В то лето я упорно изучал морзянку. Вставал раньше всех, взбирался на черепичную крышу дома, затерявшегося в густой южной зелени, и, повернувшись лицом к морю, начинал подавать сигналы всем кораблям, проходившим мимо феодосийской бухты.

На мои приветствия никто не отвечал, меня просто не было видно с большого расстояния, но мне очень нравилось не только составлять отдельные слова, но и строить целые фразы, обращенные к прославленным капитанам.

С пологой крыши дачи, в которой размещался наш отряд, неслось в открытое море:

«Доброе утро, "Красный Кавказ"!»

«Здравствуй, "Георгий Димитров"!»

«"Парижской коммуне" пионерский салют!»

Я был уверен, что рано или поздно какой-нибудь капитан увидит меня, выйдет на мостик и передаст привет нашему отряду. Не случайно же, в самом деле, мы носили морскую форму, пели матросские песни, а по вечерам у костра вожатый рассказывал нам героические истории, услышанные им от настоящих моряков.

Однажды, почти перед самым отъездом в Москву, мне действительно повезло. Правда, сигналы мои были приняты не знаменитым военным кораблем, а всего-навсего крошечным грузовым катером, перевозившим арбузы из Судака в Феодосию, суденышком, на борту которого красовалось не очень величественное название «Медуза». Но все-таки я торжествовал победу: на узенький, едва возвышавшийся над водой капитанский мостик вышел человек в брезентовой куртке.

— Меня услышали! Сейчас с нами будут говорить! — закричал я на все Черное море и, захлебываясь от восторга, волнуясь и спеша, передал на борт катера:

«Здравствуй, "Медуза"! Я отряд "Золотой якорь". Прими привет от юных моряков Красной Пресни! Перехожу на прием».

Ответ «Медузы», которого я дожидался с таким нетерпением, поразил меня в самое сердце:

«Я — "Медуза". Скажи своему вожатому, чтобы учил тебя лучше. Букву "р" совсем не выговариваешь. Завтра свяжемся в это же время. Матрос Гусев».

Весь день зубрил я это проклятое «р», а на рассвете Гусев, приняв мою депешу, ответил совсем коротко и мрачно:

«Плохо. Учи еще».

Но учить уже было некогда — на вечерней линейке вожатый объявил нам, что утром отряд «сушит якоря» и берет курс на Москву…

Всю осень и всю зиму продолжал я заниматься морзянкой, тщательно отрабатывая каждый знак, каждую букву, особенно злосчастное «р», из-за которого так позорно провалился. А летом отряду нашему снова посчастливилось бросить свой золотой якорь на полпути от Судака к Феодосии, и снова начал я чуть свет забираться на розовую черепичную крышу.

Уже на второй день нашего пребывания на Черноморском побережье мне удалось подкараулить знакомый катерок, тяжело зарывавшийся носом в глянцевой зеленой волне, и снова трассирующей строкой тире и точек дотянулся я до его мостика:

«Дорогая "Медуза", здравствуй!»

«Здравствуй, "Якорь"! А ты все еще картавишь? Когда же будет порядок?»

«Товарищ Гусев, я учил всю зиму…»

«Гусева нет на катере. Ушел на военную службу. За тобой проследить поручено мне. Моторист Переверзев», — отчеканил сигнальщик, усиленно налегая на букву «р» в каждом слове, особенно в своей фамилии.

Все лето Переверзев тренировал меня, и когда настала пора прощаться, на черепичной крыше была принята одна из самых замечательных телеграмм на свете:

«Теперь толково. Бывай здоров».

…Война забросила меня как-то на Крайний Север. Служил я на далеком, занесенном снегами маяке, мимо которого днем и ночью шли караваны тяжелых транспортных судов под охраной военных кораблей. Днем и ночью несли мы свою неусыпную вахту, а день там ничем не отличался от ночи, утро — от вечера.

Иногда по целым суткам не уходили мы со своего поста, встречая каждый караван каскадом светящихся тире и точек.

Часто вспоминал я на этом одиноком маяке крышу крымской дачи. Я мечтал после войны обязательно приехать в знакомые места, отыскать дорогую теперь моему сердцу «Медузу», поговорить с Переверзевым, но война затягивалась, и мимо маяка все шли и шли караваны судов с пробитыми фальшбортами, обгорелыми палубами, снесенными напрочь мачтами, и лучшей музыкой в мире были для них летящие с маяка слова:

«Путь открыт. Следуйте своим курсом…» Редкий караван проходил мимо маяка молча. Хоть два три слова, а скажет нам через своего сигнальщика:

«Спасибо, ребята, за службу!» А однажды между нашим маяком и одним караваном произошел такой разговор:

«Путь открыт, следуйте своим курсом».

«Спасибо. Жму лапу "Золотому якорю"!»

«Переверзев?… Здравствуй, дружище! Как ты меня узнал, Переверзев?…»

«Такого чистого "р" я не слыхал еще никогда на свете. Поздравляю. Сегодня же сообщу Переверзеву. Гусев».

Через день на маяк пришла адресованная мне телеграмма:

«Прими и мои поздравления. Теперь совсем толково работаешь. Бывай здоров. Переверзев».

И опять разошлись наши жизненные пути. Надолго ли? Не знаю. Знаю только, что Гусев с Переверзевым могут объявиться в любую минуту, на любом корабле, поэтому я, хоть и считаюсь опытным сигнальщиком, каждый день занимаюсь морзянкой, увеличиваю скорость передач, тщательно отрабатываю каждый знак, каждую буковку, чтобы всегда без запинки можно было сказать своим знакомым и незнакомым друзьям на языке Морзе:

«Путь открыт. Следуйте своим курсом!»