Разрушение большой семьи в ходе индустриализации и урбанизации ведет к снижению рождаемости, а снижение рождаемости ведет к дальнейшему разрушению большой семьи, запуская самоусиливающийся процесс. В городах многодетные семьи экономически неэффективны из-за относительно высокой стоимости образования и медицины (уровень которых задается глобальным стандартом потребления), и вытесняются малодетными семьями, а в малодетных семьях растут затраты необходимой деятельности родителей, поскольку уже нет бабушек и дедушек, тетушек и дядюшек, старших детей (в совокупности именуемых «аллородители»), которые в традиционных больших семьях берут заботу о младших детях на себя. Урбанизация окончательно вырывает людей из природной среды и помещает их в искусственную среду, в которой культурный отбор начинает превалировать над естественным:
«Если естественный отбор поддерживает большие размеры семьи (или настолько большие, насколько позволяют ресурсы), то культурный отбор с искажением престижа может благоприятствовать маленьким семьям, поскольку у людей с маленькими семьями остается больше времени на приобретение социального статуса. Время, которое тратится на воспитание детей, можно потратить на такие вещи, как бизнессделки, достижение правительственных должностей или публикация научных статей. Другие люди с большей вероятностью будут копировать признаки индивидов с высоким статусом, одним из которых может быть норма “иметь маленькую семью”. Таким образом эта норма распространяется в популяции и приводит к меньшим размерам семей» (Месуди 2019, с. 149-150).
Причиной демографического перехода является контроль над рождаемостью, а причиной контроля над рождаемостью является повышение информационной энтропии деятельной силы. Даррелл Брикер и Джон Иббитсон в книге «Пустая планета» (2019) связывают снижение рождаемости с урбанизацией. Урбанизация ведет к тому, что растет стоимость воспитания детей. Кроме того, заводить детей в городе, то есть в промышленной экономике, менее выгодно по сравнению с деревней (то есть сельским хозяйством), где они могут быть работниками. Наконец, урбанизация ведет к повышению статуса женщин, их равноправию и распространению контроля над рождаемостью (Bricker and Ibbitson 2019, p. 17-18). Иными словами, снижение рождаемости связано с накоплением смыслов и увеличением времени, которое необходимо на освоение смыслов – как для родителей, так и для детей. Ограниченность человеческой жизни оказывается главным препятствием на пути расширения капитала, и это препятствие капитал ставит себе сам:
«Одновременно с тем, как капиталистический процесс в силу создаваемых им психологических установок все более подрывает идеалы семейной жизни и снимает внутренние барьеры, которые прежняя моральная традиция воздвигла бы на пути к иному жизненному укладу, он прививает и новые вкусы. Что касается бездетности, то капиталистическая изобретательность постоянно создает все более и более эффективные контрацептивные средства, которые устраняют преграды на пути самого сильного человеческого импульса. Что касается стиля жизни, то капиталистическая эволюция снижает желанность буржуазного семейного очага и обеспечивает альтернативные возможности» (Шумпетер 2008, с. 542).
Вторая группа факторов связана с разрушением традиций: семьи и религии. Разрушение большой семьи, характерной для сельской местности, и традиционной религии снижает социальное давление на потенциальных родителей (Bricker and Ibbitson 2019, p. 50-51). Здесь следовало бы добавить, что разрушение семьи и религии также уничтожает необходимую социальную поддержку для того, чтобы заводить детей. В отличие от родственников и сельской общины, городские друзья и коллеги не требуют от нас завести семью и детей. Однако в городе также нельзя распределить обязанности по воспитанию детей среди широкого круга аллородителей и нет той «подушки безопасности», которую предоставляют сельские и религиозные общины.
