Идти действительно пришлось далеко. Сначала вдоль берега направо, потом вглубь до главной городской улицы, что пересекала Александрию от Солнечных ворот на востоке до Лунных на западе. Там свернули налево.

Ухоженные кварталы соседствовали со строительными лесами. По главной улице ближе к восточной части города в тенистых портиках вальяжно прогуливались богато одетые горожане, а ближе к западной сновали полуголые, покрытые известковой пылью рабы, таскавшие камни и кирпичи. Стучали молоты и кирки, скрипели колёса триспастов.

Антенор беззастенчиво крутил головой по сторонам и засыпал Верховного Хранителя множеством вопросов об увиденном. Тот на все отвечал отрицательно. Наконец и вовсе не выдержал:

— Отстать от меня. Я здесь не бываю. Последний раз был в год, когда Величайший Сетепенра умер и Птолемей сюда приехал.

Месхенет тоже разглядывала город с любопытством.

Пройдя стадий десять по Канопской улице, вновь свернули к морю.

— Вот сюда нам, — сказал, наконец, египтянин, возле здания, ничем особенным среди прочих не выделявшегося. Двухэтажное, как и большинство окружающих. Без каких-либо вывесок, без колонн. Единственная приметная деталь — стояло оно, вплотную примыкая к внешней стене Брухейона.

— Сказал бы, что это Дом Маат, да язык не поворачивается так назвать, — усмехнулся египтянин.

Едва Менкаура со спутниками приблизились к двери, она отворилась и наружу вышел человек. Он собирался удалиться по своим делам, но прежде встретился взглядом с Антенором и застыл на месте.

— Ты?!

— Радуйся, Аристомен, — приветствовал его Антенор.

Не зря сомневался Калликрат, искать их действительно не пришлось. И часа не прошло, как вся компания уже шла коридорами и двориками дворца к рабочей резиденции сатрапа. А ещё раньше туда убежал один из помощников архиграмматика, созвать нужных людей, ибо Ефипп, хорошо зная Птолемея, рассудил, что таковые потребуются. Прозвучавшие имена Антенору были хорошо известны, он и не подумал протестовать. Впрочем, его протесты уже не имели бы значения.

Месхенет осталась в грамматеоне, вернее в той его части, где не хозяйственным учётом сатрапии занимались, а встречались с особыми людьми, выслушивали речи, предназначенные для очень немногих ушей.

Ефипп, сын Халкидея, невысокий муж лет пятидесяти, давно расставшийся с большей частью шевелюры, шёл первым, показывая дорогу. Он был одет в простой не слишком чистый хитон. На груди висела раскладная восковая табличка-дельта со стилом на шнурке. Пальцы и край хитона перепачканы чёрной тушью. Выглядел он, как какой-нибудь приказчик не самого богатого купца, однако все двери открывал едва не ногой, скучавшие стражи при виде него мигом вытягивались. Да что там стражи, точно так же вели бы себя даже гетайры и фрурархи ибо прекрасно знали, что этот лысый — вовсе не простой писец-неряха, каким кажется.

Александр оставил Ефиппа в Египте вместе с родосцем Эсхилом в качестве епископов наёмных войск. После смерти Антипатра, Эсхил решил, что служить Птолемею как-то не очень правильно, и сбежал из Египта под крыло нового регента, Полиперхонта. А потом и вовсе переметнулся к Одноглазому. Бегство сие стало одним из главных недоглядов Ефиппа. Подобное за ним водилось крайне редко.

Следом за архиграмматиком шёл Антенор, а замыкал процессию Менкаура. Аристомена не взяли, он остался с Месхенет.

Идти пришлось довольно долго. Наконец, Ефипп отворил последнюю дверь. Антенор, сам своим мыслям усмехаясь, ожидал, что придут они в итоге в тёмный затхлый подвал. Однако за дверьми оказалось просторное помещение, даже не комната, а открытая терраса, выходящая на гавань. На краю её теснились пузатые горшки с финиковыми пальмами, точь-в-точь, как у Менесфея Доброго.

Посреди террасы стоял большой круглый стол, на столешнице которого была искусно вырезана карта Гекатея с новооткрытиями Неарха и Онесикрита. Например, возле Индии был нарисован остров Тапробана^[72] и вообще вся азиатская часть сильнее вытягивалась к краю стола, тогда как остальные части Ойкумены Океан омывал довольно равномерно.

