Григорий, в отличии от жены, давно определился со своим нелегким выбором: он не сомневался, что пройдёт все этапы профессионального пути, не прогнувшись, и его душевных сил точно должно хватить! Марина же, напротив, стала заметно колебаться из – за столкновения собственной ответственности перед нелегким трудом и давления извне – со стороны верхушки терапевтического отделения. Она считала, что ее не признают, да и просто «гнобят», откровенно мешая работать. Эти два острых угла кололи с разных сторон, от чего пропадало настроение и интерес ко врачебной деятельности, случались и порывы вообще уйти из этой сферы деятельности.

Самый страшный день, выпавший на первый совместный отпуск, со всеми ужасающими последствиями, расставил все точки над «I» в деятельности Марины, как она думала, навсегда!

– Мариша! давай телепатически влиять на «водил», не уступающих нам дорогу! Начинай "дышать" им в затылок и мысленно втюхивать одну и ту же фразу: "уступи, подайся вправо!"– супруги пребывали в отличном состоянии духа, и преодолев примерно половину пути, мчались на своем маленьком авто по крупной оживленной трассе на Юг России. Марина хохотала своим очаровательным звонким смехом, таким беззаботным и окрыляющим, что Григорию временами казалось, что он не водитель, а пилот, готовый стартовать со взлетной полосы. Он любовался женой, – сегодня она выглядела просто изумительно: ветер разметал светлые волосы волнистыми ручейками, то приглаживая их, то делая девушку похожей на Медузу-горгону, отчего она непрерывно поправляла волосы красивой белой кистью руки, не желая расставаться с освежающими потоками; обычно бледная белая кожа теперь сияла ровным румянцем, а искренняя мягкая улыбка не сходила с лица всю дорогу.

Чувство веселой игры и полета полностью поглотило их, увлекло: они испытывали настоящую эйфорию от окрыляющей и пьянящей свободы. Вырвавшись из тесного мирка больничных коридоров, навевающих настороженность и непрерывную ответственность, граничащую со страхом, они могли летать словно птицы, вырвавшиеся из долгого заточения.

Первой пришла в себя Марина, заметив очередной опасный маневр на дороге. "Полегче на виражах!"– встревожилась она, – "уж слишком мы увлеклись гонками!" "Да, милая, понимаю! Сейчас я обгоню вот этого зануду, что впереди тащится!"

"Того бегемота, что на фуре?" "Да…"

Все случилось в одно мгновенье…Восприятие Григория странно замедлилось, позволив наблюдать за вращением и траекторией полета булыжника, вырвавшегося из-под колеса впереди движущегося «большегруза». В его распоряжении, как мгновенно рассчитало сознание, оставалось не более нескольких долей секунды, чтобы увести автомобиль влево…увы, для этого потребовалось чуть больше времени для изменения линии движения, чем камню, летящему с большим ускорением навстречу. Чуть ослабив ударную силу о лобовое стекло автомобиля, булыжник угодил прямо в лицо Марине.

"Девушка выживет, – сообщил Григорию хирург из нейрохирургического отделения после сложнейшей операции, – но лицевой скелет и мягкие ткани лица очень сильно повреждены, – потребуется не одна пластическая операция для реконструкции костей и пересадка тканей, чтобы хоть немного вернуть ей человеческий облик."

Григорий очнулся от воспоминаний, терзавших его многие годы. За все прошедшее время он сильно изменился внутренне: душа постоянно приспосабливалась к тяжелой обременительной жизни, находилась в поиске пути, ограждающем от переживаний, ухода от них, – в итоге, личность приобрела искореженную, уродливую и несколько циничную форму. Его перестали тяготить любовные связи на стороне, лживость и постоянные обещания жене, что когда-нибудь наступит светлый день, праздник будет и на их улице, и все станет, как и раньше, а то и лучше.

