Некоторым не повезло. Срывались окоченевшие пальцы, выскакивал из-под ноги неверный камень. Короткий вскрик и тело исчезало во тьме. Тридцать два человека сгинуло в жуткой пропасти и не все тела потом удалось найти, кое-кто остался там навсегда, без погребения.

Они совершили невозможное. Поднялись на вершину и подали знак царю, размахивая полами плащей, как крыльями.

Ошеломлённые согды сдались.

Антенор не получил двенадцать талантов, но награда его оказалась всё же больше трёхсот дариков.

Как он был счастлив тогда. Рад, что смог побороть страх. Рад, что одурачил Таната. Простой конюх, слуга, доказал, что и низкого происхождения человек способен состязаться в доблести со знатнейшими и храбрейшими воинами, которым привычно смотреть в лицо смерти.

Как из рога изобилия посыпались почести. Обласкан царём. Тот лично поговорил с каждым из «крылатых воинов». Узнав, что Антенор хороший наездник (ну а ещё бы, конюх же, с малолетства при лошадях), Александр тут же возвысил его и зачислил в ряды продромов-разведчиков. Ранее там служили фракийцы, но Александр для пользы дела давно уже отменил обычай предков, согласно которому воины распределялись по племенам, свои со своими.

Новоиспечённому продрому выдали коня и снабдили всем необходимым снаряжением и оружием. Гермолай зубами скрипел от злости, но поделать уже ничего не мог. Птолемей поздравил вчерашнего конюха, как тому показалось, вполне искренне.

Антенор думал, что пути его с бывшим господином разошлись навсегда. В тот момент ему этого больше всего хотелось. Он, конечно, не знал, что совсем скоро близкое знакомство с Гермолаем едва не выйдет ему боком, но в конце концов для него всё разрешится благополучно, а вот нить судьбы сына иларха Сополида трагически оборвётся.

Если бы Антенору в ту пору сказали, к каким злоключениям приведёт его путь, начало которому было положено на Согдийской Скале, он рассмеялся бы и ответил, что всё в руках богов. Но даже если бы знал о том доподлинно, всё равно с него бы не сошёл. Не променял бы прежнюю жизнь, в общем-то, не слишком плохую и уж точно менее опасную, на ту, что ему теперь было суждено прожить.

С того дня он никогда ни о чём не жалел и не оглядывался назад.

Сидон

Антенор с трудом разлепил веки и тут же вновь зажмурился: маленькое окно выходило на восток, и поднимающееся солнце, едва его лучи нащупали себе дорожку, ворвалось в комнату, резанув македонянина по глазам. Некоторое время он щурился, привыкал.

«Где я?»

Сознание просыпалось с таким трудом, будто душа выбралась из тела и отправилась гулять, пролетев с десяток-другой стадий. Голова жутко трещала. Внутри черепа бесился запертый Акрат, даймон неразбавленного вина. В ярости он разогнал все мысли Антенора по тёмным углам, потому тот далеко не сразу вспомнил, что запустил злого даймона внутрь своей головы самолично и добровольно. Очень уж легко лилось внутрь и жарко растекалось по жилам неразбавленное… Хиосское? Нет, вряд ли. Слишком жирно для такого оборванца, как Антенор. Но явно и не местная бормотуха, которую вином называют по какому-то нелепому недоразумению.

Ложе, на котором македонянин проснулся, показалось ему необычно мягким. От чьих-то щедрот привалило счастье в виде тюфяка, набитого шерстью. К подобным излишествам бывший конюх за всю свою недолгую жизнь в больших чинах так и не успел привыкнуть. Обычно довольствовался шкурой или войлочной подстилкой, а в последний год даже их почитал за роскошь.

С непривычки затекла спина. Шея еле ворочалась, потому поначалу он осматривал место своего пробуждения лишь движением глаз. Комната небольшая и крайне бедно обставлена. Из мебели только кровать. Ни стульев, ни стола, ни сундука для вещей здесь не обнаруживалось. Штукатурка на стенах кое-где облупилась, обнажая кирпич. Пожалуй, самой примечательной деталью интерьера были бесчисленные автографы предыдущих обитателей. Сакральная фраза «Здесь был…» встречалась столь часто, что на стенах уже не осталось живого места. Часть надписей македонянин поначалу счёл просто рисунками, но присмотревшись, опознал в них египетские иероглифы.

