Как только трапеза моей служанки заканчивалась, мне приходилось убирать за ней посуду, спешить садиться за уроки, читать книги, готовиться к олимпиадам, а затем гулять с одноклассником. Мне нужно было успеть всё важное, пока моя сварливая служанка опять всё не испортит своей хворью.

Часто, когда я корпела над домашними заданиями, Элла Матвеевна подходила и больно щипала меня в шею или плечо, хватала за ногу, или просто тащила меня в туалет. Такое поведение для служанки непозволительно, но, подождав несколько минут, я всё же вставала и плелась в уборную. А как с ней было сложно в школе, а затем в университете!

– Что тебе стоит просидеть 40 минут? Это важно. Ты можешь. Все же сидят! – всегда жестко говорила я Элле Матвеевне.

И она сидела, только иногда, когда совсем выходила из себя, бурчала животом рядом… какой конфуз.

А ещё Элла Матвеевна часто болела. Как понимаешь, дорогой читатель, мне со служанкой совсем не повезло.

У меня было столько целей и планов, я с детства мечтала быть писателем, актрисой, учительницей, экономистом, кондуктором и путешественником – всем сразу, а Элла Матвеевна с самого начала была не лучшей напарницей для меня.

Она родилась с больным сердцем. Её сердечные приступы всегда начинались одинаково – головная боль, тошнота, повышенное до двухсот ударов в минуту сердцебиение. Они всегда происходили в моменты, когда я была воодушевлена и строила планы – игры, рисунки, сказки, но, увы, в будущее врывались скорая помощь, больница, уколы, ЭКГ и две недели в стационаре. Вредная служанка однажды подгадала приступ на новый год в моём первом классе, сердечный приступ сопровождался отёком из-за аллергии на конфеты.

У всех детей всё нормально после новогоднего подарка, а на мою служанку с тахикардией, отёком Квинке и температурой под сорок пришел смотреть целый консилиум врачей, назвал это некротическим васкулитом или болезнью Кавасаки и постановил поставить клизму. Отвратительные новогодние каникулы.

А самым несправедливым было то, что для снятия её приступа было достаточно одного внутривенного укола, но врачи скорой помощи не ставили его ребëнку и везли нас в стационар. Потому что вводить раствор нужно было очень медленно, минут десять, а если ввести быстро, то ребëнок мог умереть. Через пару часов после укола Элла Матвеевна уже была здорова и весела, а я нет. Я оставалась с мамой в больнице на целых две недели.

А иногда, из-за этой слабости Эллы Матвеевны, меня, маленькую девочку, разлучали с мамой, и эти несколько часов в одиночестве в обществе моей напуганной ненадежной служанки стали основой моего страха быть брошенной.

Кроме того, из-за Эллы Матвеевны мне нельзя было бегать с другими детьми, шалить, а значит, и радоваться. Запрет на шалости и глупости, страх оказаться в больнице, страх быть брошенной, как те детдомовские дети в стационаре, переродился в желание нравиться окружающим, стал залогом успешной учебы и карьеры, наполненных преодолением, и последующего года психотерапии, впоследствии зародившего в моей душе немного благодарности к Элле. Элла Матвеевна воспитала во мне надежную программу, стратегию достижения целей, но в 2020 году, когда я достигла должности моей мечты, пришло время её изменить, ведь жить так дальше было невыносимо.

В тот год, когда тела жителей всей планеты оказались слишком уязвимы, Элла особенно много плакала, уставала и набирала вес.

Ты уже догадался, дорогой читатель, кто настоящий злодей в этой истории. Да, я была очень недовольна своей слабой и вредной служанкой Эллой Матвеевной. Но, конечно, не признавала свою ненависть, ведь хорошие девочки не злятся. Хороших девочек не бросают в больнице. Хорошие девочки очень требовательны к себе и к своему телу.

Когда мне исполнилось восемь лет, врачи сделали операцию и вылечили сердце Элле Матвеевне. Через два года сняли инвалидность, но не вылечили меня. Я оставалась напуганной, а значит, очень требовательной к нам, и ждала от Эллы подвоха, ведь головные боли с приступами тошноты не прекратились.

