Я закурил папиросу, закутался в пальто потеплее и подошел к девушке.

– Да, это и вправду страшно. Я даже не знаю, что теперь делать.

– Уже почти год прошел. Ты не мог этого знать.

– Так вот почему ты ничего не писала? Да и я, как последний слепец, не ведал о таком горе, просто жил в своем мирке, совершенно позабыв о тебе, о доме, обо всем, что было раньше. – Я готов был разрыдаться, но чувствовал, что слез во мне уже не осталось. – А что Руфус? Он мог знать об этом?

– Да, он помог оплатить их похороны.

– И ничего не сказал… Хотя его я тоже давно не видел. После того, как…

– После чего?

– Не важно, – ответил я, стараясь не будоражить в памяти воспоминания о той злополучной квартире и ее хозяйке, носившей траур. – Ладно, нам пора идти.

Я помог ей подняться на ноги, она попросила у меня закурить, я молча исполнил её просьбу. В момент эта сцена напомнила мне о войне, о том разрушенном здании, о той девушке, над которой бесстыдно надругались неизвестные мне люди, о ее глазах, о моем чувстве стыда. Это все лавиной обрушилось на меня, ударило в самое сердце, заставило задрожать руку, державшую спички. У меня сложилось впечатление, что я здесь был всегда, среди этих обломков, этого пепелища, пропахшего смертью. Сагита предстала передо мной в совершенно другом образе, и мне стало плохо.

– Прости меня, – тихо прошептал я, все еще смотря на ту несчастную девушку, которой так и не сумел помочь в годы войны.

Глава 4. Я не здесь

1.

Я никогда бы не захотел возвращаться в это место. Здесь пахло смертью, самой настоящей, с кусками оторванной плоти, грудой кирпичей, что еще когда-то были зданием школы. Они оставили после себя несколько повешенных тел. Детских тел. Их просто повесили за шею, под самый потолок, потом подожгли, предварительно облив всю одежду бензином.

Здесь все еще был слышен плач невинных жертв. Он словно отскакивал от стен и проносился по всем коридорам одним нескончаемым потоком.

Я закурил папиросу, сдвинув каску на затылок. Мне было жарко. Другие солдаты из нашего отряда беспорядочно разбрелись по всему зданию, осматривая комнаты и прихватывая с собой ценные вещицы. Топот их грубых сапог периодически выводил меня из состояния прострации.

– Разве можно так? – раздался голос за моей спиной.

Он принадлежал молодому солдату, на пару лет младше меня, который с болью в глазах рассматривал жуткую картину смерти.

– Сколько их тут?

– Не знаю, не считал. Думаю, около тридцати, – сухо отозвался я.

– Матерь божья. Тридцать детей. Для чего им понадобилось истреблять целый класс?

– Они просто забавлялись.

– Забавлялись? – Он переспросил, с какой-то грубой интонацией.

– Здесь многое происходит ради забавы.

– Больные ублюдки.

– Мне кажется – мы не сильно отличаемся от них.

Солдат попросил у меня закурить, после чего рассказал мне историю о том, что его младший брат все еще ходит в школу и что он искренне надеется на его благополучие. Звучало трогательно, как-то с любовью и по-домашнему, но я наслушался подобных речей от каждого из своего отряда. Поначалу ты стараешься сохранить в себе человека путем вытаскивания наружу сладких воспоминаний, но по прошествии некоторого времени стирается всё, и даже такие обрывки памяти уже не в состоянии разбудить в тебе какие-либо чувства.

Я никогда не забуду этих мертвых детей, тела которых встретили нас на подходе к городу.

Ближе к вечеру мы устроились на привал. Шел дождь, он беспощадно проникал сквозь дырявую крышу и обрушивался на нас. Кто-то играл на губной гармошке, травил анекдоты и просто жевал засохший кусок хлеба. Объединившись в единое целое, мы представляли собой обыкновенное семейство, собравшееся за ужином у костра. Было сыро и прохладно, но, если закрыть глаза и представить вокруг себя яблочный сад, листва которого орошается свежестью вечернего дождя, становилось не так мерзко.

