Потепление, пожалуй, сильно сказано. Верь мне на слово, Рождество я по-прежнему ненавижу. Но я люблю маму. А она любит сладкие пирожки.

Ну, тебе повезло, потому что я решила быть твоим личным рождественским эльфом и…

Что это значит? Я представляю ее в костюме эльфа, волосы собраны в хвостики, и быстро мотаю головой. По непонятной причине возникший образ точь-в-точь воспроизводит фотографию из «Плейбоя» примерно 2002 года. В тринадцать лет я бы пришел в восторг, но нынешний я старается как можно быстрее избавиться от этой ментальной картинки. Это Белл Уайльд, и во время короткого визита домой осложнения мне не нужны. Причин тому – воз и маленькая тележка. Я все еще не оправился от потери, мы не подходим друг другу, ей не нравятся мужчины моего типа, она не Джесс. Впрочем, мне хочется знать, что она имеет в виду. Телефон снова пищит.

…и у меня есть билеты на сегодняшнее вечернее представление на «Брюнель СС». Тебе ведь нравятся корабли;-)

И как только она запомнила? Должно быть, я упомянул о том, что мне нравятся старые корабли, когда подвозил ее домой. Память тут же услужливо подсунула картинку, как мы хохочем, представив, что угоняем стоящую на приколе баржу и уплываем, забыв о преддипломных треволнениях. Точнее, хохотала она, а я наверняка говорил что-то ужасно сознательное. Забавная у нас была тогда дружба.

Я бывал на «Брюнель СС» в детстве. Тогда мне очень понравилось. Думаю, и сейчас развеяться мне не повредит.

Я иду через парковку и замечаю ее прежде, чем понимаю, что это она. Я надеюсь, что обознался, но нет. Поджидающая меня особа переливается огоньками – они освещают физиономию красноносого оленя Рудольфа, который красуется на ее рождественском свитере, и подмигивают с шапочки эльфа у нее на голове. Мои брови ползут вверх.

– Это чтобы ты проникся духом Рождества.

– Только этого мне и не хватало.

– Ну, не знаю, просто я подумала, что именно этого тебе не хватает.

– Хм-м. А ты в курсе, что существуют рождественские фобии? Вдруг то, что ты сейчас делаешь, верх жестокости? Как, скажем, запереть в птичьем вольере человека, который боится птиц.

– Брось. Ты выдумываешь.

– Вовсе нет. Это называется селафобия – боязнь вспышек света – и применительно к моей селафобии это означает, что лампочки на твоей шапочке меня травмируют.

– Блин.

– Блин? И это все, что отсюда следует?

– Если честно, мне стало легче. – Она стягивает шапку и щелкает по кнопке, затем запускает руку под свитер и щелкает еще раз. – Я купила это, потому что люблю Рождество и решила, что так будет весело. Но, честно говоря, я всегда стеснялась их надевать. Возможно, это первый и последний раз. И сделала я это потому, чтобы ты знал, что я отношусь к своим обязанностям эльфа очень серьезно. Действительно серьезно.

– О’кей, в таком случае убери это подальше.

– Ладно. – Она запихивает шапку в рюкзак. – Тогда будем держаться подальше от мест, где много огней.

Она подмигивает. Она не похожа на Белл, которую я знал в университете. Эта Белл мне нравится больше. Она не такая издерганная и отчужденная.

– Есть еще какие-нибудь рождественские фобии, о которых мне следует знать?

Мы направляемся к кассе, где сидит особа, облаченная в викторианское платье.

– Да, сейчас… Спасибо, – говорю я контролеру, который гасит наши билеты и показывает, куда двигаться дальше. – Во что ты меня втянула?

– Не переживай. Давай-ка сначала закроем тему с фобиями.

Не нравится мне эта улыбка. Если в итоге я буду вынужден принять участие в какой-нибудь историко-рождественской пантомиме, ее эльфийские дни будут сочтены. Я кину ее за борт, а там уж как решит река Эйвон. Я бросаю на Белл выразительный взгляд – пусть знает, что ходит по тонкому льду. Она ухмыляется.

