Вот так выглядит зачин разговора с Михаилом Григорьевичем. Что видно уже в нем? Чем он отличается от дискурсивного строя рассказов крестьянских «отцов»? Обращает на себя внимание некая проблескивающая аналитичность, элементы рассуждения. Это, скорее всего, след скромной школьной образованности, откуда природная восприимчивость рассказчика чуть ли не автоматически извлекает приличествующие начавшейся беседе примеры и повествовательные ходы. Это основное новшество. Но появляется еще один эффект – ориентация на слушателя. Представители поколения крестьянских «отцов» почти никогда не спрашивали о причинах моего интереса к их семейным историям. Им было довольно того, что их выслушивают, расспрашивают, сочувствуют, интересуются. Несмотря на то что я при знакомстве представлялся, что называется, по всей форме, упоминая о своей научной профессии, крестьянские «отцы» пропускали это мимо ушей. Они были совершенно равнодушны к неведомой им системе профессионально-статусных координат – для «отцов» я был просто интересующимся незнакомцем. А вот крестьянские «дети» с самого начала учитывали и неплохо понимали мой специальный исследовательский интерес. И инстинктивно подстраивались к ситуации, порой дискурсивно «важничая», нагоняя на себя деланную серьезность. Отсюда и новые обертоны в разговоре. Бороться с этим было неразумно – я страшно опасался какого бы то ни было программирования, наседания, выколачивания из рассказчиков «сведений». Мне желанна была неприхотливость, простота и естественная связанность жизненных сцеплений. Добраться до подобной дискурсивной «чистоты» можно было только одним способом – приучить себя к рассказчикам. Стать их другом, помощником в делах, советчиком, посредником в общении с местными властями. Не стесняться участвовать в их праздничных застольях, систематически обмениваться подарками, посильно нянчить внучат, помогать детям. Именно поэтому наши экспедиционные сроки измерялись не временными наездами в деревню, а несколькими годами. Такого рода тактика, поначалу обременительная в силу ее заведомой выстроенности, со временем аннигилировалась в атмосферу дружеской раскрепощенности. Со времени разговоров с крестьянскими «детьми» прошло двадцать лет, и они сами стали полноценными «отцами». Но почти ежегодно мы навещаем их, живем в их домах, посещаем могилы родни, следим за судьбами их детей, как правило, покидающих родовые отцовские гнезда. Далее – дискурс «сетевого обзора» жизненных кругов Михаила Голуба.

БЛИЖНИЙ КРУГ

Ближний круг – это близость во всем. Если поросенка зарезали, то едим его вместе. Если я попал в больницу, то лишняя рыбина, лишний кусок мяса – эти люди мне все это несут и меня проведывают. Вот что главное. И эти люди взаимозаменяемы. Они все мне близкие, одинаково. «Один за всех и все за одного» – в полном смысле этого слова. Могу про каждого рассказать.

Сергей Григорьевич Голуб, старший брат

Вот старший брат, Сергей Григорьевич. За неимением отца мы в нашем клане обязаны подчиняться старшему брату. Даже если он кое-где и не прав. Если он не прав, я могу высказать ему свое мнение, а потом уже со средним братом мы добиваемся истины, рассуждаем, кто из нас прав. Но у нас так заведено – Сережа есть Сережа! Сережа сказал: «Едем на 9 Мая в станицу Славинскую на кладбище, к предкам!» И это равносильно приказу по клану. И обжалованию этот приказ не подлежит. Хотя я и могу высказать свое мнение, не согласиться с Сергеем, сослаться на болезнь.