Облик мужчины точно отражал неблагоприятные перемены в сознании: прежде теплые серые глаза с длинными темными ресницами, сделались серо-стальными, с холодным блеском; впалые щеки только подчеркивали жесткий рельеф лица. Многие женщины находили его божественно красивым, загадочным и мужественным, в упор не замечая обреченного и жестокого одновременно, выражения глаз. Один Григорий знал, что на самом деле грязь и апатия овладели его духом, срослись с внутренним "Я". А то, что внешне он ярок и хорош, его совсем не заботило, он не прикладывал никаких усилий, чтобы поддерживать обаяние, потому как считал, что все это фальшивое, напускное и не заслуживает никакого внимания. По отношению к Марине бессознательное также выстроило своеобразную защиту, – он не мог больше жить ее переживаниями. Сработал тяжелый механизм, медленно, но верно прокручивающий шестеренки и приближающий спасительную дверь в душу к полному смыканию. Осталась лишь небольшая щелочка, сквозь которую можно было обозревать и воспринимать чувства людей, но и те тщательно фильтровались, отбраковывались неприемлемые, а просачивалась в итоге лишь небольшая толика благоприятных и подходящих.

Тем не менее, силы еще подпитывались призрачной надеждой, придавленной любовью только к Марине. Остальные, сколь бы великолепны и совершенны ни были, отвергались или допускались без душевной близости.

Все мысли, образы и голоса из прошлого за одно мгновенье пронеслись в сознании Григория и погасли…ненадолго. За то время, пока Григорий пребывал в отрешенном состоянии, Василий не спускал с него пронзительного взора, словно пытаясь проникнуть в глубь его мыслей, считать их, определить, чем завершится внутренняя работа. Наконец, Григорий вспомнил о собеседнике, внезапно бросил на него взгляд, словно поймав его на своеобразном "подглядывании", но на удивление ординатора, глаза выражали подобие благодарности. Василий стал свидетелем мысленной исповеди, излияния его чувств и точно так же, – мысленно, поддержал Григория, не вмешиваясь и не встревая в сам процесс. Григорий по-дружески потрепал парня за плечо и с искренней улыбкой прервал многозначительное молчание.

– Пойдем, Вась, вернемся к столу, а то народец-то забеспокоился, наверное… подумают не весть что!

– Ага, – парень подчинился, и они возвратились вместе как два старых приятеля.

2-я глава

Полина с облегчением выдохнула, когда мужчины, наконец, возвратились к общему столу, громко обсуждая мелкое недоразумение, произошедшее вчера с одним из готовящихся к операции больных и при этом шутили над забавным пациентом. Прошло всего-то 15-20 минут, как они отлучились, а ей это время показалось бесконечным: она предчувствовала, что разговор возымеет для нее какие-то последствия. Словно оглушенная, не смея вторгнуться в разговор, она слышала музыку и голоса окружающих, звучавших в ее голове растянуто, гулко, словно в испорченной магнитоле; фигуры танцующих передвигались неестественно медленно…Полина выпрыгнула из вакуума сознания, когда ожидание закончилось, но тут же, взглянув в глаза Григорию, ощутила щемящую пустоту под ложечкой. "Кажется, все кончено", – обреченно констатировала она для себя. Многие заметили, как на белом лице девушки внезапно выступил неравномерный румянец, а взгляд погас.

Их многолетний и монотонный роман, до последнего мгновенья, двигался по накатанной колее, и отношения никогда не выяснялись. В больничном коллективе он был притчей во языцах. Правда, окружение наблюдало лишь внешнюю сторону, – поведение красивой пары: их разговоры, обмен взглядами, прикосновениями, негромкие беседы. Все воспринималось ими изысканным, романтичным и вдохновенным. Многие украдкой вздыхали, завидовали и сетовали, что у них нет и не может быть подобных отношений, ведь пару составили удивительно красивые, почти совершенные люди, а они, к сожалению, не такие, – обиженные жизнью, судьбой, словом, чем и кем угодно, только не самими собой!

Григория удивляло благоговейно-трепетное отношение знакомых к их "идиллическому" роману (как они полагали), – никому и в голову не закралось, насколько все тягостно и натянуто, и что оба страдают: от одиночества – Полина и чувства вины – Григорий.