Однако что-то не пошли. Вскоре после Посейдоновых Игр, на которых победу одержала колесница, снаряжённая царём Адар-Мелеком, по Библу пронёсся слух, будто лошадей украли. Виновного назвали быстро — им оказался скорбный умом конюх царских конюшен. Под пыткой он оговорил себя. Лошадей не нашли. Косноязычный конюх, которого лошади понимали куда лучше, чем люди, заявил, будто продал красавцев какому-то киликийцу, который уже отчалил.

Антенора к следствию никто не допускал (ещё бы тут всякий голозадый свой нос везде совал), но обстоятельства дела выплеснулись наружу и растеклись по языкам. Македонянин усмотрел кучу противоречий и начал копать сам, без разрешения Павсания, не имея никаких полномочий для дознания. Просто походил по городу и кое-кого поспрашивал. Когда всё взвесил, возникло у него подозрение, что к краже имеет отношение Эшмуназар, один из знатнейших и богатейших людей Библа. Родич Энила, предыдущего царя, ныне покойного. Чем обвинять такого, лучше уж сразу самому себе могилу вырыть. Ну и вот, похоже, действительно вырыл.

Утром следующего дня, едва только «встала из мрака младая, с перстами пурпурными Эос», как говорил один слепой поэт, Антенор вылез из пифоса. Поёживаясь, побрёл в город по пустынной в сей ранний час дороге. Возле царских гробниц его окликнули.

— Господин!

— Кто меня зовёт? — огляделся Антенор.

— Господин, не ходи в город, тебя ищут.

— Кто ищет? Кто ты такой?

От серой стены отделилась тень. Македонянин прищурился, протёр сухие глаза, пытаясь разобрать черты лица. Наконец, ему это удалось. Тенью оказался провинившийся раб Гамил-Нинипа.

— Не ходи туда, господин. Тебе надо бежать.

— Это с какой стати? — удивился Антенор.

— Кто-то убил господина архифилакита. Все думают на тебя. В трупе нашли нож. Опознали, что твой.

Антенор побледнел.

«Твою же мать… А быстро тут у них…»

Он затравленно огляделся. Вокруг никого не было. Раб снова скрылся в тени.

— Стой! Погоди! Как ты меня нашёл?

— Я не могу оставаться, прости, господин.

— Почему ты предупредил меня? — спросил Антенор, ещё туго соображавший.

— Ты добрый, господин…

Мысли Антенора понеслись галопом.

«Как-то ведь нашёл. Знал, где нужно искать. Стало быть, и другие найдут. Что же делать-то? Поверить? Или пойти самому убедиться? Ага, там и скрутят. Того и ждут. Вот же сучье племя… Но каковы?! Зарезали не самого мелкого чиновника и ради чего? Ради коней эти сраных? Да не поверю ни в жисть. А вдруг бы всё вскрылось? Финикийская знать убивает людей Лагида. Да он тут камня на камне не оставит! Неужто настолько в своей безнаказанности уверены? Думают, будто Баала за бороду схватили? Что-то тут посерьёзнее творится, раз так осмелели».

Антенор развернулся и быстро зашагал назад, к морю. На корабль он без денег сесть не мог и потому всего лишь намеревался по берегу обойти городские стены и выйти на южную дорогу. К северу от Библа Триполь, там он уже был и знал, что снова идти туда бессмысленно. Ловить нечего. На востоке Ливан. С голыми руками в горах пропадёшь. Местные имеют склонность к разбойному промыслу, но пристать к ним не получится, это не киликийцы, чужака не примут. Оставалась одна дорога — на юг, где лежали крупнейшие богатейшие города — Берит, Сидон и Тир. Как-то там его судьба сложится? А какой у него выбор?

Сборы ему не требовались, всё имущество на нём, так вперёд. Вот только на этот раз шансы сдохнуть от голода резко повысились.

Антенор залез в складку пояса и вытащил обломанную тетрадрахму, повертел в пальцах, подкинул на ладони. Задумчиво покусал губу, разглядывая гордый рогатый профиль царя Александра. Эту монетку он нашёл в личных вещах Эвмена, когда Антигон разрешил им с Иеронимом забрать их. Монетка хранилась в небольшом кожаном мешочке в шкатулке с письмами, которые Эвмен спалил накануне сражения. Монетку оставил на месте. Может, просто не заметил. Теперь уже не узнать.

На мешочке иглой была процарапана надпись — «Тот самый».

Глава 4. О том, как полезно знать ремёсла

Окрестности Сидона

Дорога лениво повторяла нехитрые изгибы береговой линии, временами скрывалась в тени рощ акаций и вновь выбиралась на простор. Хорошая дорога. Старая, как само время, за многие века утрамбованная до такой плотности, что случись на ней прорости какому-нибудь семечку, ростку пришлось бы пробиваться к солнцу, всё одно, что через камень.

Многое повидала дорога. Без счёта прошло по ней одиноких путников и торговых караванов. Помнила она немало ратей, что с давних времён хаживали по Финикии с севера на юг, с юга на север. Слышала многоязыкую речь десятков народов. В последнее время здесь всё чаще звучал эллинский говор. Неспешные беседы, за которыми коротали долгие стадии купцы и воины. Нередко — песни. Вот и сейчас сильный мужской баритон весело выводил на всю округу:

— Различно женщин нрав сложил вначале Зевс:

Одну из хрюшки он щетинистой слепил —

Всё в доме у такой валяется в грязи,

Разбросано кругом, — что где, не разберёшь.

Сама ж — немытая, в засаленном плаще,

В навозе дни сидит, нагуливая жир^[18].

Ему подпевали ещё, по меньшей мере, три глотки:

— Другую из лисы коварной создал бог —

Всё в толк берёт она, сметлива хоть куда,

Равно к добру и злу ей ведомы пути,

И часто то бранит, то хвалит ту же вещь,

То да, то нет. Порыв меняется что час.

Сипло посвистывала флейта. Скрипели большие, взрослому мужу по пояс, колёса. Позвякивали бубенчики на шеях четырёх волов, тянувших две телеги, на которых восседало пять человек. Ещё трое шли пешком, причём один из них вёл в поводу коня. Замыкал процессию всадник верхом на осле.

Облик путники имели пёстрый. Двое в персидском платье и штанах-анаксаридах. Остальные голоногие, на эллинский манер, но обладатель ушастого «скакуна» — явно финикиец, из местных. Все бородатые, загорелые, одетые добротно. Если не считать Антенора, который шёл рядом с запевалой и, будто позабыв печали и тяжкие думы последних дней, жизнерадостно вторил ему:

— Иной передала собака вёрткий нрав.

Проныра — ей бы всё разведать, разузнать,

Повсюду нос суёт, снуёт по всем углам,

Знай лает, хоть кругом не видно ни души.

И не унять её: пусть муж угрозы шлёт,

Пусть зубы вышибет булыжником в сердцах,

Пусть кротко, ласково упрашивает он —

Она и у чужих в гостях своё несёт.

Попробуй одолеть её крикливый нрав.

Возница передней телеги, пожилой перс, в ухоженную бороду которого годы вплели немало серебряных нитей, не подпевал, однако прищур его чёрных глаз выдавал, что он всё прекрасно понимает и над словами песни про себя посмеивается. Сидевший рядом с ним муж, плешивый широкоплечий эллин лет сорока, улыбался и отбивал ладонями ритм по борту телеги.

Запевала безо всякого стеснения драл что есть мочи горло, «красуясь» брешью на месте одного из верхних резцов:

— Да, это зло из зол, что женщиной зовут,