– Меня выбирали в сельсовет, в члены правления. Меня выбирают, потому что я работаю. Меня все время выбирали. А первый раз меня выбрали, когда я пошла учиться на тракториста. Я была членом правления. А в Совет меня забрали тогда, когда был 1939 год. И шел финский фронт. Вот в какой трудный год меня послали в Совет! Финская война идет – это раз! И еще сады отбирают, добирают. Колхозные массивы проводят. Это – два! А я жила тогда в «Яме». И у меня целый гектар саду.
И у меня у первой сад отняли! А мой сад. Я, вот, малограмотная, а все-таки понимаю немножко. Прокурор с председателем пришли в сад, в мой. Председатель говорит: «Этот сад колхозный». Вроде того, что он уже сад мой отобрал! Я говорю: «Да еще покуда не колхозный! Он еще в моих руках». А председатель говорит: «Брать надо вперед у начальников, для примеру другим. А ты, Любовь, и есть начальник». Сады отбирали, чтоб создавать колхозный массив. Вот у нас тут овраг. И от этого оврага, от Мартыновки, скрозь были сады. Хозяйские сады, хорошие. И их, эти сады, в 1939 году все отобрали в массив. Создавали колхозный массив и все сады поотбирали. Хорошие были сады у хозяев. А сейчас все позаросло. В колхозе-то. Ну и вот – фронт финский, и сады в то время отбирали. А тут как раз перевыборы в Совет. И меня, вот, выбрали. И мне приходилось так дело вести, чтоб и начальникам было хорошо, и колхозникам хорошо. Я была как между двух огней. Я умела себя так вести. Ну, я не брала нигде ничего. Ни закупки, ни покупки – ничего. Я вот ну. душевная была. На благо народа вообще старалась, жила. Чтоб и тут хорошо было, и тут. Меня все уважали и любили. Тащить – не тащила я! Поэтому плохо и жила. Никогда достатка в нас не было! Никогда не было, чтобы хорошо я жила. Никогда! Все время плохо. Потому что я с сиротами жила, их воспитывала. Надо было их выделить, поднять. Они и выделились: один капитаном, другая блокадница, в Ленинграде жила, третий на фронте погиб. Теперь четвертая вот сестра – она отличница была. Она пенсию какую получала – самую большую во всей деревне, телятницей была. Я хоть возрастала с отцом, а все равно – все время мы милостыньку собирали. В Павловке, за семь километров. А дедушка наш у нас был, жил. Идем мы, бывало, вон с той горы. А дедушке было сто лет. Есть он очень хочет. Выйдет он в горку нас встречать. А мы с братцем идем, – брат сейчас в Саратове живет. Ну, вот дедушка нас встречает: «Внученьки, вы живы?» Мы скорее ему лепешечку дадим. Он ее скушает и радовается не знай как. А в голодуху милостыньку в Рузаевке, в Тамбове, в Козлове собирала, в тридцать третьем году. Были в деревне до коллективизации люди, которые жили довольно богато, конечно, были! Но их всех раскулачили. И я им сроду не завидовала. Ну, как тут будешь завидовать?! Мы рабы были. Рабами мы были. Мы вот в «Яме» жили, а там семь домов кулацких было. Они очень зажиточно жили. И у всех работать ходили мы. Есть-то получше хочется! Пойду, бывало, полы мыть. Или избы убирать к Пасхе. Сейчас ведь все крашено, а тогда, хоть они и богачи были, а ведь тогда в избе было некрашено – ни полы, ни потолки. Не было этого. И богачи какие-то интересные были: ни кровати у них, потник лежит. Сейчас вот – и стенки, и пенки, и все выкрашено. И избы выкрашены, и коридоры, и сени. А тогда они кулаки вроде были, а избы никудышные. Вот я и думаю – какие же они кулаки были?! А их тоже ведь раскорчевали. Ну, у них лошадь была. Вот за что их корчевали, как я понимаю – у них была наемная сила, работники у них были нанятые. Сейчас, например, многие зажиточно живут. По три коровы имеют. И таких полно у нас в Красной Речке. Но сейчас наемной силы нет! Сейчас все собственным трудом. А тогда была наемная сила. И кто ее нанимал, те назывались кулаками. Богатыми. У богатого и лошадь и земля. И он еще захватывает земли! Вот хотя бы от меня, от отца. Отец сдавал половину земли-то. А это потому, что нам нечем ее обрабатывать, и я отдаю землю пополам. Поэтому он и богатый. Потом у него и сеялка, у него и лобогрейка, плуг. И у него и молотилка. У него весь инвентарь свой. Конечно, он будет богатый! Сейчас люди богаче живут – трактора, грузовики покупают. А мы как были бедные, так и остались. Например, вот еще как получается. Коммунисты – они себе тянут больше! А простой человек если возьмет, его судить будут. А коммуниста судить нельзя! Потому что его надо сперва из партии исключить. Вот коммунист и живет – будь-будь. И хоть партию сейчас, похоже, разогнали, а все равно коммунисты живут хорошо! У нас вот в Гремячке коммунисты в начальстве остались. Бывший председатель был коммунист. Сахар привезут в деревню или подсолнечное масло – первым долгом ему налей ведро масла! Сахара мешок насыпь! И вот поэтому нам масла на паек не выделили, по талонам. Должны были дать по полкило, а дали всего по триста граммов вот… Его, наверное, за это и сняли. А получал он много! Теперь вот Лидию Михайловну поставили. Не знай уж, как она будет властвовать? И тут у нас сейчас многие живут колхозом. Работают в колхозе и живут колхозом. Воруют страшно! То тут пропала скотина, то там. Сделают так, как будто она околела, скотина-то. И врачи ветеринарные этому способствуют. Чай, одна бражка, одна компания! Сейчас, видишь ли, люди в деревне, в колхозе воровством живут. А своим собственным трудом у нас никак не разживешься! Вот, например, у меня штурвальная была, девушка. Ну, я мешок куришкам принесу зернеца, натаскаю. А она заходит на работу за мной и говорит: «Люба, что это ты мешок так оставила?» Я спрашиваю: «А что?» А она мне: «Чай, куды-нибудь прибрала бы его». Я говорю: «А куды ж его прибрать-то? Ухоронка-то нет!» А она мне: «Хм! А у нас тятя до войны еще на 12 центнеров яму сделал. И вот такая вот дырочка сверьху. Заложишь ее – и не видать ничего!.. И ничего не найти!» Я говорю: «Ну, у меня тяти-то нету». Вот. А я и не боялась! Принесу мешок, и у меня боле ничего нет. Даже если придут проверять. Вот поэтому и живут люди, и живут! А колхозом многие у нас разжились, многие. Там, в колхозе, то коровы пропадут, то овцы пропадут, то свиньи. А куда они пропадают?! Воруют.
В школе я не больно хорошие знания получила. Потому что разута-раздета была. Который день пойдешь, а который и не пойдешь в школу-то. Мы ведь в «Яме» жили, а снегу-то раньше было во-он как! Много было снегу. И не всегда ходила я в школу, не всегда. Я больше шла в рукоделие. Мать меня прясть научила. На курсы я пошла уже молодухой, когда схоронила отца с матерью. В тридцать третьем году, зимой, под новый, девятьсот тридцать четвертый год. В Озерках я училась на курсах, четыре месяца. И мне присвоили квалификацию тракториста. И я до тридцать седьмого года работала в МТС, трактористом. А потом я пошла на курсы комбайнеров, в Баланде. Там знаменитая школа была, называлась она имени Мичурина. Там красивое место – Поповая шишка, лес. Я там начала учиться в тридцать седьмом году. Там нас учили хорошо. И у меня были хорошие и отличные отметки. Двойков не было. Я вот по машинам больше шла, а вот по грамоте плохо. Русский язык у меня барахлил. А потом, в 1938 году, меня отправили на шофера учиться, в Аткарск. На шесть месяцев. А в Баланде я училась почти что год. И в июле нас отпустили, на жнитво. Новый комбайн мне дали. Работала я комбайнером до конца 1938 года, а в зиму, уже в 1939 году, меня послали учиться на шофера. МТС послал опять. Я ведь была МТС-овский работник!..
На войне убили одного брата, он с 1924 года рождения. Убили его в сорок втором году. Я вот помню, что. когда меня командировали на курсы механиков, братишка был в то время в Вольской школе. Их там к войне готовили, обучали. И вот меня командируют. Я бы не пошла. Мне сестренку жалко оставить тут одну и с братом повидаться охота. Ведь меня же на курсы как раз в Вольск посылают, командируют. И вот раскорячился разум у меня – что делать? Как быть? Ну, ладно, посоветовались мы с сестренкой и решили, что поеду. А мне и сестренку жалко оставить, и его, братишку, может, больше не увижу. Ну, приехала я туда, в Вольск, на курсы. Нам сразу дают 800 граммов хлеба. Теперь, я за неделю этот хлеб получаю, ем его мало, экономлю. Я-то сама в Вольске учусь, а он служит в Привольском, на другом конце города. И вот в выходной день я к нему туда иду. А он любил – мы воспитывались эдак – тыкву. Она называлась «дятелом». Это так делается: тыкву разрежешь, половинку ставишь на сковородку – и в печку. Она упекется, ужарится, и вот ее продают на базаре. Он такую тыкву очень любил.
