— Я тебя предупреждал. Ты для них червь. Раздавят, и не даже не успеешь разглядеть, кто.

— Что же, отступиться? — недовольно спросил Антенор.

— Это было бы разумно.

— И это говорит мне архифилакит.

— Просто я знаю пределы своих возможностей, — пожал плечами Павсаний, — они распространяются не слишком широко. Ты норовишь перейти дорогу уважаемым людям. Кончится тем, что тебя найдут в какой-нибудь канаве с перерезанным горлом.

— Казнён невиновный, — сказал Антенор, — истинный преступник на свободе. И всем наплевать.

Павсаний снова оторвался от папируса.

— Конюх был виновен. Лошадей украл? Украл. Сознался. Чем ты недоволен?

— Тем, что лошадей не нашли.

— Ну, что же тут сделаешь. Смирись. Лошадки уплыли, и награды от Мелека тебе уже не видать. Не повезло, сочувствую. Как думаешь, это отскрести можно?

Последние слова его относились к испорченному папирусу.

— Возьми новый, — буркнул Антенор.

— Ага, сейчас. У меня пальцы уже задеревенели, опять всё заново переписывать?

— Купи раба. Я сегодня слышал зазывалу, продавали раба, знающего три письменных наречия, включая эти ваши египетские картинки. А насчёт уплывших лошадок, я же говорил тебе — в порту их не видели.

— Не обратили внимания.

— Это же царские лошади, как можно на них внимания не обратить? Весь город их на Играх видел.

Павсаний пожал плечами.

— Если без дорогой сбруи, почему нет? Лошади, как лошади.

— Э, Павсаний, сразу видно, что ты ничего в этом деле не понимаешь. Это же «нисейцы»! Их стать ни с чьей другой не спутать. Они таких деньжищ стоят, каких ты и представить не можешь.

— Я могу представить довольно много, — пробормотал Павсаний, скобливший кончиком ножа ещё не совсем подсохшие чернила.

— Да и к тому же той гиппогоги,^[16] которую назвал конюх, в порту не было. И погода была плохая.

— Вот потому никто лошадок и не видел. Погода была плохая, никто в порту праздно не шатался.

Антенор покачал головой.

— Ну, допустим, ты прав, — сказал Павсаний, — на корабль их не заводили, городская стража тоже не видела. Куда же они делись?

— Сто раз уже говорил, в конюшнях Эшмуназара надо посмотреть.

— Ха, кто ж тебе это даст? Даже сам царь к нему с обыском нагрянуть не посмеет. Да и домыслы это всё. Никаких доказательств того, что царских лошадей украл Эшмуназар, у тебя нет. Приказчик его с тобой разговаривать не стал. Не подступиться к ним, а нам нет резона ссориться с этими людьми. Тут не Египет. Пока что.

Антенор недовольно посопел, но ничего не ответил.

— Ты чего пришёл-то? — спросил Павсаний. — Поплакаться, что Нинип с тобой не стал разговаривать? Или может его мальчики тебе бока намяли?

Антенор кашлянул.

— Тут… такое дело. Нож у меня украли.

— Нож?

— Ну да. Помнишь, рукоять ещё приметная такая.

— Точно украли? Может, потерял?

— Точно.

Павсаний сунул гусиное перо в чернильницу, отложил в сторону папирус и скрестил руки на груди.

— Вор у вора дубинку украл?

— Я не вор, — огрызнулся Антенор, — ты же меня знаешь.

Павсаний покивал.

— Ну да. Целых три месяца.

Антенор решил эту тему не развивать.

— Ты ведь понимаешь, что происходит? К чему грабить нищего? Если только не нужно, чтобы вскорости обнаружился покойник с моим ножом в груди. А уж опознать нож видаки найдутся.

Павсаний поскрёб подбородок. Откинулся на спинку кресла и посмотрел на Антенора так, будто впервые его увидел.

— Да уж. Похоже, я был неправ. У кого-то рыльце-то и впрямь в пушку. И это не конюх. Интересно, почему они тебя решили не просто втихушку зарезать, а подставить?

— Не знаю.

— А может это не Эшмуназар? Может, ты ещё кому дорогу заступил? Наш пострел везде поспел, а?

Антенор не ответил.

Павсаний помолчал немного, потом сказал.

— Хорошо, что сразу пришёл ко мне. Ступай пока. Если что нехорошее случится, если местные тебя схватят, я прикрою.

— Павсаний, — попросил Антенор, — возьми меня к себе.

— Нет. Ты мне как отакоуст^[17] более полезен.

— Тогда денег дай! — рассердился Антенор. — Я тебе тут не за спасибо уши заливаю!

