Она была ураганной смесью взбалмошности Скарлетт О’Хара, прирожденного интриганства Маргариты Валуа, красоты Элизабет Тейлор и сексапильности Моники Белуччи (или наоборот:). Я любила и оберегала ее, как своего ребенка Розмари. Думаю, что и она любила меня больше, чем любого из своих бесконечных любовников и мужей. Мы знали друг о друге практически все. Мы были alter ego друг друга, в каком-то смысле одна хотела быть другой, и наоборот.

Тогда мне не хватало ее сексуальности, я еще не раскрыла ее в себе, ее беспринципности, циничности, даже вероломности. Ей – моей зрелости, образованности, интеллигентности, воспитанности, утонченности.

За три года этой женской дружбы в засос, я очень устала…

Она умела рисовать несбыточные картины будущего, элегантно затягиваясь сигаретой, говорила: «Когда-нибудь, когда нам с тобой станут не нужны мужчины, мы уедем к морю. Купим дом. Иногда к нам будут приезжать наши дети и внуки. На нас будут красивые платья, гремящие браслеты по локоть на уже дряхлых, морщинистых руках, большие перстни на костлявых пальцах и обязательно шляпы с огромными полями. Мы будем все также сидеть на террасе, пить лучшее в мире вино, вспоминать всех наших любовников и держаться за руки…»

Однажды я решительно назначила ее «бывшей», но не потому что она предала (вернее, я не позволяла себе так думать), просто я больше не могла с ней оставаться, я устала от всех этих страстей и эмоциональных ветров/качелей ее жизни, я тихо разлюбила и оставила ее…

Я попросила, подругу и ее второго мужа, сдать кровь для моей умирающей матери… она отказала, сказав, что у нее критические дни и вообще давление… Это стало критическими днями моей любви к ней… Потом были ее звонки, и одно очень страстное, как только она умела, сообщение, но все это уже не имело никакого значения. Кончено, так кончено. Тогда я умела расставаться, крепко закрыв дверь любых умерших отношений.

Как-то один человек мне сказал: «Ты слишком категорична, уходя громко хлопаешь дверью. А надо всегда оставлять ее чуть приоткрытой, чтобы при необходимости в нее всегда можно было войти».

Но, я считала, что уж, если жечь мосты, то дотла:)

А как поступаете вы: сжигаете или оставляете переправы?:)

Почему-то мне вспомнился Шекспир: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о…». Вернее, вспомнила каждый раз, когда ко мне «приходил» клиент с разводом. Грустнее зрелища женщины, которой изменил любимый муж, бывает только мужчина, которому изменила жена. Уж сколько я их перевидала за свои кофе-пития. Львов, Козерогов, Овнов, Тельцов с глазами избитых тигров. Все эти ужасы, алименты, шантаж детьми, молодые мускулистые альфонсы-любовники, каждая история, как под TV-копирку, но у каждого оставленного своя боль. Чаще всего так кидают хороших карьерных ребят, например, Эдгара – лучшего барбера Москвы, которого знает каждая стильная мужская особь города, или Андрея, отвечающего в Microsoft Corporation за безопасность национальных ИТ-систем:) Футболиста Колю, но тут сложнее, сам бабник еще тот, именно от него я услышала фразу, от которой меня передернуло: «У меня женщин было не как грязи, а как микробов, она (жена) мне изменила с этим ничтожеством с животом». Тогда я чуть ли не впервые непрофессионально подумала: ну, и правильно сделала…

Я всегда умела слушать, в школе научилась записывать в дневники, то что мне говорили, в университете – анализировать, на работе – помогать. Но, с грустью стала осознавать, что с каждым разом мне это делать сложнее и сложнее. Я все больше начала понимать шутки психологов: у нас не депрессия, у нас вечная меланхолия.

Скучаешь не по городам, а по тому, как они тебя обнимали. Скучаешь не по мужчинам, а по тому, как они тебя любили. А любили меня всегда хорошо, щедро, страстно, почти всегда с красивыми подарками:) Если не могли дарить подарки, еще больше дарили себя.

