Кто бы мог подумать, тетушка Жожа! Теперь у тебя свои дом, дети твои, слава богу, пристроены и живешь ты припеваючи, не зная забот, в Лиссабоне — о чем ты мечтала, как и большинство твоих ровесников, с давних пор. А ведь я знаю, что во время последней засухи на Сан-Висенти погибло много людей, очень много. Столько земляков умерло от голода на нашей родине, хотя и меньше, чем на других островах, где враждебные стихии свирепствовали еще сильнее. Когда солдаты экспедиционного корпуса расселились по всему побережью Саосенте, тетушка Жожа открыла столовую-пансион и тем зарабатывала себе на жизнь. Скромная это была столовая, тут можно было только червячка заморить, лишь как-то голод утолить, с едой в те времена было трудно, и солдаты, питаясь у Жожи, могли сэкономить немного денег, чтобы послать родным в Португалию, каждый старался хоть чем-нибудь помочь своим. Жизнь тетушки Жожи после открытия столовой превратилась в пытку, что и говорить. Вечно не хватало припасов, приходилось из кожи вон лезть, чтобы состряпать для постояльцев какой-нибудь обед. Ложилась нья Жожа за полночь, а на рассвете уже вскакивала, несмотря на то что с вечера долго не могла заснуть от усталости, — надо было одной из первых попасть на рынок, чтобы купить бананы, манго, фасоль, горох, виноград. Потом она шла на кухню, иной раз приходилось самой прислуживать за столом, случалось, и посуду мыла, за все бралась, а помогала ей одна лишь сестра Фаустина, да, сестра Фаустина, она, бедняжка, только и годилась, что для таких дел, разве можно было поручить ей серьезную работу! Тетушке Жоже самой приходилось следить за служанками — ведь с ними надо было держать ухо востро, а не то клиенты тут же начнут жаловаться. А в те времена каждый рад был бы устроить у себя пансион с обедами, но вскоре и у Жожи постояльцев стало меньше, одни питались тем, что сажали на своем участке, другие перебрались жить к подружкам, или построили себе дом и — прости-прощай… О, как трудна была твоя жизнь, Жожа! Поверишь ли, я помню, какой ты была тогда, сдается мне, я видел тебя несколько раз у ньи Консейсао, у нее еще в то время жила племянница, прехорошенькая девушка, хотя и немного легкомысленная, кажется, Манинья, да, точно, ее звали Манинья, она родила ребенка от капрала и убила его, ее судили — вот такая грустная история. Если не ошибаюсь, ты повадилась ходить к тетке Маниньи чуть ли не через день и как раз в обеденные часы. Послушай, ты ходила обедать к нье Консейсао или к нье Лии Боржес? Нет, к Лии Боржес ты стала наведываться после окончания войны, когда жизнь твоя снова пошла под уклон. Правда, к тому времени дети тетушки Жожи уже подросли: старший окончил лицей и отправился без гроша в кармане в Лиссабон, поступать в университет, дочери стали учиться шить, несколько лет спустя она и сама с божьей помощью перебралась в столицу.

