– Вы что, не слушали, что я вам говорил? – возмутился Афинодор, продолжая обрабатывать раны. – Это не моя мазь, а моего деда, великого лекаря Досифея. Я обратил внимание на наличие у вас неприятных для собеседника отрицательных черт. Вы все время перебиваете и не желаете слушать. Впрочем, это одно и тоже. Вы бы… забыл, как вас зовут…

– Меня зовут Герман.

– У меня прекрасная память! Я помню, что вас зовут Герман. Какое все-таки у вас варварское имя. Так вот! С наличием этих отрицательных черт вы не смогли бы работать лекарем. Настоящий лекарь, это хорошо настроенный, очень сложный и прекрасный инструмент. Инструмент, настроенный на точное определение, то есть диагностику заболевания. А для того, чтобы точно диагностировать, необходимо два умения. Первое – не перебивать и второе – умение слушать! Впрочем… это, возможно, одно и тоже.

Герман и Фемел переглянулись.

– Мой дед…

– Прошу простить меня, господин Афинодор, что я снова вас перебиваю, но могу ли я попросить вас утром отправить мою бедную жену в больницу, ту, в которой вы работаете, где она сможет находиться до своего полного выздоровления. Я заплачу любую сумму, в пределах разумного.

– Нет, нельзя. Больница рассчитана на сто мест, а больных, которым посчастливилось находится там на излечении, сто двадцать. Несчастные лежат на соломе в коридорах, и ваша жена там не поместится.

– Очень жаль… Но, возможно, я смогу оставить ее у вас до утра. Мне и моему племяннику требуется решить некоторые вопросы, связанные с выездом из города. Необходимо найти лошадь или мула, и телегу, для того чтобы перевезти мою несчастную жену.

– Это пожалуйста. Утром придет служанка. Она посидит с вашей женой, до вашего возвращения. Я вас провожу к выходу.

– Эта сумасшедшая ночь когда-нибудь закончится? – спросил Герман у Фемела, когда они оказались на улице.

– Ночь как ночь, ничего необычного, – ответил Фемел.

– Тогда в путь. Кто обнаружил труп? – спросил Герман, освещая дорогу факелом и внимательно глядя под ноги.

– Хозяин постоялого двора, – ответил Фемел. – Он и кликнул воинов, как будто уже не было поздно, и они могли кого-то схватить. Бежал по улице в ночном хитоне, вопил во все горло, колотил руками и ногами в городские ворота. Стража решила, что начался штурм. Бросили несколько зажженных факелов со стены, кто-то уже наложил стрелу на тетиву. Одним словом, битва шутов и фигляров.

– Ты допросил стражников? – удивился Герман.

– Около четырех часов назад, – ответил Фемел.

– А хозяина постоялого двора?

– К моему сожалению, на тот момент это было невозможно. Он был бледен, как некрашеное полотно, таращил глаза и открывал рот, словно выброшенная на берег рыба, а сказать ничего не мог. Я приказал двум воинам проводить его домой и дать ему немного неразбавленного вина, если таковое найдется. Легче найти бродягу без вшей, чем неразбавленное вино на постоялом дворе.

– Фемел, я давно хотел тебя спросить, ты пишешь стихи?

– За кого вы меня принимаете, господин? Я честный человек! – возмутился Фемел.

Вдоль стен шныряли крысы размером с крупную кошку. Считалось, что они приносят пользу, поедая отбросы.

– Да… перебрал я вчера, – пробормотал Герман. – Вино было, как мне показалось, со странным привкусом. Что он туда добавляет?

– Кто?

– Этот шарлатан Евлагий. Да, ты его знаешь. Он живет на чердаке нашего дома. Лысый как колено, с большой бородавкой на правой щеке. Выдает себя за аптекаря, а сам травит честных граждан, подмешивая всякую дрянь в вино. Сволочь… Но тебе это не понять. Ты же у нас трезвенник! Ты почему не пьешь вино, еретик?

– Я не еретик. Вы же знаете, мне нельзя пить из-за слабого здоровья.

– Обратись к нему, к этому аптекарю Евлагию. Он приготовит какую-нибудь мазь от твоей болячки из жира ужа с добавлением яда скорпиона и пота столетней старухи.

Фемел промолчал.

– Не хочешь разговаривать, ну, и ладно.

Какое-то время они шли молча, но похмельная хандра, мучавшая Германа, не позволяла надолго держать рот закрытым.

– Я вдруг понял, что ни разу не видел тебя, посещавшим бордель или… церковь. Ты евнух или все-таки еретик? Или все разом? Да, что же ты молчишь, исчадие ада!? В пекло и тебя, и всех твоих родственников до третьего колена!