Иван Григорьевич Голуб, средний брат

Иван Григорьевич, средний брат, – он является связующим звеном между мной и Сергеем, старшим братом. Почему? А потому, что Сережа прожил неудачную жизнь. У него третья жена, и он относится к детям, к внукам со «второй позиции». Ну, как-то прохладно. Пойми, у него есть две свои дочери, но они выросли без него, он их не касался. Он не участвовал в их воспитании, только алименты платил. У второй его жены были свои дети, уже большие, две девочки. У третьей жены вообще нет детей, и он живет с ней уже лет пятнадцать-шестнадцать. И у него, у Сергея, нету тяги к детям, открытости и любви к детям. А средний брат, Иван, прошел все. Он женился еще до армии. Потому что мать была больная. И у него дети появились первее, чем у самого старшего брата. И у него у первого внуки появились. Его внук уже заканчивает институт. Я, знаешь, Сергея никогда не называл «Григорьевич»^[38]. Никогда! Хотя по положению его я иногда и мог бы его так называть. Скажем, в обществе незнакомых людей я бы мог не просто сказать ему: «Привет, братишка!», а сказать: «Григорьевич, здравствуй!» Я ему всегда говорю: «Сережа». А Ванька до такой степени в авторитет вошел, что я даже на работе говорю про него: «Хлопцы, а где Григорьевич». И люди, которые глядят со стороны, всегда думают, что Ванька старшее, чем Сергей. Почетней. И эту репутацию он себе как раз и обеспечил тем, что он прочнее в жизнь врос, чем Сергей. Он раньше в жизнь врос, чем Серега. Он более ветвистые отростки в жизнь пустил. А Сергей получается вроде как одиночка. Изолированный. Хотя по его старшинству мы с Ванькой обязаны его слушаться, и слушаемся на деле-то. И поэтому старший брат Сергей ревновал Ваньку. А Ванька отвечал на это: «У меня, мол, уже внуки бегают, им восемь лет, а у тебя детям восемь лет».

А если рассказать по отдельности про Ивана и про Сергея, какие отношения у меня с каждым, так это каждый год по-разному. Они для меня одинаковые. Хотя я к ним и по-разному отношусь. И эти отношения, про которые ты пытаешь, тоже развивались по-разному. Когда Ванька работал на машине, он мне помогал строиться. На 70 процентов он мне помогал. Он возил гравий, цемент, глину. Только попрошу – он сразу везет. Было бы чем рассчитаться. (Выразительно щелкает по горлу, намекая на форму расчета. – В.В.) У него друзья, пять-шесть машин. «Давайте, хлопцы, братишке завезем стройматериалов, а потом посидим, выпьем-закусим…» А Сережа работал токарем экстра-класса. И если поломается ось на мотоцикле или какой-нибудь болтик отлетит, то я обращался к нему. И он мне делал это. Но главное вот что. Ванька сходу врос корнями в жизнь, а Сережка бегал и не мог себе найти пристанища, – вот из-за этого я к Ваньке с более серьезными вопросами обращался. «Ваня, помоги найти то-то, Ваня, помоги достать то-то…» А Сергей работал на таком производстве, которое позволяло ему мне болт привезти. Но где он мог бы мне что-то серьезное достать, когда он сам только-только на курьи ноги встал? И то – шатаясь. Вот в чем соль. С одной стороны, Сергея жалко было, по-человечески, что он себе никак не может найти стабильную долю. Но Ванька – человек более крутого замеса. И отец мой часто обращался к Ваньке и спрашивал: «Ваня, а как ты этот вопрос понимаешь, и что ты думаешь?..» Советовался. Уважал. А если Сергей приезжает, то батька пенял ему: «Туды твою мать, – когда ж ты, Сережка, за ум возьмешься?!» А я ж меньший был, я только молча слухал их разговоры, и они во мне накрепко оставались. И теперь, со своей жизненной колокольни, будучи взрослым, я их как расцениваю? Они сейчас оба на пенсии. У них положение материальное почти одинаковое. Хотя у Сергея оно чуть-чуть выше. Почему? А потому что у Ивана внук институт заканчивает, и если у Ивана заводится лишняя копейка, то все это на внука идет. Также ж и у меня. А Сережке некому деньги направлять. Его никто не доит. Сережка нутрий продал, и у него гроши есть. И если Ваньке надо, он идет до Сергея: «Брат, помоги, рублей 500–600 надо мне на запчасти…»

