Также, Святой Августин писал: «Слезы, следовательно, и печали любезны? Каждый человек, конечно, хочет радоваться. Страдать никому не хочется, но хочется быть сострадательным, а так как нельзя сострадать, не печалясь, то не это ли и есть единственная причина, почему печаль любезна? Сострадание вытекает из источника дружбы. Но куда он идет? Куда течет? Зачем впадает он в поток кипящей смолы, в свирепый водоворот черных страстей, где сам, по собственному выбору, меняется, утрачивает свою небесную ясность, забывает о ней. Итак, прочь сострадание? Ни в коем случае! да будут печали иногда любезны. Берегись, однако, скверны, душа моя, ты, находящаяся под покровом Бога отцов наших, достохвального и превозносимого во все века; берегись скверны. И теперь я доступен состраданию, но тогда, в театре, я радовался вместе с влюбленными, когда они наслаждались в позоре, хотя всё это было только вымыслом и театральной игрой. Когда же они теряли друг друга, я огорчался вместе с ними, как бы сострадая им, и в обоих случаях наслаждался, однако. Теперь я больше жалею человека, радующегося на позор себе, чем того, кто вообразил, что жестоко страдает, лишившись губительного наслаждения и утратив жалкое счастье. Это, конечно, настоящее сострадание, но при нем печаль не доставляет удовольствия. Хотя человека, опечаленного чужим несчастьем, одобряют за эту службу любви, но, по-настоящему милосердный, он предпочел бы не иметь причины для своей печали. Если существует зложелательная благожелательность – что невозможно, – тогда и человек, исполненный искреннего и настоящего сострадания, мог бы пожелать, чтобы были страдальцы, которым бы он сострадал. Бывает, следовательно, скорбь, заслуживающая одобрения; нет ни одной заслуживающей любви. Господи Боже, любящий души, Твое сострадание неизмеримо чище нашего и неизменнее именно потому, что никакая печаль не может уязвить Тебя. “А кто способен к этому”?

4. Но я тогда, несчастный, любил печалиться и искал поводов для печали: игра актера, изображавшего на подмостках чужое, вымышленное горе, больше мне нравилась и сильнее меня захватывала, если вызывала слезы. Что же удивительного, если я, несчастная овца, отбившаяся от Твоего стада, не терпевшая охраны Твоей, опаршивел мерзкой паршой? Потому-то и была мила мне печаль, – не та, которая проникает до глубины души: мне ведь не нравилось терпеть то, на что я любил смотреть – рассказ о вымышленных страданиях как бы скреб мою кожу, и как от расчесывания ногтями, начиналось воспаление и отвратительная гнойная опухоль. Такова была жизнь моя, Господи: жизнью ли была она?»[12]. Здесь мы находим лишь подтверждение того, что любовь является неотъемлемой частью печали, но есть разделение между печалью мирской, и печалью Господней.

Давайте вернемся к высказыванию Сергия Дергалева об одном из видов печали, а именно, что она: «посещает по прекращении гнева или причиняется нанесенными убытками и потерями, и неисполнением желаний»[6]. Опять же, поднимается тема неналичия, отсутствия чего-либо, при этом, как мы выяснили из вышестоящих апокрифический фрагментов и трудов теологов, философов, печаль – это что-то внутреннее, а обоснована она неналичием какого-то духовного свойства, при этом в печали должна присутствовать любовь, так-как любовь является частью сострадания.

Давайте вспомним сравнение уныния и печали, мы выяснили, что печаль определяется полнотой внутри и отсутствием снаружи, уныние же наоборот. Можно сделать вывод, что печаль – это отсутствие любви вовне и присутствие ее внутри, но любовь здесь представляет собой очень плотное газообразное вещество, которое определенно имеет огромное количество свойств, но человек может лишь чувственно его диагностировать, на уровне ощущений. Из-за этого и создается некий диссонанс, ибо любовь однозначно не пребывает снаружи, но, если всмотреться вглубь, то мы чувственно поймем, что любовь присутствует в нас во всей ее полноте, но отделаться от факта ее неналичия невозможно.

