– Так он с меня, наверное, вообще свалится, – сказала она встревоженно, глядя, как дядя колдует над ее драгоценным поясом.
– Не свалится, ты, главное, дыши полной грудью, чтобы он держался на месте. Это мое распоряжение, а когда ты немного раздашься вширь, мы его снова расставим, а потом еще – чтобы талия у тебя стала как у Гебы, богини здоровья, а не как у модницы с картинки, уродливее которой ничего и быть не может.
– Как ужасно! – Роза бросила презрительный взгляд на пояс, свободно болтавшийся на ее ладной талии. – Я его непременно потеряю и потом буду переживать: за него заплатили много денег, это настоящая сталь и сыромятная кожа. Понюхай, как он приятно пахнет.
– Потеряешь – подарю другой, лучше этого. Мягкий шелковый кушак будет на такой хорошенькой девочке смотреться куда лучше, чем эта железная сбруя; а у меня в багаже целый набор итальянских платков и турецких шарфов. Ага! Тут ты сразу перестала огорчаться, верно? – И он ущипнул ее за щечку, которая покрылась ямочками от неожиданной улыбки.
– Это глупо с моей стороны, но мне все-таки нравится слышать, что… – Тут Роза осеклась, зарделась, опустила глаза и смущенно добавила: – Что ты считаешь меня хорошенькой.
Глаза доктора Алека заискрились, но голос звучал серьезно.
– Роза, так ты тщеславна?
– Боюсь, что да, – откликнулся едва слышный голосок из-под завесы волос, скрывших заалевшие щеки.
– Прискорбный порок. – Доктор Алек вздохнул, будто бы опечаленный ее признанием.
– Да, знаю, и я стараюсь с ним бороться; но когда хвалят мою внешность, я против воли этому радуюсь, потому что и сама считаю, что не совсем отвратительна на вид.
Последние слова и смешной тон, которым они были произнесены, окончательно доконали доктора Алека, он, не выдержав, рассмеялся – к величайшему Розиному облегчению.
– Я с тобой совершенно согласен; а чтоб ты стала уж вовсе не отвратительна на вид, я хочу, чтобы ты росла такой же красоткой, как и Фиби.
– Фиби! – На лице Розы отразилось такое изумление, что дядюшка едва не расхохотался снова.
– Да, Фиби. Она наделена тем, чего тебе не хватает: здоровьем. Ах, если бы все девочки вовремя осознавали, что такое настоящая красота, если бы не морили себя голодом и не изнуряли, сэкономили бы себе кучу времени, денег и сил. Здоровое тело, а в нем бодрый дух – эталон и мужской, и женской красоты. Ты меня понимаешь, душа моя?
– Да, дядя, – ответила Роза, немало ошарашенная сравнением с девочкой из работного дома. Ее оно задело, поэтому она торопливо произнесла: – Полагаю, ты хочешь, чтобы я подметала и драила полы, ходила в старом коленкоровом платьице и постоянно закатывала рукава, как Фиби?
– Я был бы этому очень рад, особенно если бы ты научилась работать, как она, и под рукавами у тебя были бы такие же сильные руки. Я давно не видел ничего столь же живописного, как эта барышня, когда нынче утром она стояла на заднем крылечке, руки по локоть в тазу, стирала белье и заливалась соловьем.
– Право же, в жизни не видела такого странного человека! – Это все, чем Роза смогла ответить на столь откровенное проявление дурновкусия.
– Ты пока еще не знаешь и половины моих странностей, так что готовься к новым потрясениям, – ответил дядя, бросив на нее такой озорной взгляд, что Роза даже обрадовалась звону колокольчика – ей удалось не показать, какой страшный удар нанесен по ее тщеславию.
– Твой сундучок, уже открытый, стоит у тетушки в гостиной, можешь ее позабавить и позабавиться сама – ройся в нем, сколько душе угодно; а мне предстоит занятое утро – нужно довести до ума свою комнату, – сказал доктор Алек, встав после завтрака из-за стола.
– А могу я тебе помочь, дядя? – вызвалась Роза, которой очень хотелось быть полезной.
– Нет, благодарствуй, я на некоторое время заручусь помощью Фиби, если тетушка Биби мне позволит.
– Поступай, как тебе угодно, Алек. Подозреваю, что и я тебе понадоблюсь, так что пойду распоряжусь насчет ужина, а потом готова тебе содействовать. – И пожилая дама поспешила прочь, преисполненная благожелательного интереса.
