После войны, отец был уже дома, ночью кто-то пытался к нам залезть. В схватке с вором Динка получила ранение ножом в живот, но доползла до крыльца и умерла, подперев собой дверь.

У нас тогда был траур. Еще бы! Семья потеряла верного друга и бдительного сторожа.

Но был и неприятный случай, связанный с нашей Динкой.

Была весна или начало лета, я, как всегда, сидела дома одна. Был ясный день и мне срочно захотелось за сарай. Родители оставляли мне на день ведро, но мне захотелось во двор. Я откинула крючок, открыла дверь, вдоволь нагулялась, вернулась домой, а закрыть дверь не могу – Динка зашла в сени и не хотела выходить. Я не отличалась ростом и наши головы были примерно на одном уровне. Но я, пользуясь своим статусом «царя природы», стала ее бесцеремонно выталкивать. Да куда там! Собака была сильнее меня и раза в три тяжелее. Видимо Динке показалось ущемлением ее собачьего достоинства, что какая-то шмакодявка смеет ее толкать и за уши тянуть, она меня и тяпнула за предплечье. Конечно, если бы она это сделала со зла, то руки бы точно у меня не осталось. Рука-то была в виде тонкой косточки, обтянутой кожей. Динка прокусила только кожу, но мне и так было очень больно, страшно и обидно. Я зашла домой, взяла какую-то грязную тряпку, зажала ранку и, забившись в угол, уснула.

Когда пришла мама, она привела меня в чувство, побила собаку, выбив ей один зуб, потом срезала с загривка клок шерсти, сожгла его и этим пеплом засыпала ранку. Бедная Динка осталась без зуба, а моя ранка зажила как на собаке. Правда, шрам остался на всю жизнь.

Кошка у нас тоже жила. Но она редко была на виду. Или охотилась на мышей, или пряталась от Юры, который хоть и любил кошку, но вечно донимал ее «экспериментами». Поэтому, во второй половине дня, как только Юра приходил из школы, кошка считала за благо или спрятаться, или вообще уйти из дома.

Жили у нас одно время белые мыши в клетке над дверью между кухней и комнатой. Мышей держали для моей двоюродной больной сестры Клары. Клара ходила на костылях и, когда приезжала ненадолго домой, кошка и мыши были ей хоть каким-то утешением и развлечением. Но однажды утром мышей не обнаружилось, зато сытая кошка громко мурлыкала от удовольствия.

Я всегда вспоминаю Клару с благодарностью. Она была старше меня лет на семь. Подруг у нее не было. У меня тоже не было. Поэтому мы с ней, оказавшись вместе, учились, что-то мастерили, устраивали театр, концерты, играли в кукольный театр. Развлекались, как могли. Юра участия в наших играх не принимал. Ему было некогда: учеба, магазин, уголь, помойки, уроки… а там и вечер, темно. Электричества не было. Была керосиновая лампа, и он часто делал уроки при ней.

В 1943 году к нам стали ненадолго подселять из госпиталя выздоравливающих офицеров. Нас с мамой выгнали из комнаты, поставили там казенные кровати и там по двое-трое стали жить бывшие раненые. Был в этом уплотнении и плюс – нам подключили свет и поставили обогреватель. Стало светло и тепло. Пьянок офицеры не устраивали. Может и пили, но делали это тихо. Так было одну зиму и весну, а потом отец стал офицером, прислал подтверждающие это документы и мужиков больше не подселяли, а свет у нас остался. Если кто-нибудь пытался предъявить претензии на наличие электрической роскоши, мама вставала в позу: «Я жена офицера, он на фронте за вас кровь проливает, а вы меня с детьми…!» Следовали крепкие выражения, и посетитель спешил удалиться.

Было время, когда света не было, но радио было всегда и оно не выключалось. Между окошками в простенке стояла широкая тумбочка, над ней зеркало, а сверху висела черная тарелка радио. По радио много чего передавали: сводки с фронтов, песни и классическую музыку, детские передачи. Мне тогда было все равно, какая была музыка. Главное – в доме «кто-то» был со мной, и мне было не так тоскливо.

Песню «Священная война» я полюбила сразу за её мощность, пронзительность. Её передавали каждый день. Я быстро запомнила слова и пела вместе с радио. Потом я привыкла к такому «караоке» и пела все подряд: и военные песни, и народные, арии из оперетт и опер. Все, кроме частушек. Я их до сих пор терпеть не могу!