Урбанизация ведет к контркультуре, а контркультура ведет к творческому саморазрушению, в том числе в гендерном вопросе. Гендер из биологического «вдруг» становится культурным признаком и теряет всякую связь с самовоспроизводством людей. Умножение гендеров повышает культурное разнообразие, но подрывает биологическую рождаемость. Рост культурного разнообразия, может быть, и ускоряет эволюцию смыслов в коротком периоде, а может быть и нет, поскольку он никак не связан с предприимчивостью, но он понижает долгосрочную конкурентоспособность общества. Контробщества работают против шансов собственного выживания, ведь, перефразируя Докинза, нетрадиционный образ жизни не наследуется генетически.
Бенджамин Джонс в своей работе «Бремя знаний и “смерть человека эпохи Возрождения”» (2009) пишет, что знания возрастают по мере развития технологий, и каждое последующее поколение сталкивается с растущей образовательной нагрузкой. Эту нагрузку можно оптимизировать за счет удлинения образования и большей специализации при разработке новых технологий. Как следствие, увеличиваются затраты как на получение ученой степени, так и на создание команд исследователей и разработчиков, а удлинение обучения и укрупнение команд оказывают негативное влияние на экономический рост:
«Я показываю на большом наборе микроданных, касающихся изобретателей, что возраст первого изобретения, специализация и командная работа увеличиваются со временем. Кроме того, в межотраслевом разрезе специализация и командная работа тем больше, чем глубже область знаний, в то время как возраст первого изобретения на удивление мало отличается в зависимости от отрасли» (Jones 2009, p. 283).
Рождаемость могла бы спасти «революция» в системе образования, которая позволила бы, так сказать, массово «производить» докторов наук к 20-25, а не к 35-40 годам, чтобы они еще успевали после этого родить 2-3 детей. Но до сих пор попытки «производить» вундеркиндов даже штучно наталкивались прежде всего на эмоционально-волевые, а не на рационально-познавательные ограничения, заложенные в природе человека. «Революция» в системе образования требует помощи искусственного интеллекта (ИИ) – например, использования чат-ботов для обучения детей чтению – но лишает ребенка необходимого ему личного общения с людьми. Здесь мы попадаем в замкнутый круг: для создания сложных людей требуются более сложные смыслы (технологии, организации и психологии), а более сложные смыслы требуют для своего создания более сложных людей. Чем больше мы используем чат-ботов, тем больше времени нужно на их производство, тем меньше времени остается на «производство» самих людей.
Нежелание заводить детей связано не только с тем, что человеку в силу социально-культурных причин приходится до 40-45 лет бороться за свою профессиональную и финансовую состоятельность, но и с природными свойствами людей. Повышение алгоритмической сложности смыслов по мере исторического развертывания потребностей ведет к повышению требований ко «входу», на котором работают алгоритмы деятельности, требований к минимальному субъекту. Усложнение субъекта означает усложнение образования. В ситуации, когда психофизиологические свойства людей от поколения к поколению не улучшаются, для достижения необходимой квалификации работнику приходится учиться все дольше, повышается временна́я сложность образовательных алгоритмов.
Повышение сложности образования иногда не вызывается повышением сложности труда. Среди простых профессий, например, курьеров, водителей, заметную часть составляют люди с высшим образованием. Это может быть связано с неэффективностью подготовки кадров, ее несоответствием задачам производства. Но это может быть связано и с тем, что образование требуется не столько для профессиональной деятельности, сколько для повседневной жизни:
«Сегодня кажется, что общественное время сорвалось с петель, потому что нет больше ничего, что отличает труд от остальных видов человеческой деятельности. Таким образом, из-за того, что труд больше не является особой и отдельной практикой, внутри которой действуют специальные критерии и процедуры, абсолютно отличающиеся от критериев и процедур, регулирующих нерабочее время, больше не существует четкой, хорошо различимой границы, отделяющей время труда от внетрудового времени» (Вирно 2013, с. 131). «Наша жизнь уже гораздо сложнее, чем всего-то пять лет назад. Нам нужно использовать гораздо больше источников, чтобы работать, воспитывать детей и даже развлекаться. Число факторов и возможностей, которые необходимо рассмотреть, растет с каждым годом почти в геометрической прогрессии» (Келли 2017, с. 219).