Далее стоит перейти к тому, что же может из себя представлять любовь, раз она точно присутствует внутри, создавая при этом чувство потери. Самое логичное, к чему мы можем прийти, так это к понятию «души», ибо это буквально та самая любовь. Душа – это то, что неустанно носится внутри человека, подобно ветру, мы не можем его увидеть, но на определенном, тонком, чувственном уровне человек понимает, что хоть ветер, как феномен, и не диагностируемый, он все еще вырывает с корнем деревья, сносит крыши домов и закручивает иссохшие листья, превращая их в своенравный рыжевато-красный смерч. Отсюда следует, что частью печали, несомненно, является – душа. Именно поэтому отношение к печали в Христианстве достаточно двойственное, ибо печаль может стать губительной для любви (души), замкнувшись в непоколебимом отчаянии, приняв тот факт, что Бог внутри человека перестал присутствовать, в то же время, печаль – животворящее для любви (души), человек проникает в суть мистерий, ощущая, как любовь пронизывает его от стоп до кончиков пальцев, но не до конца заполняя его сердце «субстанциональной» любовью.

Каждому ли человеку свойственна печаль? Конечно нет, как бы это парадоксально, цинично не звучало, но действительно, печаль свойственна только тем, кто стремится открыть ее для себя, проникнуть в кулуары этой самой печали, а она не откроется обычному обывателю, максимум, обнажит колено. Мы конечно же рассмотрим печаль XXI века, ибо это действительно интересное явление. Меланхоличное состояние заполонило массовую культуру, стало неким трендом современности, частью культурного кода, но раз печаль несвойственна каждому, кого мы именуем понятием das Man, откуда тогда в нашей современной культуре так много «опечалившихся» индивидов? В дальнейшем мы рассмотрим это явление, а пока остается только гадать, является ли происходящее определенной болезнью нашего времени, либо это просто множество заблудших субстанций, которые не могут найти путь, к постоянно скрывающейся от них душе.

Невозможно понять современные людские тенденции, что вечно рвутся обуздать чувство печали, без осмысления подобных ощущений в греческих мифах и легендах, ибо представление об этом явлении качественно разнится с философским, либо же, христианским толкованием.

Начнем с того, что в греческой мифологии есть две богини, которые, в теории, могут олицетворять печаль, а именно – Ата и Ахлис. Ата, если следовать «Реальному словарю классических древностей» Фридриха Любкера, – богиня, олицетворявшая собой ослепление, ведущее к греху и через то к погибели. У Гомера она называется благородной дочерью Зевса. Это была губительная, быстроногая богиня, двигающаяся скорыми, не прикасающимися к земле шагами над головами людей. Даже Зевс подвергся ее действию и однажды под влиянием ее произнес необдуманное слово относительно предстоявшего рождения Геракла, вследствие чего Еврисфей получил предназначавшуюся Гераклу власть в Аргосе. Разгневанный этим Зевс схватил Ату за ноги и сбросил с Олимпа; тогда она стала вредить людям. медленно идут по ее следам и стараются исправить то, что она повредила. У трагиков Ата судья и мстительница за дурные дела, подобная Немесиде и Эриниям. Гесиод называет ее дочерью Эриды [13]. Ахлис же представляется одной из самых таинственных богинь греческой мифологии, ибо может являться, и богиней страдания, и богиней смертельных ядов. У Гесиода в «Щите Геракла»:

«Рядом с ними и Тьма [Ахлис] стояла, грозна и ужасна,

Грязью покрыта, бледна и долу согбенная гладом,

Пухлоколенна, персты изострялись в огромные когти,

Слизи текли у нее из ноздрей, со щек изливалась

Кровь на землю. Она ж, оскалившись неумолимо,

Там стояла, и прах обволакивал плечи обильно,

Влажен слезами»[14]

Также, Нонн Панополитанский в поэме «Деяния Диониса» писал:

«Ночи цветок фессалийских лугов злоковарный, волшебный,

Сон она насылает на зачарованных стражей,