В дальнейшем, когда мы уже жили на улице Елькина, 55, там такое же радио тоже все время звучало и я, чем бы ни занималась, невольно его слушала и, естественно, запомнила много оперных партий и отрывков различных симфоний, балетов. Среди своих подруг я слыла знатоком классики, хотя, они, конечно, ошибались. Мне, например, было скучно слушать симфонии целиком. Я предпочитала выбирать только перлы. Среди настоящих знатоков такое отношение к музыке считается большим недостатком, практически бескультурьем. Но откуда мне было взять эту культуру? Среда моего обитания не предполагала наличия таких изысков.

К Новому году в 1944-м мы жили уже без квартирантов, и нашим мамам захотелось поставить дома елку. Игрушки у нас были еще довоенные. И купленные стеклянные, и самодельные. Мой папа был на все руки мастер, он и игрушек наделал. Мне особенно запомнились игрушки в виде белых грибов и мухоморов и собачья будка с выглядывающей собакой. И вот, мы начали подготовку. Юра с Кларой делали игрушки посложнее, а мне доверили делать цветные бумажные цепи. Тетя Лиза взялась раздобыть елку. Елки тогда не продавали и Лиза, вооружившись топориком, пошла в лесопарк.

Маленьких сосёночек, достойных ее внимания, она не встретила. Зато ее внимание привлекли вершинки крон относительно больших сосен – ровные, насыщенные хвоей да еще и с шишками! Недолго думая, она залезла на сосну, подрубила вершинку, но не до конца, потому что уронила топор. Попробовала сломать так. В результате ее отчаянных манипуляций тетя Лиза оказалась висящей на склоненной вершинке сосны. И отпустить жалко и никак не ломается. Хорошо, что мимо проходили солдаты на лыжах. Видят – баба на сосне висит. Сняли страдалицу и вершинку отрубили. В тот год у нас была шикарная елка, для меня первая в жизни! Такая радость!

Еще год прошел в нетерпеливом ожидании окончания войны. Конечно, я еще не понимала в полной мере, что такое война, нас не бомбили, на улицах не стреляли. Но зато был постоянный голод.

У нас этой зимой по ночам было тепло. С улицы окна нашего домика закрывались деревянными ставнями, которые запирались достаточно интересным способом так, что с улицы не открыть. Изнутри на окнах были шторки-светомаскировка. И вот за этими запорами-маскировками мы втайне обогревались электроплиткой. Розетки у нас ликвидировали еще с началом войны, счетчики тоже забрали. Поэтому провод к плитке включали в патрон от лампочки. По ночам посреди комнаты ставили бадью с водой для защиты от случайного возгорания. В бадье лежала пара кирпичей, и на них стояла плитка с раскаленной красной спиралью.

Когда я ночью просыпалась, то видела завораживающий столб теплого красного света!

Утром все это убирали, прятали, вворачивали на место лампочку. Днем дом выстывал. Его немного подтапливали, но только чуть-чуть. Экономили уголь.

Зимой на улице я почти не бывала. Просто было не в чем выйти на мороз. Иногда, если мама была дома, она отправляла меня на улицу в валенках Юры. Валенки были сильно велики, особо не побегаешь. Своего пальтишка тоже не было. Где-то в хламе нашли остатки старого пальто Клары. Раздобыли где-то рулончик наждачной шкурки на матерчатой основе. Отмочили абразив, покрасили полученную ткань и покрыли ею это пальтишко. Можно было выйти в люди. Ну я и вышла… да один только раз. Как на грех, ближе к весне ощенилась Динка, принеся не меньше пяти щенков. Они подросли, стали игручие, кусучие. В результате я пришла домой в пальто из ленточек. Бязь от наждачки рвалась легко, ровно и с веселым треском. Щенкам забава нравилась. Мои портнихи, мама и тетя Лиза, только ахнули, но не заругались, как я ожидала, а долго хохотали над моим видом. Хохот хохотом, а до весны я уже окончательно просидела дома и вышла на улицу, когда щенков уже раздали.

Летом, когда подсыхало, ребятишки бегали по улице босиком. Стеклянную посуду и бутылки тогда не бросали и не били, и стекол в земле почти не было. Мне же, девочке, тетя Лиза вязала крючком из толстой пряжи тапочки. Их хватало ненадолго, она снова вязала. Сестры жили дружно и вместе заботились обо всех своих детях.