Мне грезился дом, мои родители, которые изредка писали мне письма и еще реже получали ответы на них. Мне грезилась жизнь, которой я буду жить, когда вернусь с войны. Интересно, какой она будет? Кого увижу я, вернувшись на родину? Смогу ли я найти достойную работу, завести семью, почувствовать себя нормальным человеком? Эти слюнявые, романтические вещи кубарем пробегали по ступенькам моего сознания, бодрили, но в то же время заставляли грустить. Предавшись подобным мыслям, я медленно засыпал, укрывшись дырявым пледом.

Мне снился сон, в котором спящий город был полностью объят вязким, непроглядным туманом. Я старался ступать как можно тише, не привлекая ничьего внимания. Правда, людей здесь не было, они просто испарились, превратившись в белую пелену. Странно, но мне не было страшно. Напротив, тепло проходило сквозь всё мое тело, успокаивая некогда бушующее пламя сомнений и негодований. Наверное, это был рай, если он, конечно, существует. Ни на что не похожее место, пронизанное атмосферой сновидений.

Так я и брел, вдоль по улице, сжимая в руке винтовку.

Затем я заметил впереди себя небольшой садик, в центре которого находился пруд, заросший кувшинками. По берегам росли ивы, склонившиеся до самой кромки воды. Раннее утро обдало меня своей свежестью, окутало этим сладостным мгновением, и я растаял. Зеркальная поверхность пруда напоминала мне небо, такой необъятной она казалась. Остановившись и опустив глаза, я принялся рассматривать свое отражение, как вдруг заметил, что капли крови редкой чередой обрушились на водную гладь. Затем меня обхватили нежные женские руки, и я почувствовал, как ко мне прильнуло чье-то хрупкое тело. Потом я услышал смех, такой короткий, искренний, заволакивающий мое сознание в какие-то серые сады, из которых невозможно найти выхода и точно так же невозможно сопротивляться. Небольшой напор – и мы оба упали в воду, на самое дно, к рыбам, к обитателям водных глубин.

А когда утром я проснулся, я заметил, что нахожусь в отдалении от своего отряда, одежда имеет потрепанный вид, на лбу выступила испарина. Повернув голову в сторону, я увидел сидящую на старом письменном столе девушку. Ее колени и локти были ободраны, на губах виднелись капли крови. Она вся дрожала, стараясь не смотреть на меня. Описанию не поддавались все мои ощущения. Как я здесь оказался? Кто она? И почему так боится моего взора.

– Где я? – раздался мой голос.

– Тебе было хорошо? – только и ответила она.

– Не понимаю, о чем ты.

Повернувшись ко мне, она украдкой продемонстрировала мне свои бедра, по которым струился ручеек крови. К горлу подкатила тошнота.

– Тебе было хорошо? – переспросила она.

– Но я не мог, я же… – ошеломленный отвечал я. – Ты в порядке? Я просто не знаю, как такое могло случиться? Как мы сюда попали? Кто ты?

Девушка, чьи волосы были вымазаны грязью, попыталась встать на ноги, но не смогла. Она была невероятно слаба. В голове не укладывался тот факт, что ей казалось, будто бы я мог сотворить с ней такое. Каким монстром нужно быть, чтобы притащить беззащитного ребенка в старую школу, надругаться над ней и после этого напрочь забыть все подробности содеянного. Мне хотелось прикоснуться к ней, понять, что она реальна, что это все не сон. Я вытянул вперед руку, но девушка с ужасом отстранилась.

– Не бойся, я не причиню тебе вреда. – Сказал я, пытаясь улыбнуться.

– Я уже не боюсь, – только и сказала она.

Потом девушка попросила у меня закурить, я полез в карман за папиросами, мысленно извиняясь за свое поведение. И где, черт возьми, весь мой отряд? Куда он подевался? Как они смогли допустить такое?

Подойдя к несчастной девочке ближе, я протянул ей папиросу. Ее глаза замерли на уровне моего лица. По телу пробежал холодок.

– Я ждала, когда ты проснешься, – только и произнесла она.

2.

Сагита сидела напротив меня, опустив голову. Мерзкий дождь все еще неустанно проливался с неба, и вскоре на дорогах образовалось большое количество луж. Они странным образом напоминали мне озера, окруженные со всех сторон непроходимыми лесами и горами. Время от времени вода переваливалась за край, проникая на соседние лужи, принимаю на свою поверхность всякий мусор.