Локьё, наконец, заинтересовался. Он наклонился вперёд.

— Ты хочешь сказать, что проблема агрессивности нашего вида связана именно с перенаселением на Земле? Что это теперь зашито у нас в генах?

— Да. Логично предположить, что проблему перенаселения мы привезли с Земли. Там она была закреплена определёнными «сбойными» генами. И мы бесимся теперь на открытой территории, как сумасшедшие лабораторные мыши.

Локьё покосился на инспектора Джастина. Тот отвёл глаза.

— Ну, ладно, — с неохотой согласился эрцог. — Допустим. И что дальше?

— Первая волна переселенцев с Земли, экзотианская, была просто волной переселенцев на фоне общей скученности в метрополии. Среди «первых» были и генетически больные, и более-менее здоровые. Совершенно здоровых на Земле уже, видимо, в то время почти не осталось. Экспансия в космос подтолкнула эволюцию человека, как вида. Но только эволюцию здоровых. Они стали меняться. Они пошли по пути усложнения психических реакций. А окружали их тупые, эмоционально неразвитые и генетически больные соплеменники. Думаю, их было больше.

Я отхлебнул йилана. Это куда он клонит? Типа среди первой волны переселенцев здоровые ещё были, а среди второй — уже нет? Получается, это не экзотианцы психи и мутанты, а мы? Ничего так себе, подарочек…

— Процесс психической эволюции человека не был распознан землянами сразу. Внешне такие «психи» не выделялись. А общая агрессия в популяции всё росла. Я предполагаю возникновение множественных военных конфликтов. Во времена первой волны колонизации на Земле было много изолированных территорий со своими границами, так называемых государств. И когда коса нашла на камень, противники начали сражаться так, как умели. Развитые и богатые государства использовали идеологическое, социальное, климатическое и психотропное оружие, их менее успешные конкуренты противопоставляли соседям неожиданно возросшую психическую мощь: сдвижки реальности, устранение политиков, путём затягивания их в кармический «мешок» и прочие ваши прелести, эрцог, ты знаешь их лучше меня. Необъявленная война, возможно, так и не перешла в открытую фазу. Если бы о ней знали многие, я нашёл бы это в письмах колонистов второй волны. Но я не нашёл.

Локьё покачал головой.

— Вы не трогаете эйнитов, — сказал он.

Дьюп кивнул:

— Мы научились не трогать эйнитов. Но на Земле их приняли бы за шарлатанов, заяви они о своих возможностях. Потому я предполагаю, что война велась скрытно. Пока пара-тройка неумелых сдвижек реальности не поставила под угрозу существование всей планеты. Это заставило сильных мира того осознать: неважно, в чьих руках оружие судного дня, если день этот не наступит вообще.

— А какое у них было оружие? — рискнул влезть я.

— Реакторы антиматерии не использовались на кораблях колонистов первой войны. Возможно ядерное или биологическое. Вряд ли дело дошло до него. Но оружие изменяющих реальность — ещё опасней.

— Они победили?

— Нет. Они вряд ли составляли некую единую группу. Скорее всего, это была война всех против всех. На время этой войны первоколонисты оказались предоставлены сами себе. Противостояние на Земле, если судить по архивам моей родной планеты, продолжалось около двухсот сорока лет.

— Колония на Тайэ на двадцатом году колонизации оказалась на грани вымирания, — подтвердил Локьё. — На Домусе ситуация была не лучше, а на Гране…

— На Гране, как я понимаю, тоже вспыхнуло противостояние между агрессивными мутантами и психически эволюционирующими людьми.

— Да уж, — поморщился эрцог. — Мы вымирали, а грантсы взялись делить власть, за что и поплатились.

Дьюп закрыл глаза, вспоминая:

— Прошло сто лет, и на Домусе выросли Великие Дома, а Мастера Зверя выкинули в освоенный космос тех, кто мог подчинять и вести за собой толпы.

— Чего ж ты не ведёшь? — усмехнулся Локьё.