Тетушка Жожа сидит напротив меня, на диване, обитом тканью цвета морской волны, по левую руку от нее моя жена Валентина, по правую — дона Лусинда, наша общая приятельница и подруга детства ньи Жожи. В гостиной еще два дивана, кирпично-красного цвета. На полу лежит темно-коричневый ковер, подарок ее сына Роландо. Посреди комнаты — круглый стол и стулья, память о матери; около стены стоят рядышком два шкафа с посудой, Жожа приобрела их в самые тяжелые для нее времена. В углу — трюмо, привезенное с Сан-Висенти. На одной стене — репродукция картины на охотничий сюжет, к другой прислонен вставленный в рамку, чтобы можно было его повесить, небольшой итальянский гобелен, который Жожа также вывезла с Островов Зеленого Мыса, — индийские торговцы продают их там за бесценок, так же как и в портах Средиземного моря или в городах Африки, ведь эти люди странствуют по всему свету. Тетушка Жожа сидит напротив меня, и я внимательно разглядываю ее, зачарованный ее голосом, ее жестами, ее улыбкой, и с наслаждением слушаю ее болтовню. Я рассматриваю ее гладкую, упругую кожу (просто поразительно, у нее совсем нет морщин!), ее тонкие, тронутые сединой волосы, небольшие ясные глаза, они перебегают с одного собеседника на другого, точно воробьи, порхающие в ветвях цветущего дерева. Я любуюсь цветом ее кожи. Кожа у нее не темная, а смуглая, напоминающая спелый финик. Ничего не скажешь, красиво. Этот цвет вызывает у меня определенные ассоциации — мне вспоминаются картины Гогена. И я думаю о креолках с Зеленого Мыса, о смуглянках с черными, голубыми и карими глазами, и мне приходит на ум простая мысль: если бы Гоген отправился на Острова Зеленого Мыса, вместо того чтобы безрассудно похоронить себя на Таити, какие бы чудесные полотна он мог там создать! Но что поделаешь, тут некого винить. Если бы сердце ему подсказало уехать на архипелаг Зеленого Мыса, когда он бежал из Европы, он бы высоко взлетел и, уж конечно, не умер бы в нищете. Сочинители морн, писатели, поэты, гитаристы и художники — на Островах уважаемые люди, и такого художника, как Гоген, с его тягой ко всему необычному, несомненно, пленили бы и наши морны, и креолки, это уж точно, а женщин на Зеленом Мысе у Гогена было бы без счету, и многие пришлись бы ему по вкусу. И, увлеченный красотой нашей земли, нашей музыкой, женщинами, чертами нашего быта, он запечатлел бы прекрасные лица креолок в пылких тонах своей палитры. И сам убедился бы, насколько счастливее оказался его удел здесь, на креольских островах, чем судьба, уготованная ему в изгнании, в дальних странах. Он бы не умер здесь с голоду, нет, он скончался бы, окруженный всеобщей любовью и поклонением. Впрочем, судьба каждого предопределена от рождения. Я разглядываю легкое платье Жожи — темные ветви на зеленом фоне, — ее статную фигуру с чуть выступающим животиком, который эта модница стягивает корсетом всякий раз, как собирается принарядиться, чтобы прогуляться по улицам или сходить в гости, и тогда он становится совсем незаметным, ведь тетушку Жожу не назовешь толстушкой, отнюдь нет. Слушая ее болтовню, я с улыбкой поглядываю на Жожу и думаю о том, что зеленомысцы удивительно похожи — все они наделены редким даром доставлять своим слушателям удовольствие. Я почти не открываю рта, боясь прервать этот поток слов, — пусть себе говорит на здоровье. И вдруг неожиданно с губ моих срывается вопрос: «Нья Жожа, сколько лет вы прожили в Лиссабоне?» — «Ах, сынок, вот уже одиннадцатый год пошел, как я приехала. С той поры, как наши Острова оплакивают свою несчастную долю». Значит, уже десять лет она живет в столице и вполне довольна своей жизнью, затерявшись в огромном городе, она обрела покой и счастье. «Я приехала в Лиссабон, чтобы выдать дочерей замуж. И кому угодно это повторю. Да, я приехала в Лиссабон с намерением выдать моих девочек замуж. Сама я хлебнула немало горя, случалось, и к бутылке прикладывалась; мне казалось, выпьешь стаканчик грога — усталость как рукой снимет да и удача дается в руки только смелым. На днях я как раз рассказывала об этом Жужу. Однажды вечером, я жила тогда на