– Об чём ты? – Вопрошающе воззрился на него Святослав.

– А пошли! Сам узришь! – предложил Свенельд, не вдаваясь в объяснения.

Князю, привыкшему изъясняться напрямик, без вычур и недоговорок, затейливость в речах претила, однако, он лишь ожёг воеводу строгим взглядом и стал подниматься по лестнице. Свенельд неотступно следовал за ним. Под сводами дворца было прохладно – толстые стены надёжно защищали он зноя. Оттого-то верно и не спешили выбираться под палящее солнце гриди, посланные сведать, нет ли западни. Оно что ж, нашёл им оправдание князь, проходя мимо бесцельно слоняющихся по обезлюдевшим комнатам воев, малость охолонуться в жарынь не грех.

Вокруг царил полумрак. Часть факелов, закреплённых на стенах, уже потухла, часть ещё чадила, помаргивая огнём из последних сил. Света же, попадавшего через узкие окна, больше похожие на бойницы, хватало не вполне. Впрочем, его было довольно, чтоб уразуметь: поживиться здесь нечем – всё мало-мальски ценное было вынесено подчистую. На каждом шагу встречались следы поспешного бегства: раскрытые пустые лари и оброненные впопыхах вещи. Чем дальше продвигались вглубь здания Святослав и сопровождавший его воевода, тем угрюмее становился князь. Всё отчётливее проступало на лице его разочарование. Немудрено. Коли дворец пуст, так вернее верного, что и казна козарская ускользнула. Да как ускользнула?! Только-только – и часу не прошло. Пламенники вон ещё догореть не успели. Ищи-свищи её теперича – не докличешься! Разве что, ковры да подушки и остались, а с них прибыток невелик…

Миновав несколько таких же порожних помещений, князь с воеводой ступили в просторный зал. Тут было много светлее: и окон поболе, да ещё и откуда-то сверху свет падал в самую середину, где на устланном хорасанскими коврами возвышении стоял трон с высокой резной спинкой, а рядом кулём валялся какой-то грузный человек, облачённый в дорогой шитый золотом парчовый халат.

Приблизившись, князь присмотрелся к распростёртому на полу телу. Человек был мёртв. Не старый ещё. Неимоверно толстый. Лицо одутловатое, безусое, безбородое. В страшно выпученных остекленевших глазах застыл ужас. Горло покойника было туго перетянуто кожаным ремнём.

– Удавленник, – изрёк князь и спросил, обращаясь к Свенельду: – Как мыслишь, кто таков?

– А тута и мыслить неча! Хакан ето ихнай! – уверенно ответствовал воевода.

– Как так? – Усомнился князь. – Вечор, как сеча зачалась, ты мне на иного указывал.

– Так двое их хаканов-то! – спокойно пояснил воевода и указал на усопшего. – Сей – набольший. День-деньской сидит на седалище, – для убедительности Свенельд положил руку на спинку трона, – быдто, бог какой. И сам отсель никуда не выходит, и к нему не подступиться. Имени ево никто не знает. Хакан и хакан! А тот, што на рать выходил, навроде как, меньшой… Хакан-беком зовётся.

По всему видать, услышанное Святослава озадачило.

– Всё одно, я в толк не возьму, – признался он и, кивнув на мертвеца, спросил: – Нешто можно вот так-то? Какой-никакой владыка.

– Мудрено, – согласился с ним Свенельд. – Враз и не разобраться… Тут вишь как: набольший хакан, он для виду токма! Живёт не тужит. Ни в чём нужды не ведает. От всякого почёт ему. А случись, скажем, недород, аль иная какая напасть, задушить его должно, штоб, значит, лихо отвесть! Я, было, и сам не верил, да вишь оно как…

Только тут Святослав смекнул, что значило «не для красного словца бают…», обронённое недавно Свенельдом, после того, как гридь с порога крикнул, что живых никого нет. Выходит, воевода так и полагал, что хакана застанем удавленным.

– А далее-то как без набольшего? – Силился князь проникнуть в замыслы козаров, измысливших столь чудные порядки в своей державе.

– Так, невеликая потеря! Наново кого ни то замест прежнего посадят! – с нескрываемым пренебрежением, будто речь шла о чём-то, вовсе не стоящем внимания, изрёк воевода. – Аки быка для приношения, токмо и держат. Истинно-то правит хакан-бек. Иосиф по имени. Жидовин.

– Жидовин? – недоверчиво переспросил Святослав. – С чего? Козаре ж – кочевой люд, а те спокон веку Небу молятся.