— Ты пока не очень-то много туда залил, — скривился Павсаний, но всё же потянулся к шкатулке, стоявшей на столе, и отсчитал четыре обола.

Антенор некоторое время молча взирал на медяки.

— Павсаний, ты совсем охренел? Гребец триеры столько за два дня получает!

— Ну, так иди и греби, если тебе мало, — огрызнулся Павсаний, но всё же добавил ещё четыре монеты, — «мало», кошка кричала… Хватит пока с тебя, ступай.

— Скупердяй… — процедил Антенор и вышел.

К вечеру он пришёл на окраину города, к заезжему дому, самому дешёвому в Библе и служившему ночлежкой для бедняков, не имевших крыши над головой. Заезжий дом сей более напоминал хлев, нежели место, где пристало ночевать людям, но Антенору сейчас было не до излишеств. Не под звёздами спать, и то ладно. Днём хоть и жара, но ночи холодные. Околеешь в два счёта. Однако и тут его ждал неприятный сюрприз.

— Эй, явана! Ты нэ забыл про долг? — тепло приветствовал македонянина хозяин заведения, сириец.

— Не забыл, — буркнул Антенор.

Он пошарил в складке пояса, длинной полосы льна, сложенной вдоль, и вытащил несколько медяков. За соломенный тюфяк в комнате с тараканами, где храпело и пускало ветры человек десять, тут брали два халка в день, четверть обола. Однако Антенор уже задолжал столько, что сразу же расстался со всеми деньгами, которые ему выдал Павсаний.

Хозяин монеты сгрёб, пересчитал. Внутрь македонянина не пропустил.

— С тэба ещё два обол.

— Я позже расплачусь. Отдал же большую часть.

— Мнэ надоело ждат. И драхма впэрёд давай. Мало платишь.

— Да чтоб тебя… — буркнул македонянин.

Он снова порылся в поясе и вытащил всего одну серебряную монетку, да и ту обломанную. Скрипнул зубами.

— Прости, уважаемый, боги нынче мне не благоволят.

— Нэт дэнег?

Антенор покачал головой.

— Проваливай. Нэ забывай про долг. Найду из-под зэмля.

Антенор вздохнул.

«Придётся снова уподобиться собаке Диогену».

Ночевал он в большом пифосе из-под зерна в порту. Закутался в плащ и всю ночь стучал зубами, размышляя, как быть дальше.

Дела шли скверно уже давно. В Ниссе Артонис снабдила его деньгами, но хватило их ненадолго. В Киликии Антенор продал шлем. Потом пришла очередь льняного панциря. Остался меч.

В Тарсе Антенор свёл знакомство с лихими людьми, промышлявшими морским разбоем, но пробыл в их обществе недолго. Душегубство не на войне ему претило. Он никак не мог найти себе занятие. Пойти наёмничать? Поначалу он гнал эту мысль, не желая снова участвовать в усобицах сатрапов-изменников. Не хотелось самому предавать всё то, ради чего сражался и погиб Эвмен. Однако голод не тётка, и в последнее время македонянин частенько подумывал, что идея не столь уж и плоха.

Чем он только не занимался. И скот перегонял на зимние пастбища и беглых рабов разыскивал. В последнем особенно преуспел, но вступил на этом поприще в серьёзные тёрки с некоторыми глубокоуважаемыми людьми. Из Киликии пришлось убраться.

В Иссе Антенор продал меч и направился в Финикию, в надежде поступить в ангарейон. При Лаомедонте в Сирии сеть подорожных станций, где царские гонцы-ангары, «летевшие быстрее журавлей», могли получить свежих лошадей, почти развалилась, но рачительный Лагид начал всё восстанавливать заново. Однако ни в Триполе, ни в Библе Антенора в ангарейон не взяли. Не захотели связываться с подозрительным голодранцем в таком деликатном деле, как доставка государственных писем, чаще всего секретных. Даже не поверили, что он верхом ездит.

Кто знает, до какой крайности он бы докатился, если бы не случайно подслушанный на рынке разговор о краже. Антенор всегда отличался наблюдательностью, да и нить его судьбы в тот момент свилась исключительно удачно — вора он вычислил очень быстро, чем обратил на себя внимание архифилакита. Павсания особенно впечатлило то, что в Библе Антенор обретался лишь несколько дней и, тем не менее, моментально сориентировался в незнакомом городе среди незнакомых людей. Так Антенор и сделался отакоустом, «ушами» архифилакита. В сей роли он себя чувствовал неуютно, но тешился надеждой, что дела рано или поздно пойдут на лад.