Когда я грущу, я не только слушаю Sade, я еще танцую или пишу свои эссе.

Когда-то я написала:

«Несколько месяцев назад, еще на карантине, он сломил/увлек ее своим мужским напором, скорее даже напугал. Настолько, что она поставила все на жесткую паузу, сказав не просто «стоп», а «прощай».

Мало ли на свете ебанутых…) Но, только такие и не отступают:) И какого же было ее удивление и понимание, что хорошие мужчины – те же дети в душе, также ранимы. Чем больше он увлекался ей, тем больше менялся и открывался. Даже удивительно, как из пошловатого красавчика бабника-повесы вдруг начало прорезаться, а вернее искренне показываться, не просто человеческое, а глубокое и трогательное. Внутри него шел сложный процесс «очищения»: мускульная/мускульная броня дала трещину и стало отшелушиваться все напускное, псевдо-брутальное. Оказалось, что для его неотразимой внешности, он действительно давно не был на романтических свиданиях, по большому счету забыл, как это делается, а самое главное зачем. На их первом «настоящем» свидании, он нервничал больше, чем она. За этим было забавно наблюдать, но она не подавала виду:) Все это было, конечно, прекрасно и в целом ей льстило, что она опять подвинула или растопила замерший пласт очередной мужской души, но… что дальше с этим делать? Это же надо снова выходить замуж, а она этого явно не планировала…»

Или:

«О, если бы эти цветы умели говорить, какую историю любви, вернее борьбы, они могли бы рассказать:) Они встретились почти год назад всего лишь на час. Один час, который изменил их жизни. Потом Ковид неожиданно разделил их на страны. Все это время они переписывались и созванивались, чего только не наговорили друг другу за это время, что только не узнали друг о друге. Иногда расстояние – лучшая откровенность. А он любил поговорить о себе любимом:)

Она сбилась со счета сколько раз блокировала его, и получала цветы от него. Но, при этом была настолько не готова впустить его в свою жизнь, что дала адрес дочери для доставки букетов:) Ей это тоже поднадоело и она шутила: «Мать, уймись»:) После очередной блокировки, когда он писал или звонил с нового номера, она говорила:

– Опять ты:) Изыди, нечистая:) Зачем?:)

И он, на своем неидеальном, но каком-то чеховском русском, отвечал:

– Потому что я чувствую тоску между нами…

Она умирала от его бархатного, низкого голоса с акцентом. Самое мягкое, что он ей говорил в сердцах:

– Моя любимая врединааааа.

– Да, вредина, которая тебе не по зубам.

Самое жесткое:

– Ты больная на всю голову,

На что тут же получал в ответ:

– Не смей со мной так разговаривать!

Он извинялся, и сразу затихал, на время:) Когда ее совсем несло, она писала: «Ты ищешь легкой победы там, где ее, в принципе, быть не может. Да, получается, что в истории с тобой я «мужчина», к моему большому сожалению. Я умею отвечать за свои слова и поступки. И «корсиканцем» надо было называть меня, а не тебя».

Правда всегда отличается от вымысла. Или не всегда?

Я уже давно перестала задаваться вопросом, почему все мужчины, которые со мной были и появляются в моей жизни курили? И не просто курили, а как сказали бы, даже во времена пока мир «не стал другим» – смолили. Пачка в день минимум, а лучше две в сутки.

Я помнила аромат, да и сейчас могла бы отличить, все эти Беломорканалы и Явы, потом «перестроечные» Данхилы и Парламенты. С закрытыми глазами я нарисую силуэт Ковбоя Мальборо. В моем доме экзотических пепельниц и красивых зажигалок больше, чем тюбиков с помадой и флаконов с духами. Курили все мои деды, курили братья, курил отец, никогда не выходя из комнаты, потом мужья…

При этом я не выкурила ни одной сигареты за всю жизнь, но инстинктивно красиво умею держать сигарету, как опытная куртизанка.