Снова зазвучал голос Шико Афонсо. Песня его лилась широко и свободно. Все сейчас: и парусник, и море, и надвигающиеся сумерки, и морны, и звуки его шестиструнной гитары — волновало матроса, вселяло надежду скоро оказаться на берегу и вновь ощутить терпкий привкус вечного праздника в трактирах, что расположены в квартале бедняков.

Ньо Мошиньо, опираясь на жизненный опыт своих шестидесяти лет, дает советы.

— Только смотрите, будьте осторожны, предупреждаю вас, Шика Миранда. В день прибытия ни в коем случае не наедайтесь досыта. Сьешьте несколько ложек супа, и хватит. Надо наполнять желудок постепенно, запомните мои слова. Я сам видел, как люди умирали оттого, что сразу набрасывались на еду.

Только теперь старый Мошиньо заметил, как побледнела и поникла Коншинья, его соседка с другого боку, и решил немножко ее подбодрить.

— Тебя разморило, Коншинья?

Она покачала головой и, не скрывая тревоги, спросила, словно этот вопрос завершал целую вереницу преследовавших ее мыслей и опасений:

— Как по-вашему, ньо Мошиньо, повезет мне на Саосенте?

Чтобы вселить в Коншинью уверенность, старик попытался придать своим словам как можно больше убедительности:

— Послушай меня, милая. Я в жизни многое повидал. Доводилось видеть и людей, впавших в нищету, — они страдали от голода, мучились, а потом все менялось, они выплывали на поверхность, скапливали деньжонок, становились важными господами, понимаешь? Надо только надеяться и не терять мужества. Я в жизни многое повидал, Коншинья, можешь мне поверить.

Старик абсолютно прав. Но мужества ей и так не занимать. Нужно только набраться сил. Несколько ложек кашупы, и все придет в норму, она поправится и станет совсем другой. Конечно, все образуется. Только бы корабль поскорее бросил якорь в порту. Правда, у нее на Сан-Висенти нет знакомых, — где-то она найдет приют? — но мир не без добрых людей, кто-нибудь ее пожалеет.

Ньо Мошиньо хорошо знал жизнь. Он был свидетелем многих событий, на его глазах во времена затяжных засух разыгрывались подлинные трагедии. Немало пережив сам, старик нередко давал дельные советы другим. Мошиньо охотно рассуждал о людских страданиях, бедах, нищете, и пассажиры парусника с растущим уважением поглядывали на умудренного жизнью старика. Чего только ему не доводилось видеть! В периоды длительных засух люди делались похожими на живые скелеты — кожа да кости, вздутые, точно бурдюк, животы. Многие умирали от голода. А потом, потом, как вы знаете, наступала пора дождей. Поля снова становились зелеными. Созревали плоды и овощи. Поспевала кукуруза. Благодать! Праздник на Островах. Люди прыгали от радости, плескались в лужах, подставляя обожженные солнцем тела под струи падавшей с неба прохладной, благословенной воды. Праздник на Островах — танцуют смуглые мулатки, танцуют красавицы, каких и в целом свете больше не сыщешь.

— И вот однажды некто Жонзиньо Бенто, мой родственник, вообще-то человек осмотрительный, забыв про всякую осторожность, наелся кашупы. И что же вы думаете? Через несколько часов вдруг Жонзиньо падает без сознания на землю, а изо рта у него течет слюна, точно у бешеной собаки. Является доктор, спрашивает, что больной ел. Ему отвечают, что Жонзиньо наелся кашупы. А долго ли он до этого голодал? Кто знает, доктор, уж наверное, не один день. Ну, тогда ему теперь ничем не поможешь. И в самом деле, Жонзиньо в ту же ночь умер.

— Это господь бог наказывает нас за чрезмерную жадность.

— Бог тут ни при чем, мои милые. Просто человек настолько ослабевает, что желудок его не справляется с большим количеством пищи.

И, глядя Коншинье прямо в глаза, Мошиньо повторил:

— Я много чего в жизни видел. Будь осторожнее. Не надо сразу наедаться, слышишь?

Разумеется, она слышит, и Коншинья вежливо поблагодарила его за совет. Когда говорят старшие, их устами глаголет сама мудрость.