– То когда было! – Отмахнулся воевода. – А ныне у их так заведено: хошь,

как допрежь, в Тенгри веруй, а хошь избери любого бога по сердцу. Теперя и жидовинов средь козар хватает. А сколь исмаильтян! Матушки твоей, княгини Ольги, единоверцев тож в достатке. И сказывают, для кажного в Атиле молельный дом поставлен… Одно слово, путано у них тут! – заключил Свенельд и вернулся к тому с чего начал. – Войско, прибыток и береженье казны – всё хакан-бека забота. Иосиф накануне на рати был. Опосля сюда подался. А ныне, вишь, и сам утёк, и казну, должно, умыкнул аль загодя схоронил где.

Похоже, последние слова задели Святослава за живое, напомнив, что козарские сокровища, слухами о коих свет полнился, сделались для него недоступны. Он вдруг стремглав сорвал с пояса боевой топор и в бешенстве обрушил несколько мощных ударов на спинку ни в чём неповинного трона, круша затейливую резьбу, которой та была украшена. Воевода спокойно взирал на буйство, учинённое князем, нимало тому не препятствуя ни словом, ни движением.

– Град спалить! Чтоб место впусте лежало на веки вечные! – в запале прорычал князь, когда вволю намахался топором и остановился, дабы перевесть дыхание.

Воевода не перечил.

– Твоя воля.

– Да отряди людей, Иосифа-аспида словить! – гневно сверкнув очами, повелел Святослав. – Покуда не далече убёг.

На что Свенельд твёрдо возразил:

– Никак не можно, княже. Сколь при нём присных, кто ведает, а у меня всяк гридь на счету. Да и как ево сыскать? Степь кругом на все стороны. Опять жа, рекой до моря близёхонько, а там плыви куда душе угодно… – обтекаемо намекнул Свенельд на безнадёжность подобной затеи.

– Каво ни то взять да огнём жечь. Язык и развяжется. Вызнаем куда сбёг. – Святослав упрямо не желал смириться с досадной незадачей, постигшей его – ведь, желанная добыча была почти в руках, ан нет…

– Каво брать-та? Град пуст стоит. Народишко со скарбом своим поразбежался да в плавнях схоронился – поди сыщи… Опять жа, абы кто не гож – знающий нужон. А где такого изыскать? – резонно заметил воевода, не преминув напомнить: – Я ить тя упреждал, што зряшный гон выйдет.

То было чистой правдой. Свенельд и впрямь сколь мог пытался отговорить князя от спешного выступления на Атиль с единой молодшей дружиной. Втолковывал, что, дескать, неча попусту землю копытить, всё одно припозднимся. Да куда там! Святославу, ведь, коль что втемяшится в голову, слова поперёк не скажи. Так оно и вышло, не послушал князь, сделал по-своему…

– И отколь тока ты завсегда наперёд всё ведаешь? – отдышавшись, пробормотал князь, как бы признавая давешнюю правоту воеводы.

– А подсылы да соглядатаи на што? – Ухмыльнулся Свенельд. – Чать, звонкой монете всяк рад. Кинь кличь, да за куну сребра от охотников послужить отбою не будет… Намедни донесли мне, што допрежь рати уж хакан-бек о казне порадел. Вестимо, коль про ево сказывали: хитер аки старый лис – случись што, ужом вывернется, а таки выскользнет.

– То-то, што не пардус! – презрительно процедил сквозь зубы князь, вспомнив, как накануне повёл себя хакан-бек в битве: едва Святослав стал одолевать, бежал с ратного поля. И с высокомерной усмешкой прибавил: – Лукавством да извёртом на рати не выстоять! Супротив силы сила ж потребна! По мне так, меч – всему голова!

– То-то и видать, младешенек ты ещё, княже… – промолвил воевода, по-отечески снисходительно покачав головой.

Святослав и в правду был молод, едва двадцати трёх годов от роду, однако не терпел, ежели кто дерзостно напоминал ему о его летах. Воеводе же подобное прощалось, ибо в словах старого воина, пестовавшего княжича с младых ногтей, никоего урона княжьей чести не было, да и быть не могло. В них была лишь наука. Свенельд, никто другой, сделал его великим воином, в том сомнения никакого: порукой многие славные победы. Всем хорош князь Киевский: смел, силён, в битве удачлив… Но при том, прост и бесхитростен, аки отрок. Об том и сокрушался сейчас воевода, в который раз пытаясь пробудить в князе помимо бесстрашного воина, ещё и мудрого державного властителя.