«А вот дядюшка еще убедится, что я умею делать некоторые вещи, которых Фиби не умеет», – подумала Роза, тряхнула головой и помчалась к тетушке Мире – разглядывать содержимое долгожданного сундучка.
Любая девочка сумеет без труда себе вообразить, какое это замечательное занятие – нырнуть в целое море сокровищ и вылавливать там одну очаровательную рыбку за другой; в результате воздух наполнился запахами мускуса и сандала, комната запестрела яркими цветами, а Роза пришла в невообразимый восторг. Увидев прелестную шкатулочку из слоновой кости, она почти простила доктора Алека за овсянку на завтрак; обнаружив целую связку кушачков всех цветов радуги, она почти смирились с тем, что он натворил с ее поясом; а когда в руки ей попали изумительной красоты флакончики с розовым маслом, она решила, что простит дяде его великий грех – предположение, что она не такая хорошенькая, как Фиби.
А доктор Алек тем временем, поймав тетю Изобилию на слове, переворачивал дом вверх тормашками. В малой гостиной вершилась настоящая революция – тяжелые камчатные шторы были свалены на пол, и Фиби уволокла их прочь; поглощавшая весь воздух печурка отправилась восвояси на плече у Бена, а громоздкая кровать в виде отдельных фрагментов на чердак, под конвоем троих носильщиков. Тетушка Биби только и успевала метаться между кладовками, комодами и бельевыми шкафами; судя по виду, нововведения ее одновременно и изумляли, и прельщали.
Мы не сумеем рассказать и о половине сложных превращений, которые произвел доктор Алек; но Роза, время от времени отрывая глаза от своих сокровищ, успевала заметить, как он шагает мимо и тащит бамбуковое кресло, пару старинных андиронов[7], причудливую японскую ширму, стопку ковров, а под конец – большую ванну на голове.
– Какая у него будет странная комната, – заметила она, когда присела отдохнуть и решила подкрепить силы «роскошным лукумом» прямиком из Каира.
– Полагаю, душенька, она тебе понравится, – откликнулась бабушка Мира, с улыбкой отрывая глаза от какого-то симпатичного пустячка, который она сооружала из голубого шелка и белого муслина.
Улыбку Роза не увидела, потому что в этот самый миг дядя ее приостановился у двери и она вскочила, чтобы станцевать перед ним, воскликнув с ребяческим восторгом:
– Посмотри на меня! Посмотри! Я так прекрасна, что просто сил нет! Я наверняка все это надела не так, но все вещицы такие красивые!
– В этой феске и с таким кушаком ты действительно похожа на разноцветного попугая, и у меня душа радуется, глядя, как черная тень превратилась в радугу, – сказал дядя Алек, оглядывая фигурку ослепительных цветов с большим одобрением.
А еще он подумал – хотя вслух этого не сказал, – что сейчас она будет покрасивее, чем Фиби у таза с бельем, потому что Роза увенчала белокурую головку алой феской, завязала несколько цветастых шарфов вокруг пояса и надела изумительной красоты бордовую жакетку, на которой сзади было вышито золотое солнце, спереди – серебряная луна, а на рукавах звезды самой разной величины. На ножках у нее красовались расшитые турецкие туфельки, на шее висели ожерелья из янтаря, кораллов и филигранных бусин, в одной руке она держала флакончик с нюхательной солью, в другой – коробочку с пряными восточными сладостями.
– Я чувствую себя девочкой из «Тысячи и одной ночи» и все жду, что сейчас обнаружу волшебный ковер или таинственный талисман. Вот только не знаю, как мне тебя отблагодарить за все эти прекрасные вещи, – вдруг сказала она, перестав танцевать, будто признательность навалилась на нее тяжким грузом.
– А я сейчас скажу тебе как: сними черную одежду – негоже ребенку так долго носить траур – и замени ее цветными нарядами, которые я тебе привез. Ты и сама воспрянешь духом, да и в этом мрачном старом доме станет повеселее. Вы согласны, тетушка?
– Мне кажется, ты совершенно прав, Алек, и очень хорошо, что мы еще не приготовили ей весенний гардероб, – Сара считает, что ей не следует носить ничего ярче темно-фиолетового, а она для этого слишком бледна.