— Разговор не обо мне, — повёл могучими плечами лендслер. — Вернёмся к итогу. За эти триста лет поселенцы первой волны нашли не просто способ выжить без метрополии. Были освоены несколько пригодных для заселения планет в Поясе Дождей. И вот тут на Земле тоже произошло нечто, а вторую волну переселенцев стали готовить к экспансии в космос. Волну из тех, кого собрались удалить с Земли. Побеждённых, проигравших в этой невидимой войне. Будущих имперцев. Возможно, это были те, чья психика оказалась неспособна к изменениям. Они не могли воздействовать на реальность. Это стало для них страшным сном. Чтобы они не вымерли от генетических поломок, им нужен был Генетический департамент.

Дьюп налил себе ещё чаю.

Мы молчали. Инспектор Джастин смотрел в никуда, но не возражал.

— Другое дело, что ледяной аристократии уже не нужна была никакая Земля, — продолжал лендслер. — Когда «имперская» волна широко пошла в космос, люди первой волны уже изменились достаточно. Они не приняли пришельцев, хотя какое-то время терпели их рядом. Боялись метрополии. Не знали, что имперцев вытеснили с Земли, как проигравших. И в какой-то момент дверца клетки захлопнулась за ними.

Инспектор Джастин тяжело вздохнул и тоже взял чашку с йиланом.

— А этот? — спросил Локьё, кивая на меня.

— У меня две версии, — задержался на мне глазами Дьюп. — Или его предки прибыли с Земли позднее, нарушив некий генетический карантин. А раз такое возможно — значит, земляне живут себе где-то рядом и время от времени появляются среди нас. Или — все наши генетики идиоты, и гены могут, спустя столетия, восстанавливать структуру. Айяна, если вам интересно, за вторую версию. Она предполагает, что Анджей является для нас неким маркером. Пробной попыткой системы вернуться к первоначальному состоянию. У неё есть информационная теория этого процесса. И она предположила, что мы и физиологически должны чувствовать генетическую чистоту мальчика. Испытывать к нему необъяснимую симпатию, например.

Локьё поморщился, посмотрел на меня с прищуром. Потом повернулся к Дьюпу.

— У меня было ощущение, что мне лет одиннадцать, я у дядьки в поместье и подобрал у дороги щенка. Грязного, с закисшими глазами, но такого уморительно тёплого. Шерсти у него на пузе не было, и сердечко колотилось прямо сквозь кожу. Если б я его не забрал, он бы издох. Но щенок казался породистым. Кузины так пищали, когда дворник его отмыл…

— Ты не поверишь, — откликнулся Дьюп. — Мы познакомились в увольнительной. Щенок был пьян, как свинья. Но эта свинья так трогательно пыталась войти мимо шлюза, что я дотащил её до каюты и запихал башкой в раковину. Там и выяснилось, что наркотика он выжрал столько, что до утра дожить не сумеет. А сдай его медикам — завтра же вылетит с корабля. Но шея — да. Была уморительно тёплая, и жилка пульсировала, как у живого.

— А за что его тогда так ненавидел фон Айвин? — удивился Мерис.

— Исключение только подтверждает правило. Фон Айвин ненавидел Анджея как раз за тот интерес, который щенок подсознательно у него вызывал.

Я отметил, что фонайвиновскую ненависть обозначили в прошедшем времени.

И вспомнил курсантов в академии. Не любовь, нет, её я не замечал, но дикую ненависть некоторых из них. Совершенно безумную.

Из-за этих кретинов мне пришлось тренироваться с десантом и брать личный курс физической подготовки. Иначе прибили бы ненароком.

— Это невозможно. Из ничего… — пробормотал инспектор Джастин.

— Ты против? — заинтересовался Локьё.

Инспектор мотнул головой.

— Колин просто в очередной раз стемнил, — усмехнулся эрцог. — Томаш Дайкост закончил не общефилосовский факультет, уважаемые. Он закончил — историко-философский. Старому лорду нужно было прижать седалище и скушать обиды вместе с перчатками. — Он задумчиво погладил бокал и раскрутил его на столе. — Человек с таким развитым мозгом способен просчитывать миллионы вариантов событий. Боюсь, Колин не сглупил, бросив карьеру и отправившись в армию. У него, похоже, не было выбора. Он, не владея искусством предвидения, сумел просчитать, что будет, если его судьба не ляжет таким вот извращённым образом. Чего ты боялся, Колин? Мы проиграли бы войну с хаттами?