– Ладно. Существует дорофобия, при которой люди ненавидят получать подарки. Дорофобы не могут справиться с социальной тревожностью из-за того, что на них в этот момент смотрят, – продолжаю я.

– Это мне понятно.

– Правда?

– Я расслаблена, если мне очень комфортно с человеком или м-м… как ты раньше помнишь, когда была под кайфом, а в остальных случаях моя социальная тревожность зашкаливает. Мне приходится уговаривать себя пройти через какие-то социальные ситуации, потому что я не хочу, чтобы меня контролировали. Думаю, поэтому лучше всего я чувствую себя дома, занимаясь шекспировским проектом. Я не просто реагирую на социальные сигналы, а всегда задаюсь вопросом, адекватно ли это делаю. Так что верно, даже получая подарки, я переживаю, а вдруг я отреагировала не так, как ожидалось. Не пойми неправильно, я люблю подарки и скорее готова испытать неловкость, чем навсегда их лишиться.

– Вау.

– Твое «вау» наводит меня на подозрения, что я выставила себя дурой.

– Ты…

Я осекаюсь. Я собирался сказать, что-де ты стояла, переливаясь огоньками, а сейчас переживаешь о том, что могла выставить себя дурой. Но она только что открылась мне, рассказав о своей социальной тревожности, и это прозвучит бестактно. Еще я понял, насколько ей было дискомфортно с этими огоньками и как я ошибался насчет Белл, которую, как мне казалось, знал.

– У тебя нет оснований для беспокойства. Извини. Хочешь еще что-нибудь узнать про фобии, рождественский эльф?

Она с улыбкой кивает. Я прощен.

– У меня есть кристогенниатикофобия, что неудивительно… – Я снова делаю паузу, но у нас разговор начистоту. Просто я не привык быть честным с собой, не говоря уже о других. – Такое длинное слово, сразу и не выговоришь. Это боязнь Рождества. – Ну вот, я произнес это вслух. И ничего. Я боюсь Рождества, по крайней мере этого периода. Дискомфорт нарастает по мере приближения самого дня, а потом, когда наступают предновогодние дни – или, как теперь выражаются, «твиксмас», – сменяется забвением. Я бросаю на Белл быстрый взгляд, но, судя по всему, мои слова ее совсем не смущают. Она просто принимает к сведению. Как будто вполне возможно и вполне нормально, что у меня есть какой-то иррациональный страх. Я делаю глубокий вдох, киваю и продолжаю: – Еще есть мелеагрисофобия – боязнь индеек. Как именно реагируют на мертвую индейку страдающие этой фобией – вопят от ужаса или испытывают облегчение – я не знаю, но такая штука есть.

Она смеется.

– Подозреваю, что ты можешь страдать от сингенезофобии, которая обостряется в декабре, причем дважды. У меня ее нет. Мне других фобий хватает.

– Не верится, что ты боишься индеек, мистер Уолтерс. А насчет сингенезофобии, хм… дай-ка подумаю. «Син» это не «одинаковый», это по-гречески «гомо»… «Син» означает «с»? – Она вопросительно изгибает бровь, и я киваю. Звучит правдоподобно – в любом случае ей лучше знать. – Хм, а «генес» – это «род». Получается «страх рода», и моя натужная догадка на … сто… процентов… верна.

Последние слова она произносит с паузами и торжеством в голосе.

– Ура, ты угадала.

– Забавно. Еще одну?

– Возможно, это только нам забавно. А со стороны может показаться, что мы со странностями.

– Ты и так со странностями, – с невозмутимым видом говорит она.

– Я открываюсь перед тобой, обсуждаю признанные медициной страхи, связанные с Рождеством, а тебе забавно? Ты всегда такая садистка?

– Да.

Мы находимся на корабле, и я в таком восторге, как будто вернулся в детство. Последний раз я был здесь много лет назад и помню, какое впечатление на меня произвели восковые фигуры Викторианской эпохи – я был заворожен и вместе с тем испуган.

– Может, сначала здесь оглядимся, а после пойдем туда, куда ты там задумала?

– Конечно. Задуманное начнется примерно через полчаса в кают-компании первого класса, так что мы можем перекусить на прогулочной палубе и прогуляться. Я здесь впервые. Так что будь моим гидом.