Наконец они вышли на широкую, мощеную булыжником улицу, ведущую к Бронзовым воротам.

– Я знаю, почему твои руки покрыты красными пятнами. Выглядят они, кстати сказать, довольно мерзко, и, наверняка, нестерпимо чешутся. О чем это я? Ах, да! Господь поразил твою кожу из-за твоего невыносимого нрава. Вместо того, чтобы угождать своему начальнику, то есть мне, трепетать передо мной и заискивать, вместо всего этого, ты назвал меня деревянным чурбаном. Ты думаешь, я не слышал, как ты обозвал меня в моем же доме!? Напрасно, очень напрасно тебе даровали свободу. Рожденный рабом и умереть должен в рабском состоянии. Свобода вскружила тебе голову. Ты думаешь, что…

– Вон Бронзовые ворота, – перебил Германа Фемел. – От ворот до первого перекрестка, затем направо и через двести шагов – постоялый двор. Клоповник, где все это произошло, называется “Хрустящая корочка”.

– Я надеюсь, ты приказал воинам, никого не впускать и не выпускать?

– Да, господин. Как я вам уже говорил, хозяина постоялого двора от Бронзовых ворот до “Хрустящей корочки” проводили двое. Они же должны охранять постоялый двор до нашего прихода. Вы желаете сначала поговорить со стражниками? Тогда поднимемся в башню.

– Нет. Пойдём на постоялый двор.

Пеньковая веревка обвила ножку кровати сложным узлом. Натянутая как струна, она опоясала потолочную балку и свисала за ее край на один локоть. На веревке, привязанный за ноги, висел труп человека с перерезанным горлом. Его ладони касались пола.

– Молодой совсем… – пробормотал Герман присев перед трупом на корточки. – Что видишь Фемел?

– На полу нет крови. Доски недавно скоблили и на их желтой поверхности не скрылась бы и капелька крови, не говоря уже о потоке, льющемся из перерезанного горла. Но ее нет.

– Но ее нет… Куда же она делась? Что говорил хозяин постоялого двора насчет криков и прочего шума доносившихся из комнаты этого несчастного?

– Никто не кричал, – ответил Фемел.

– Никто не кричал и руки у несчастного не связаны, значит он не сопротивлялся. Почему?

– Может быть он знал убийцу, – ответил Фемел. – Но, когда тебе режут горло, поневоле будешь сопротивляться.

– Пожалуй… – согласился Герман. – Если бы убийца подкрался к нему сзади и внезапно перерезал горло все было бы в крови. Нет, он подвесил его за ноги к потолку, подставил какую-то посудину под голову, взял этого несчастного за волосы и оттянул его голову назад и вверх, и аккуратно перерезал горло. Судя по краю надреза, убийца сделал это тонким острым клинком, или бритвой.

– Или убийцы, – добавил Фемел. – Мы не знаем сколько их было.

– Верно, друг мой, верно. Мы не знаем… – Герман встал и подошел к столу, стоявшему у окна. – Одна чашка, одна тарелка… ел он в одиночестве. Сколько постояльцев проживало в этом клоповнике? – спросил Герман у Фемела.

– Пятеро. Один сбежал. Все проживали на втором этаже. На первом этаже – хозяин постоялого двора с женой. Слуг у них нет.

– Итого, пятеро постояльцев, включая убитого, а комнат шесть. Почему хозяин ее не сдавал?

– Сейчас я у него узнаю, – ответил Фемел.

– Да, и еще… Найди какой-нибудь мешок и сложи в него посуду со стола, есть кое какие мысли… Кроме того, отпили ножку кровати и перережь веревку, идущую от узла, мне нужен узел.

– Я понял, господин. Но сначала я выбью пыль из хозяина этого клоповника.

Спустя пару минут с первого этажа раздались вопли и мольбы о пощаде.

– Неужели сложно было заткнуть ему рот какой-нибудь тряпкой… – проворчал Герман выходя из комнаты.

Герман прошел по узкому коридору, ориентируясь на звуки ударов и крики, спустился на первый этаж по шаткой, отчаянно скрипящей лестнице и оказался на грязной кухне. Пожилой человек стоял на коленях, закрывал ладонями разбитое в кровь лицо и умолял о пощаде. Смуглая кожа, большой нос и лукавые, несмотря на весь ужас происходящего, глаза-маслины выдавали в нем грека. Фемел ничего не спрашивал, методично и спокойно избивал хозяина постоялого двора, приводя его в нужную степень готовности.