Последующие годы, когда я действительно хотела услышать Эллу Матвеевну, я обращалась к посредникам – врачам, их обследованиям и анализами. А Элла Матвеевна навострилась во вредности и по всем показателям была в норме. Приступы головной боли продолжались, а врачи считали меня симулянткой. А что я? Я училась ловить моменты и жить в перерывах между подставами Эллы Матвеевны, когда она мне хоть как-то служила. Моим девизом тогда была фраза: «Нет места грустным мыслям, это жизнь, наша операция нам слишком дорого стоила, чтобы тратить жизнь на грусть». И я натягивала улыбку от щеки до щеки на лице Эллы Матвеевны. Однажды девушка, ставшая для меня в будущем лучшей подругой, назвала эту улыбку спазмом лица, не догадываясь, насколько она была права. Лишь недавно я узнала, что человеческая эволюция создала улыбку из звериного оскала: «Смотри, у меня есть зубы, но сегодня я не хочу тебя укусить и поднимаю уголки губ наверх».

Элла Матвеевна скалила на меня зубы, грустила, скрывалась, болела, а я продолжала борьбу с ней за мои великие мечты.

При всей своей вредности это были далеко не все хлопоты, которые приносила мне моя непутевая служанка. Элла была слабая, сутулая девочка, не произносившая букву «Р», с огромными синяками под глазами, косолапая и зажатая. И это недоразумение умудрялось каким-то неимоверным образом привлекать мальчиков, парней, мужчин. Стоило нам пойти в подготовительную школу, и в четыре года у Эллы появилось сразу два, как говорила мама, кавалера. В пять лет за ней стал ухаживать новый мальчик, в шесть другой. В начальной школе было ещё двое, а сколько было тех, кто хотел начать общаться, но стеснялся. Затем средняя школа, старшие классы – вокруг Эллы Матвеевны всегда были какие-то талантливые и интересные парни.

Сначала я совсем не думала, почему они к нам тянутся, это было обычно, но потом оказалось, что так не у всех, и с вниманием мужчин приходит женская зависть.

Затем считала, что вокруг меня столько внимания, потому что они у меня списывали, я же умная, хороший компаньон и наставник. Но эту теорию разрушил один парень, «моя первая любовь», который принципиально не просил у меня помощи в учебе. И тогда стало очевидно, дело в Элле, в её вызывающих-призывающих глазах. Сейчас я знаю, что есть в этих глазах: «Я верю в тебя больше, чем кто-либо». Элла смотрит так на весь мир. «Я верю в тебя больше, чем кто-либо, ты делаешь для меня больше, чем я могу пожелать» – теперь так звучит эта формула.

Но когда я заметила эту силу Эллы – смотрит на парня на улице, а он начинает улыбаться, знакомиться и т.д. – мне было страшно. Это делало нас уязвимыми. Вдруг этот другой человек обидит нас, я не смогу защитить свою глупую служанку, а вдруг он разочаруется и бросит нас? Или – самое ужасное – что-нибудь с собой сделает. Тогда мне хотелось кричать всем тем, кто влюблялся в глаза Эллы: «Да вы, дураки, посмотрите на неё внимательнее! Она не такая! Она чудовище, у неё головные боли ночью и рвота, это мерзко! Во что вы влюбляетесь? Опомнитесь!»

Но Элла приводила в нашу жизнь всё новых людей. И чем ближе они подходили, тем лучше знакомились со мной – моими изощренными требованиями к себе, а если могу я, мой любимый тоже должен мочь, если я должна, то и он должен стоить меня. Её взгляд, наполненный верой в них, становился надежным древком рогатки, а мои требования – её резинкой. И наша рогатка запускала наших любимых в настоящий космос – в столицу, заграницу. Очень далеко от нас. С годами резинка требований стала слабеть, а древко глаз Эллы, несмотря ни на что, стало только сильнее. И так в нашей жизни десять лет назад появился человек, который любит эти полеты и всегда остается на нашей орбите. Только что же сделала я, чтобы защитить эти отношения? Напуганная «нежелательными симпатиями», «непреднамеренными страданиями» других людей, я заставила Эллу не смотреть в глаза другим, прятать свой взгляд, стать невидимкой. И у неё получилось. Моя вредная служанка жила скрытой жизнью, как я думала. Тогда, конечно, я ничего этого не понимала. Я наконец-то стала исполнять свои детские мечты о карьере по специальности, о своём доме, путешествиях, отношениях с любимым, и так прошли десять лет, а Элла была невидимкой, иногда, правда, забывающей прятать глаза, чувствующей вину, и, главное, крепко державшей меня все эти годы, защищающей меня служанкой, взявшей на себя слишком многое.