала себя не на своем месте?

Постепенно из ее мыслей исчезло все, кроме этого вопроса.

Ее ноги болели (Боже, почему она не додумалась надеть шлепанцы), однако она пробежала еще с полдюжины задних дворов, после чего перешла улицу. Были еще дворы, и еще аллеи, где собаки, учуяв ее, также заходились лаем, затем Николь очутилась в старой части Миддл-Вэлли.

Здесь, на вершине холма, громоздилось кирпичное здание, силуэт которого отчетливо выделялся на фоне тонких серебристых облаков. Оно было увенчано куполом с православным крестом. Это была русская старообрядческая церковь Святой Софии — место, где проходила поминальная служба по ее мужу.

Рядом с церковью стояла резиденция епископа — двухэтажное здание, выстроенное из того же кирпича, что и собор.

Оказавшись на церковной земле, Николь сразу почувствовала себя в безопасности. Она когда-то смотрела передачу про гаитянских беженцев, которые укрывались в соборах. Что ж, сегодня беженкой была она. А бородатый священник уже успел продемонстрировать, что чтит древние традиции. Она надеялась, что он ее не прогонит.

Николь обогнула резиденцию епископа, зайдя с черного хода. В кухне горел свет, и в окне виднелся тонкий силуэт человека, сидящего на деревянном стуле. Это была старая женщина — она вышивала церковный гобелен. На ней было черное платье с длинными рукавами и высоким воротником, скрывавшее все тело, кроме костлявых кистей и морщинистого лица. Седые волосы прятались под белым кружевным чепчиком.

Николь постучала в окно.

Вздрогнув, женщина подняла голову.

Николь снова постучала, и женщина выбежала из кухни. Через несколько секунд она вернулась в сопровождении епископа Сергия, кивком указывая тому на дверь.

Рефлекторно Николь одернула ночную сорочку, стрясла грязь с волос и вытерла голые ступни о крыльцо. Догадываясь, что выглядит ужасно, она постаралась изобразить на лице улыбку, когда епископ открыл дверь.

Он казался изумленным, словно видел Николь впервые.

— Матерь Божья, — пробормотал он. Те же самые слова он произнес при их первой встрече.

В дыхании епископа присутствовал еле уловимый запах церковного вина.