И мои дети тоже – Женька, Юрка-зять, – если в Каневской они что-то такое особенное накнокают, ну, скажем, магнитолу вот эту. Она шесть тысяч стоит, а ее за полторы отдают. Ворованная, видно. Говорят: «Бери, только мигом!» Куда бежать?! Бегут к Сергею: «Дядя Сережа, выручай!» И он выручает. И с самого детства у Сергея карманных денег было больше, чем у всех остальных братьев. Он бережливый, расчетливый. Однажды он в кино трешницу нашел, зеленую такую, – помнишь. И он эту трешницу до тех пор носил в кармане, покуда мать штаны его не постирала, вместе с этой трешницей. Так он целый день сидел и плакал. Ему жалко было ее разменять. А Ванька – другой совсем в этом вопросе. Появилась шальная, неучтенная денежка – он ее на кино, на подушечки, на лимонад размотает. И я такой же по характеру. За последние лет десять лет характер отношений и с Сергеем, и с Иваном изменился. Причем в лучшую сторону. Слушай. Сейчас они в социальном смысле на одной полочке. И я с ними – то же самое. Но меня и Ваньку доят, а Сережку – нет. То есть мы с Ванькой делимся деньгами и всем иным с родней и с детьми-внуками. Конечно, «доят» – это не нагло тянут. Но все же приходится делиться. И мы с Иваном в большей степени, чем Сережка, являемся донорами для родни. Казалось бы, Сергей должен как-то особняком в нашем семейном клане стоять. Нет! Мы ж его так же ж любим! А мой сын Женька и мой зятек Юрка даже больше люблять дядьку Сережку, чем дядьку Ваньку. А почему? А потому, что, если они пойдут с просьбами до дядьки Ваньки, он начинает думать: «Мне ж надо Сашке, внуку, дать, и Любе, дочке, дать…» И он, Ванька, начинает калькулировать. А Сергей – нет! Он вынимает гаманец, отслюнивает капусту и говорит: «На!» И поэтому они его любят. Хотя до них еще не доходит, как обстоит дело на самом деле, и кто такой Ванька и кто такой Сережка. Чем больше человек независимей, тем больше он выделяется в нашей семейной ячейке. И на общем фоне Сережа у нас опять выделяется. Не потому, что старший, а потому, что судьба у него иная, чем у нас, у его родных братьев. И вроде бы его нам жалко – и детей у него нет, и прожил жизнь слегка. Подумаешь про него – как он живет? Вот, нету меня неделю в Каневской, Сергей звонит Ваньке: «А что, Мишка к тебе не приезжал?» – «Нет». – «Давай завтра выберем время и сбегаем в Привольную, что с Мишкой, узнаем…» Это – Сережка!.. Это – старший брат. Гайки закручивает. Выполняет свою лидерскую роль старшего. Я в свое время не хотел крыс (так в здешних краях называют нутрий. – В.В.) плодить, а братья решили меня уговорить, потому что это выгодно. Конечно, я и без них знаю, что такое крысы. Но в это время зять Юра строился, все деньги на стройку шли. А чтобы купить семью, надо 2500 рублей выложить. А у братьев эти крысы уже плодились. И хоть про этих крыс мне больше всего Иван рассказывал и уговаривал, привез-то мне их именно Сережка. Привез семью в мешке. А потом и Ваньке стыдно стало, и он мне семью привез. То есть они меня нагло заставили крыс взять: между собой перекурекали, крыс в мешок нагрузили, в огород мой высыпали. «А теперь что хочешь, то с ними и делай, Миша!» И меня они фактически принудили заняться крысами. Принудили! Чтоб в результате у меня доход повысился. Но тут другое важнее. Тут ведь именно родственные какие-то связи. Тут ведь какая-то ихняя любовь, которая заставляет тебя, хочешь ты этого или нет, заниматься новым делом. Я сейчас все постепенно объясню. Ни я, ни Ванька – не любители ловить на удочку. Спиннинг кидать мы вообще не могли. Наше дело – волок, сетка. А Сережка с детства удочкой ловить