Антенору показалось, что он потратил целую вечность на то, чтобы вспомнить, как здесь оказался, прежде чем учуял резкий кислый запах. Он с трудом повернулся на бок, свесился с ложа и чудом удержал равновесие, едва не нырнув в глиняный ночной горшок. Кислятиной несло оттуда.

«Неплохое начало…»

Он почувствовал, как запылали щёки. Кое-как сел. Акрату это не понравилось: забарабанил, мерзавец, вдвое сильнее. Македонянин сжал виски пальцами. На лицо ему упала тень.

— М-р-р?

Антенор поднял взгляд.

В маленьком окошке, загородив собой солнце, сидел большой серый кот и таращил зелёные глаза на похмельного македонянина. С улицы запрыгнул. Антенор устроил коту гляделки, но тому подобное занятие не понравилось, и он мягко спрыгнул на грязный пол.

— Не топай, зараза… — поморщился Антенор.

Кот более не удостоил его взглядом, подошёл к горшку, понюхал его, после чего распушил хвост и гордо прошествовал к чуть приоткрытой двери. Щёлка была невелика, и коту, чтобы протиснуться наружу, пришлось поступиться своей царственной важностью.

Комнату вальяжно пересекал таракан.

Антенор встал. На мгновение потемнело в глазах, он покачнулся, но устоял. Шатаясь, подошёл к окну. Под ним на полу стояла вынутая деревянная рама, затянутая бычьим пузырём. Антенор покосился на разрисованные стены и усмехнулся.

«Да уж. Дворец персидских царей. После пифоса-то».

Он выглянул наружу, зажмурился, глубоко вдохнул и дважды чихнул, едва не рехнувшись от головной боли.

Дверь висела на хорошо смазанных петлях. Открылась бесшумно. Антенор очутился в перистиле. Огляделся по сторонам и двинулся мимо колонн и закрытых дверей к самой дальней из них, открытой. За одной из дверей услышал чьё-то громкое ритмичное дыхание на два голоса, один выше, другой ниже. Задержался на мгновение, но сразу сообразил, что там происходит и поспешил удалиться.

— Вашти? — позвал знакомый голос.

За спиной усилилась возня. Что-то уронили.

— Пусти, — раздался громкий шёпот, — да пусти, госпожа зовёт.

Шептали на арамейском, который македонянин знал не слишком хорошо, но эти слова разобрал. Дверь едва слышно скрипнула и мимо Антенора, на ходу поправляя одежду, проскользнула девушка. Одна из рабынь, финикиянка.

Сзади кашлянули. Антенор обернулся. В перистиль вышел уже знакомый сириец. В паху у него оттопыривался подол рубахи.

Сириец смерил македонянина насмешливым взглядом и сладко потянулся. Антенор отвернулся и двинулся туда, куда убежала девушка.

Открытая дверь вела в обеденный зал «Себек-Сенеба». В утренний час он пустовал и освещением хозяева не озаботились. Горел только очаг, но и его света хватило, чтобы македонянин увидел уже знакомую широкую спину и украшенный венком бритый затылок Никодима.

Верзила завтракал и чавкал столь громко, что приближения Антенора не услышал.

— Радуйся, почтеннейший!

Никодим обернулся, втягивая в рот капустный лист.

— Ты? Ну как, живой?

— Немного есть, — усмехнулся Антенор.

— Ну радуйся, раз живой. Садись.

Антенор сел, а правильнее сказать — грохнулся на скамью напротив Никодима. Здоровяк приподнял кувшин, качнул. Внутри плеснуло.

— Полечишься?

Гость кивнул. Никодим протянул ему кувшин. Пахло оттуда непривычно. Антенор сделал осторожный глоток, поперхнулся. Прохрипел:

— Что… это?

— Хек, — невозмутимо ответил Никодим с набитым ртом, — египтяне варят из ячменного солода. Тут ещё анис и шафран.

— Как такое можно пить? — поморщился бывший конюх.

— Да ты распробуй. Отличная штука. Правда, если перебрать, мало не покажется. Валит не хуже вина по-скифски.

— Куда уж хуже…

— Да, мы вчера знатно с тобой поскифили. На вот, капустки пожуй, — Никодим пододвинул к Антенору круглую деревянную доску с накрошенной капустой, — от похмелья самое то.