Реакция на красивую красную двойку в дневнике последовала незамедлительно. Ян бранился, размахивал руками, как ветряная мельница, и кричал, стуча себя кулаком в грудь, что так плохо он написать контрольную не мог. А бумажку с решением и его, Яна, подписью Виктору, конечно, просто кто-то подбросил. А настоящую, написанную, естественно, без единой ошибки, у учителя кто-то бессовестно украл. В связи с этим Виктор должен, просто обязан, немедленно исправить двойку на пятёрку. Безо всяких бюрократических проволочек, вроде проверки усвоенных знаний! Иначе у его, Яна, бабушки случится сердечный приступ, за что его, Яна, насмерть прибьёт суровый отец. А затем Янова собака издохнет от голода, ибо гулять с ней и кормить её после Яновой кончины будет некому.

Виктор не смог противиться такому неудержимому напору слёз и причитаний. Он предложил Яну то, бессовестно украденное неизвестно кем решение, восстановить по памяти прямо тут, не сходя с места. Ян замялся, но крыть было нечем Новый опус оказался ещё хуже прежнего, хотя Виктор считал, что это невозможно. Виктор сильно подозревал, что, пользуясь массовостью мероприятия, Ян нагло, но бесталанно списывал на контрольной. Теперь, тет-а-тет с учителем списать не получалось, и решение утеряло всякую логику, которую имело ранее. Ян был безутешен. Новая попытка разжалобить учителя потерпела неудачу. Пришлось нести двойку домой.

Этим дело не кончилось. На следующий день к Виктору явилась вышеупомянутая бабушка. Низкая, крупная женщина в цветастом платке. Только завидев издалека её бледное лицо и нарочитую позу с рукой на сердце, Виктор безошибочно понял, у кого Ян научился так качественно лицедействовать. Яна рядом не было. Видимо, честь воина не могла вынести такого позора, как заступничество бабушки.

Через секунду бабушка картинно повернула голову в сторону Виктора, и тот понял, что Яну до бабушкиного таланта ещё расти и расти. Ой что было… Виктору пришлось согласиться, что Ян, безусловно, самый прекрасный на свете мальчик, надёжа и опора семьи. И что в его предках на пятнадцать колен одни сплошные аристократы, стахановцы, убеждённые партийные и герои с медалями. И что их память будет оскорблена двойкой по природоведению, которую, в сущности, так легко росчерком пера исправить на какую-нибудь более благородную оценку. А без этого обещанный сердечный приступ у бабушки всё-таки случится. Равно как и полная цепочка последствий, включая смерть любимого питомца Яна, которая будет на его, Виктора, совести.

Виктор безуспешно пытался объяснить, что он вообще за предков, медали и пятёрки, но для этого надо было в контрольной хоть что-нибудь написать без ошибок. Бабушка очень натурально бледнела, скатывалась по стеночке в обморок в пяти разных позах, воздевала руки к небу и тяжело дышала. До того, как Виктор сообщил, что свою законную попытку переписать контрольную Ян уже использовал, и двойка на самом деле грозила попортить четвертную оценку. После этой новости бледность бабушки стала, кажется, настоящей.

Бабушка грозила, что Виктор вечно будет осеян благодарностью, если не попортит двойкой Янову блистательную семейную историю. Бабушка причитала и зачем-то пыталась убедить Виктора, что его предмет, в сущности, не так уж важен для образования. Что становление гармоничной нетравмированной личности и является целью всего окружающего их учебного заведения. И что это заведение, то бишь школа, не понесёт никакого морального ущерба от того, что Виктор просто исправит оценку.

Виктор оскорбился до глубины души и попытался возражать, на что получил такой поток слёз, что чуть не захлебнулся в них. Учительское возмущение было смято, как атака аборигенов на танковую дивизию. Богданов сдался. Сошлись они на том, что семья примет самое серьёзное участие в привитии Яну любви к домашним заданиям. А Виктор, в свою очередь, даст Яну ещё один шанс на предстоящей практике. Поскольку из всех способов написать контрольную два худших Ян уже использовал, третья попытка более низкого результата показать уже не могла.

Ночной кошмар.