рыбу любил. И он постепенно убедил Ваньку, что удочкой ловить интересно. Он несколько раз брал его с собой, доказывал. И добился того, что Ванька влез в эту рыбалку и полюбил именно удочку. Ну, Ванька теперь стал тихий рыбак. Теперь Сережка начал и меня топтать. Но меня они на это дело никак не уговорили. Ты спросишь – а причем здесь крысы? Так это ж то же самое! Вот, у них двоих начали крысы плодиться, и это дело очень выгодное. И они меня начинают топтать насчет крыс, чтобы и мне эта выгода пошла. Я раньше крысами вообще не занимался. И они решили дать мне стартовый поджопник. Они привезли мне крыс, высыпали из мешка, развернулись и уехали. Что хочешь, то и делай с ними, с крысами! Я думаю: «Е-мое!..» Давай клетки делать, давай их клепать ночами, давай эти сараи делать. Страх божий, сколько они мне работы подвалили! Но тут надо вот что сказать. Первым из них начал рыбалить я. Я еще до армии браконьерничал, боже ты мой! Мне рыба помогла строиться. У меня были и сети, и волок. Я участвовал в движении по борьбе за охрану природы, с рыбинспекцией был «вась-вась» – и их кормил, и сам кормился. И братьям давал рыбки. Приедут они – я десяток рыбин одному дам, десяток – другому. И они тоже начали рыбалкой заниматься. Им было интересно приехать ко мне и разговаривать про рыбу. Мы ни про что не разговаривали – только за рыбалку. «Где ловится, как ловится, на что ловится…» И им было интересно со мной общаться. А мне интересно было вот в каком смысле: я из них самый молодший, а они у меня спрашивают совета, прислушиваются ко мне. И я ходил важный, потому что я был у них в этом деле самый главный. Потом меня скрутила болезнь, и я поневоле прекратил заниматься рыбой. И они перестали ко мне заезжать, чтобы за рыбу погутарить. Я перестал быть для них спецом и экспертом. И мне это немножко обидно было – скатился мой былой авторитет. Но в то же время, когда я к ним приезжал, я слушал, что они все время говорят про крыс. Крысы и крысы. А мне на эту тему не то что говорить, слушать было неинтересно и тошно. А они чувствуют, что я им через крыс становлюсь чужим. Ну, не чужим, а посторонним. И тогда они выдумали ход: взяли и в наглую привезли мне крыс. Я вынужден был в крыс вникнуть. И тогда им стало интересно ко мне приезжать, потому что я поневоле с ними только про крыс разговариваю. Я-то не все про крыс знаю, а они – спецы по крысам. И вот мы, три брата, сидим и за крыс разговариваем. И у нас общее уже не рыба, а крысы. Крысы и политика, мать бы ее так! Снова наш родственный узелок крепко завязался. И, заметь, – в этом деле главный закоперщик был Сережка. Он не такой скупой. Он, бывает, ворчит, когда я у в долг беру. Он говорит: «Этот долг водой запить только!..» То есть намекает, что долг ему вряд ли вернут, и его надо водой запить и забыть. А сам в кошелек лезет, сам дает. И назад денег не спрашивает. Не отдал – так и не отдал. «Водой запил…» А Иван не такой. Он скуповатый. Он в долг не даст. А если даст, то спросит десять раз. Но, с другой стороны, – когда Иван ко мне приезжает, он всегда везет с собой шоколадку. Обязательно! Сергей – нет. Потому что у Сергея нету навыка общения с родными детьми. У него этого навыка не выработалось. Но помогают они мне (да и я им) беспрекословно. Я их прошу: «Ваня, Сережа, – надо мне помогти! В стройке. Я знаю, вы и сами нездоровые. Но хоть приедьте, поможите. Хоть советом…» И они приезжают, корячатся, ходят, стучат, носят, клеят, прибивают. Никаких проблем! И я к ним вместе с Дусей езжу, помогаю. Я старался так детей своих воспитывать, чтобы они знали родство, уважение.