За столом сидели два человека. Третий стоял у края террасы и смотрел на море. Когда прибывшие вошли внутрь, он обернулся и сказал:

— Радуйся, Антенор. Рад тебя снова видеть спустя столько лет. Ты изменился. Видать эти годы оказались непростыми.

«Да и ты не помолодел», — подумал Антенор.

Прежде Птолемей брил бороду, соблюдал обычай, заведённый Александром. Теперь же отпустил её. На щеках уже пробивалась седина, хотя ещё немного. Иные в пятьдесят два года уже совсем седые.

— Радуйся и ты, достойный сын Лага, — ответил бывший конюх.

— Мне сообщили, что охранитель моей супруги (при этих словах Менкаура поморщился) желает сообщить нечто, государственной важности, но не сказали, что с ним будешь ты. Не означает ли это, что именно твои слова желает пересказать Менкаура?

Хранитель дёрнул уголком рта.

— Ты как всегда проницателен, — сказал Антенор, отметив про себя, что Птолемей совсем не удивился ему, хотя выходило так, будто Ефипп имя гостя не назвал.

Птолемей улыбнулся, подошёл к столу.

— Ты знаешь этих людей?

Антенор кивнул.

— Как не знать.

Первый — муж лет сорока пяти, очень похожий на Птолемея лицом. Такой же высокий лоб, умные внимательные глаза. Залысина больше, да бритву любит. Менелай, сын Лага. Младший брат.

Второй — ровесник Менелая. Тяжёлый подбородок, тяжёлый взгляд, прямой нос с горбинкой. Муж сидел на резном клисме, выдвинувшись из-за стола. Хитон его чуть задрался, обнажив бедро, на котором виднелось крупное родимое пятно в форме якоря. Селевк, сын Антиоха. Бывший сатрап Вавилонии, бежавший от Циклопа.

— Ты готов говорить в их присутствии?

Антенор кивнул.

— Итак, Ефипп доложил, что дело важное и тайное, — сказал Птолемей, — мы слушаем вас. Кто будет говорить?

Антенор повернулся к Менкауре.

— Я мог бы вообще здесь не стоять. Все долги отдал ещё в Мемфисе.

— Но кое о чём умолчал, — оскалился египтянин.

— Да-а? — удивлённо улыбнулся Антенор, — о чём же?

Менкаура не ответил, чуть поклонился Птолемею.

— Я расскажу по порядку, сатрап.

Он начал говорить. Иногда встревал Антенор, добавлял деталей. Почти сразу лица сидевших вытянулись от удивления, а Менелай даже привстал. Птолемей тоже не остался невозмутим, хотя своим лицом он владел лучше младшего брата.

— Ах ты, кардиец, хитрая лиса! — хлопнул по столу рукой Селевк, — а ведь ходили слухи, будто они с Гефестионом уговорили царя написать завещание тогда, после того штурма города маллов, где Александр едва не отправился к Харону.

— Об этом знали всего трое, не считая царя, — поморщился Птолемей, — и тебя среди них не было. Кто тебе эти слухи донёс?

— Неважно, — махнул рукой Селевк, — иных уж нет. Так завещание было?

— Было, — подтвердил Птолемей, — составленное в присутствии бредившего тяжелораненого. И перстень с печатью он приложил, не совсем сознавая, что делает.

— Составлено в пользу Геракла? — уточнил Менелай.

— В пользу мальчишки, — ответил сатрап.

Антенор посмотрел на него, прищурившись.

— Эпитропом^[73] должен был стать Гефестион. Завещание хранилось у него, — продолжил Птолемей, — когда он умер, завещание пропало. Мы с кардийцем всё перетряхнули, не нашли.

— Значит, ещё кто-то знает? — спросил Селевк.

— Может и знает, — сказал Птолемей, — а может Гефестион его уничтожил сам, когда царь поправился.

— Как-то это нелогично, — заметил Менелай и подозрительно покосился на брата.

— Чего ты на меня так смотришь? Нет завещания. Нигде не всплыло за все эти годы. Сгинуло оно, да и слава богам.

Антенор перевёл взгляд на Менкауру. Египтянин смотрел на Лагида исподлобья.

— Ладно, — сказал Менелай и откинулся на спинку клисма, — оставим пока это.