В 1758 году опубликовал книгу Гельвеция О духе и Экономической таблицахКенэ. В 1762 году вышли в свет Общественный договор и Эмиль Жан-Жака Руссо – книги, потрясшие современников.

Уже современники называли XVIII век – веком разума и веком просвещения. Свободомыслие, растущие стремление к знаниям, прогресс естественных наук и появление множества новых машин, завершившееся в 1765 году важнейшим изобретением – парового двигателя, сопровождались некоторой демократизацией образования.

Французское Просвещение достигло вершины своей мощи и влияния. Париж был его умственным центром, в глаз всех современников, он оставался духовной столицы всего просвещенного мира.

Все завоевание в века Людовик XIV было утрачено. Франция должна была отдать Англии свои колониальные и людские потери, она потеряла большее – веками создаваемый престиж великой державы, претендующей на первенство.

Война была крайне непопулярна. Страна была истощена, крестьянство голодало, во всех делах был застой. Правительство, испытывавшее вечный недостаток в средствах вследствие прогрессировавшее расходов, знало лишь один путь – увеличение налогов.

– Наш век – бедный век, – говорил Вольтер в сентябре 1758, – Франция, конечно, будет существовать, но ее слава, ее благоденствие, ее былое превосходство… что станется со всем этим?

Король Людовик XV, тот самый, которой говорил:

– Apresnous – ledeluge! (После нас – хоть потоп)

Нимало не был обеспокоен ходом событий.

Королевский двор брал пример с монарха. По справедливому замечанию д’Аржансона, одного из самых умных наблюдателей эпохи:

– При дворе каждый думал только о себе и грабил, как грабит в городе, взятом штурмом.

Недовольство было всеобщим. Разоренное, измученное непосильной феодальной эксплуатацией крестьянства выражала его восстаниями. В городах народ глухо волновался. В 1757 году Париже, в Люксембургском саду, в Лувре, в здании Французской комедии разбрасывались афиши, содержавшие угрозы вооруженного выступления.

– Мы приходим к последнему периоду упадка, – говорили де Берни в июне 1758 года. По-французски упадок–decadance. С этого времени это слова – декаданс – стало одним из самых распространенных в словаре французского языка. Все заговорили о упадке, во всем видели декаданс, и прежде всего в политике правительства.

Людовик XV, сохранявшего всё то же презрительное равнодушие к заботам государства или волнениям общества, весьма мало трогали неудачи французского оружия, поражения французской дипломатии, бедствия его поданных.

Хотя в глазах Европы, Париж на протяжении всего восемнадцатого века неизменно оставался светочем разума, положение людей, поддерживавших своих трудами этот светоч, было далеко не завидным.

Еще в апреле 1757 года король обнародовал декларацию, первые же статьи которой красноречиво определяло отношение власти к господам философам.

Все те, которые будут изобличены либо в составлении, ибо в поручении составить и напечатать сочинение на нашу власть или стремление нарушать порядок и спокойствие наших стран, будут наказываться смертной казнью. Та же кара предназначалась наборщикам, владельцам типографии, книгопродавцам, разносчикам и вообще всем лицам, распространяющим эти опасные сочинения.

У правительства не хватало ни решительности, ни твердости, чтобы привести эти угрозы в исполнение. Но, не набравшись смелости предать казни некоронованного короля духовного царства месье Вольтер (как его величали почитатели), оно все же решилось публично – на Гревской площади в Париже – рукой палача подвергнуть сожжению Орлеанскую девственницу и многие другие произведения прославленного французского писателя. Запрещению властей и осуждению парижского архиепископа подвергались сочинения Гельвеция, об уме, ЭмильРуссо, книги Вольтера, Дидро, Бюффона, Энциклопедии и многие другие произведения просветительской мысли.

Чтобы ограничить зло, исходившие от опасных книг королевских цензоров.

Философы были объявлены общественными отравителями, виновникам во всех бедствиях и неудачах Франции.

– Дело дошло до того, – жаловался Грим, – что сейчас нет ни одного человека, занимающего казненное место, который не смотрел бы успехе философы, как на источник всех наших бед!

Вольтер чтобы не испытывать судьбу, предпочел удалится в приобретенное им поместье Ферне, по ту сторону границ, где вне досягаемости французской властей он ощущал себе гораздо спокойнее. Впрочем, даже находясь в Ферне, он предпочитал выпускать свои произведения под чужим именем.

– Старайтесь принести пользу человеческому роду, не причиняя себе ни малейшего вреда, – говорил он Гельвецию.

Бездомный, скитавшийся всю жизнь Жан-Жак Руссо, после как его Эмиль, был публично сожжен по постановлению парламента, стал издавать свои сочинения в Голландии или в Швейцарии, во всяком случае, за пределами Франции. Правда, сожжение книг и осуждение ее парижским архиепископом лишь увеличили славу писателя и известность запрещенного сочинения. После того как Эмиль, был осужден и запрещен в Париже, по свидетельству одного из современников, его прочли решительно все. До конца восемнадцатого столетия Эмиль был переиздан шестьдесят раз. Но бедному автору знаменитой книги успех этот приносил лишь горечь. Он должен был спасаться от преследования: книгу сжечь, а Руссо арестовать. Руссо бежал из Женевы в Берн, но сенат Берна пошел по стопам Женевы. Автор самого прославившегося произведения должен был снова бежать и долго еще скитаться, скрываясь на чужбине.

Гельвеции после публичного сожжения палачом его главного труда, об уме, стал издавать все свои следующие сочинения заграницей. Так же должны были поступить и другие философы-материалисты: Гольбах и Жан Батист Робине. Робине, работая над своим обширном трудом, О природе, выходившим в течения ряд лет, с 1761 по 1768 году, счел вообще безопаснее с самого начала уехать за границу и там поступить на службу к издателю.

Позже этому полному жизненных сил идейному движению было обобщающее название – Просвещение. В XVIII веке писатели этого направления чаще всего назвали философами, или партия философов, гонима и преследуемая монархией и церковью, как уже показал, в битве за умы и сердца уже явно одерживала победу. Ее влияние, в особенности на молодое поколение, было огромным.

Те были уже не буревестники – одиночки, возвещавшие приближение грозы. Надвигалась сама гроза. В которое ввязывались партия философов, атакуя твердыни старого мира, было, верным признаком приближавшегося социального взрыва огромной, небывалой еще силы, которому шло европейского общество в XVIII веке.

В 1748-1749 годах в разных провинциях Французского королевства и в самом Париже вспыхивали народные волнения, достигавшие порой внушительной силы.

В Австрийской империи, Габсбургов, в маленькой Швейцарии, в Итальянских торговых республиках, в том числе и маленькой Генуэзской, где в 1741 вспыхнул мятеж на острове Корсике, в то время находился по власти Генуи. Это мятеж как писали тогда публицисты, подобно было как столкновения глиняного горшка с гигантским чугуном котлом. Это было, по-видимому, восстанием мелкопоместных дворян и землевладельцев, подержанных в данном случае охотниками, скотоводами в горах, беднотой в немногих городах, словом, населением, желавшим избавится от беззастенчивой эксплуатации со стороны совершенно чуждой и купеческой республики, от фискального и административного гнета. Восстание увенчалось успехом, и с 1755 года Корсика жила в качестве самостоятельного государства под управлением Паоли. На Корсике были сильные еще пережитки родового быта. Жили кланами, ведшими иногда долгую и ожесточенную войну между собой. Вендетта была очень большом ходу и редко кончалось громадными побоищами между отдельными кланами.