Саосенте, сижу я на кухне и спокойно попиваю свой кофе, как вдруг меня словно кольнуло: надо выдать дочек замуж. Иначе какая это жизнь? И потом, что может быть приятнее для матери, чем выдавать дочерей замуж? Да только разве здесь, на Саосенте, у них есть какие-нибудь возможности? Парни с нашего острова не желают жениться, они просто находят подружку себе по вкусу и начинают жить с ней одним домом. Знаете, на острове Сантьягу, у негров в глухих районах, по две или даже по три жены. Проклятые отголоски трибализма все еще дают о себе знать на нашей земле. А мне хотелось, чтобы дочки вышли замуж и хорошо устроились в жизни. И я сказала себе: «Жожа, надо ехать в Лиссабон». Но как? Об этом я и понятия не имела. Но видно, не зря говорят: кто ищет, тот всегда найдет. А раскисать — это самое последнее дело. И вот я в Лиссабоне. Привезла с собой немного деньжонок, запаслась маисом, фасолью, копченым мясом, свиной колбасой. Еды и кофе нам хватило месяца на два. Потом наступили тяжелые времена. Я изворачивалась, как могла, с меня семь потов сошло, пока я добывала средства к существованию для себя и для девочек. Немало времени и сил на это потратила. Знаете, очень туго нам пришлось. Жизнь в Лиссабоне нелегкая. Случалось, мои девочки едва не рыдали от голода. Но мне упорства не занимать. Ведь правильно говорят: что посеешь, то и пожнешь. Я начала брать заказы на шитье, да и земляки мне помогали. Я стала сдавать комнаты жильцам. Жизнь постепенно налаживалась. Оставалось только снять небольшой домик за умеренную плату. Так я и сделала. Стала приглашать к нам на вечеринки молодежь: студентов университета, докторов^[15], инженеров, служащих министерства — словом, земляков, достигших какого-то положения. Теперь в доме появлялись только люди, достойные внимания, разве что случайно забредет иной раз какая-нибудь старая знакомая — не могу же я захлопнуть у нее перед носом дверь. Я хотела, чтобы эти парни обратили внимание на моих дочерей, а дочки у меня, надо признаться, были прехорошенькие — я говорю это вовсе не потому, что они моя плоть и кровь. Молодые люди приходили, ели, пили, танцевали, играли на гитаре, болтали, развлекались. А я, мои милые, все время держала ухо востро: пуганая ворона куста боится, разврата у себя в доме я не потерплю! Жожа в таких делах стреляный воробей, меня на мякине не проведешь. Я долго раздумывала, как сдвинуть дело с мертвой точки, и наконец нашла выход. «Соблюдайте благоразумие, — твердила я дочкам, — смиряйте до поры до времени свои порывы». Ведь молоденькая девушка что порох, кровь в ней так и кипит, ни в коем случае нельзя оставлять ее одну, без присмотра — это же все равно что пустить вскачь норовистую лошадь без седла. «Настанет и ваш черед, — повторяла я. — Без терпения не будет и умения». И слава богу, все устроилось наилучшим образом. Ни одному прощелыге не удалось воспользоваться слабостью моих дочерей. Старшая вышла замуж за преподавателя технического училища — вот он на самом деле окончил факультет экономики и финансов. А моя внучка Мими — дочь другой, младшей моей дочки, Жулиньи… Ах, эта Мими! До чего у девчонки язык здорово, подвешен! Здесь, в Лиссабоне, я могу, наконец, отдохнуть». — «Нья Жожа, а вы не скучаете по родным местам?» — «Ах, мои дорогие, вы же знаете, что Острова — моя родина и, хотя острова эти совсем крошечные, забыть их невозможно. Порой мне так не хватает наших Островов. Я надеюсь еще туда вернуться. Я даже собираюсь потихоньку, думаю, что в один прекрасный день отправлюсь в путешествие. Всему свое время — (она скептически улыбнулась, словно посмеиваясь над своими собственными мечтами). — Возьму да и махну на Зеленый Мыс, проведу на родине сезон — будто туристка. Да, все мои мысли теперь там, на родной земле. Сын частенько говорит мне: «Матушка, вы точно королева живете». А тогда я думала: «На Сан-Висенти у меня будет своя служанка и все, что полагается, не как-нибудь, на Сан-Висенти — имейте это в виду — Жожа ни за какую работу браться не станет, боже упаси! Она будет отдыхать, развлекаться, пускать пыль в глаза. Ох, до чего же это приятно!»