Несмотря на крайнее истощение и морскую болезнь, пассажиры «Покорителя моря» то и дело затевали друг — с другом разговоры. Истории о голоде неизменно заканчивались описанием обильного урожая. Одни и те же рассказы об изобилии, приходящем на смену нищете, повторялись по нескольку раз, пространно пересказывались с многочисленными деталями, доставлявшими и рассказчикам и слушателям почти чувственное удовольствие.

Бушевал шторм. Над взбунтовавшимся морем опустились черные тучи. Парусник бросало с волны на волну, и смятение вновь охватило пассажиров. У матроса на рее закружилась голова, и он поскорее спустился вниз. Судно кренилось и скрипело. Когда волны, обрушиваясь на верхнюю палубу, разбивались о мачты, ужас беженцев достигал предела. Затаив дыхание, люди следили за разбушевавшейся стихией. Многие молились. Хотя до вечера было еще далеко, на море опустилась темнота. Ветер хлестал паруса, ревел, выл. Те, кому почему-либо надо было пройти по палубе, двигались осторожно, крепко держась за поручни.

Капитан сновал по кораблю, отдавая приказания, как всегда, энергично. Но порой в его голосе проскальзывала тревога. Неужели они и вправду погибнут? Шика Миранда громко молилась — настал ее последний час. Она не протестовала, не возмущалась. Воля человека бессильна против воли божьей. Так думала Шика Миранда, так думали и другие пассажиры. Однако как только ветер на мгновение стихал, печаль и покорность, владевшие ими, сменялись обращенными к небу горькими сетованиями. Ньо Мошиньо и еще какой-то старик призывали людей к спокойствию. Но кто их слушал? Ветер неистовствовал, парусник метался из стороны в сторону, разъяренные волны захлестывали палубу, деревянная обшивка скрипела, и в памяти людей оживали мрачные истории кораблекрушений, о которых так любили рассказывать теплыми вечерами на Сан-Николау. Даже когда шторм утих и качка почти прекратилась, Шика Миранда не могла преодолеть страх и дурные предчувствия.

Пассажиры все еще были охвачены беспокойством, когда на палубе появился капитан. Во рту у него дымилась трубка, рукава рубашки были засучены, глаза лучились доброй улыбкой, держался он уверенно, и это сразу придало всем мужества.

— Не унывайте, земляки! Буря миновала.

— Все уже позади, капитан?

— Конечно. Теперь до Сан-Висенти рукой подать.

— Нам еще долго плыть?

— Сан-Висенти совсем близко. Еще часа три, и мы в гавани. Крепитесь.

И, отдав приказания рулевому, капитан пошел дальше. Его сердечные слова придали людям сил и уверенности. Душевный человек этот капитан Фонсека Морайс, что и говорить, хороший он парень — и парусником управляет мастерски, и с пассажирами ладить умеет, как никто другой.

5

Вы только поглядите на ее исхудалое лицо, жизнь в ней еле теплится! Время от времени женщина обращается с каким-нибудь вопросом к Шике Миранде. Где же он видел это лицо? Наверное, они с ней уже встречались прежде, а может, она просто очень похожа на кого-то из его знакомых? Откуда она? Из Праи^[6] или с острова Брава? С острова Сал или с Санту-Антана? А может, вовсе и не оттуда. Может быть, она тоже с Сан-Висенти. Из квартала Понта-ду-Сол, где он провел детство. Как бы то ни было, ее вид вызывает у Шико Афонсо сострадание. Что такое голод, ему хорошо известно. Впрочем, у Шико нет особой охоты углубляться в подобные воспоминания. С детских лет он мечтал об иной, более насыщенной событиями жизни. И когда отец, мелкий землевладелец с Санту-Антана, послал его после окончания начальной школы на Сан-Висенти учиться в лицее, поручив заботам уже немолодой тетки Жоаны, жены ньо Раймундо, Шико Афонсо уже рисовал в воображении радужные картины. Но мечты — одно, а то, что мы получаем от жизни, — совсем другое. Наступил, вызванный продолжительной засухой, кризис сороковых годов, тетка умерла, и вскоре он бросил ученье. Шико привык на Сан-Висенти к разгульной жизни, к пирушкам с приятелями, к серенадам, которые они каждый вечер пели под окнами у любимых, и ему было страшно возвращаться на родной остров, откуда приходили вести о голоде и нищете, о том, что его родным день ото дня жить становится все труднее.