В конце сентября Виктора вызвал Стах Глебович. Надо сказать, что вызов к начальству после какого-нибудь достижения всегда вызывает некоторую настороженность. Никогда не знаешь, то ли заслуженно наградят, то ли незаслуженно устроят выволочку. Виктор тоже шёл на ковёр с некоторой опаской, как на минное поле. В приёмную он на всякий случай сначала зашёл не весь, но несколько успокоился, когда увидел начальника. Улыбающийся директор встретил его в приёмной и широким жестом пригласил за стол.

– Ну, Виктор Петрович, смотрю, в работу Вы втянулись? Мне слышно, как Вы в нашем музее лекции читаете. Больше никакого бунта на корабле? – спросил он.

– Да, Стах Глебович, всё хорошо, – с улыбкой ответил Виктор. – мы сработались.

– Помните расписание, у Вас скоро практика с продлёнкой?

– Да!

– А по ночам как, хорошо спите?

Виктор опешил, а директор впился в него взглядом анаконды через свои чёрные очки.

– Д-да… – промямлил Виктор.

– Ну и хорошо. Удачи!

И директор, как ни в чём не бывало, отпустил его, махнув рукой.

– И все? – с подозрением поинтересовался Виктор.

– Да, всё, – с улыбкой ответил Стах Глебович.

Виктор встал и, подозрительно глядя на начальство, пятясь вышел из секретарской в полном недоумении.

У кабинета, бросив сумки на подоконник, стояла неразлучная троица с Кривовым во главе. Ребята переговаривалась вполголоса. Виктор заметил, что выглядит Саша сегодня потрёпанным и уставшим. Богданов и раньше замечал, что Кривов довольно пренебрежителен к одежде. Но сегодня он был откровенно помят.

– И что, ты на два месяца один? – выпытывал у него Дима Вельский.

– Может, и больше, – мрачно ответил Кривов.

– И чё? Рванёшь куда-нить? – с горящими глазами спросил Андрей Сорокин.

– Куда я рвану, башкой подумай? – огрызнулся Кривов. – Мне к ним каждый день ездить! И здесь прогуливать нельзя!

– И что, прохлопаешь такой шанс? – вскричал Вельский.

Кривов хотел что-то ответить, но заметил Виктора и осёкся. Богданов неловко поспешил пройти мимо под пристальными взглядами троицы.

На подоконнике на лестничной клетке между этажами в окружении девчонок сидел десятиклассник Георгий Асатиани. Он держал на коленях потрёпанную гитару, мастерски перебирал струны и напевал. Девчонки млели, Георгий грелся в лучах всеобщего внимания. Виктор усмехнулся и вспомнил, как в школе пытался научиться играть на гитаре, но не хватило терпения. Струны резали пальцы, а петь Виктор не умел совсем. Так что идея так и закончилась ничем.

По пути домой Виктор решил зайти в тот самый магазинчик, чтобы купить ещё пару призм для приближающейся практики. Каково же было его удивление, когда он не обнаружил характерной вывески над уходящими под землю ступеньками. Он даже обошёл квартал, решив, что ошибся, а, завершив круг, вернулся к тому месту, где, как он был уверен, и находился злосчастный магазин. Вот они, ступеньки. Но теперь в конце не красивая дверь, а покосившееся деревянное нечто с облупившейся краской невнятного цвета. Дверь держалась на одной силе воли. Ржавые петли грозились рассыпаться от любого прикосновения. В болтающихся на одном гвозде ушках висел хлипкий амбарный замок. Виктор постоял минуту, озадаченно глядя на дверь, а потом развернулся от нечего делать и побрёл домой.

Вечером Виктор остался один. Мария Ивановна объявила, что пойдёт в театр и вернётся поздно. Мечтательно улыбаясь, она провальсировала мимо Виктора к зеркалу и надела любимые жемчужные серёжки. Она так тщательно укладывала волосы, что Виктор понял – вернётся она с цветами. И, к слову сказать, он был очень рад.

К восьми вечера Виктор заварил себе чаю и уселся за старый исцарапанный и прожжённый в паре мест письменный стол, чтобы проверить промежуточную работу десятой параллели. Ребята ждали оценки в понедельник.

Стол стоял у подоконника, занавески были открыты, так что Виктор периодически поднимал глаза и выглядывал на улицу. Вечерело. Осень потихоньку просыпалась в Ярославле. Ещё не окрасились ярким золотом и охрой скверы, только берёзы первыми нерешительно примеряли осенние наряды. Небо приобрело более насыщенный оттенок лазурита, утренние и вечерние сумерки затягивались, и в довершение ко всему начали накрапывать осенние дожди.