– Извольте. Например, в своём труде «Ars medica», что означает «Искусство врачевания», – пояснил он остальным, – Цельс утверждает, что наступит время, когда будет возможно исцелить любую болезнь, а рукам врача будут доступны самые потаённые уголки человеческого тела. Я же в свою очередь полагаю, что такие органы как сердце и мозг должны быть, и всегда останутся, недоступными для скальпеля или щипцов.
– Неужели из-за сложности? – удивилась Рия. – Чем же это сложнее, чем резать руку, ногу или, скажем, брюшную полость?
– Дорогая моя, – мягко ответил Гальн, поправив очки, – во-первых, попрошу вас не использовать слово «резать». Всё же речь идёт о высоком искусстве хирургии, а не о разделке свиной туши. А во-вторых, посудите сами: если даже тончайшее, малейшее ранение этих органов способно привести к смерти, то что говорить о перспективе занесения в надрез грязи или проникновении миазмов из воздуха?
– Миазмов?
– О, я не зря упомянул этот термин, – Гальн потёр руки с довольным видом. – Признаться, мне просто не терпелось поделиться с вами своими измышлениями. Ни в коем случае не желаю никого обидеть, но остальные вряд ли меня поймут. Нет, не в силу небольшого ума, а лишь потому, что моя теория предполагает теоретические знания, приличествующие не просто лекарю, но учёному-медику… Но что-то я заговорился, перейду к сути. На основе долгих наблюдений и размышлений, я предположил, что болезни и недуги, веками терзавшие народы Аталора, вызваны заразительными началами, витающими в воздухе, которые я назвал миазмами.
– Это что-то на аэтийском?
– Вовсе нет, слово взято из кеотийского языка, и обозначает оно загрязнение и скверну. Миазмы – это мельчайшие частички, невидимые нашему глазу, размером меньше пылинки. Подтверждение этой теории я надеюсь найти здесь, на войне, если смогу проверить одно предположение. Каждому известно, что промытые вином раны гноятся меньше, но я пошёл дальше и предположил, что спирт, винный дух, не даёт миазмам проникать в телесные ткани.
– Не уверена, что поспеваю за полётом вашей мысли…
– Я хочу попытаться промыть рану чистым спиртом! – воскликнул Гальн, многозначительно подняв палец. – По моей теории спирт должен полностью обезопасить рану от заражения. Представляете, что это может значить? Революция в медицине! Особенно в военной! Увы, добыть чистого спирта в Энгатаре мне не удалось, пришлось довольствоваться крепкой гномьей настойкой. Я попросил такую, чтобы было поменьше примесей и которая была бы наименее приятной на вкус. Тот гном посмотрел на меня как на сумасшедшего, ведь я не стал рассказывать ему, что не собираюсь пить эту гадость. Более того, для меня важно, чтобы случайно прознавшие об этом солдаты не вылакали всё до капли.
– Очень интересная теория, господин Гальн, – восхищённо сказала Рия. – Не думала, что медицина ещё способна на такие смелые открытия.
– Увы, пока я не проверю, миазмы останутся лишь теорией, – погрустнел врач. – И ваше удивление мне понятно. С тех пор, как Церковь в Ригене ограничила посмертные вскрытия, медицина зашла в тупик. Многие хирурги покидают стены Коллегии с единственным практическим знанием – с какой стороны держать скальпель. Анатомию же они изучают по Гиппокреону, но, хоть я и питаю безмерное уважение к этому учёному мужу древности, но его иллюстрации, увы, безнадёжно устарели. Потому я и прибыл в Энгату. Надеялся, что после войны местная Церковь даст дорогу медицине. Увы, здесь всё точно так же.
– Негоже врачевателю осквернять тела, – вдруг вмешалась матушка Анета. – Довольно того, что ваша братия режет и полосует живую плоть, умножая страдания несчастных. Не по-божески это, ох не по-божески…
Эта полная женщина с крепкими руками, слушала разговор, иногда хмуря брови и неодобрительно качая головой, а теперь решила сказать и своё слово.
– Жаль, что Церковь, в стремлении угодить богам, забывает о древнем и важном боге врачевания – Лепане, – ответил на это хирург. – И всё больше стремится заменить его Холаром.
– Холар помогает хворому покинуть мир без боли и страданий, – возразила монахиня.
– Не лучше ли вместо этого, чтобы человек жил дальше? – спросила Рия.
– Смерть в покаянии освобождает душу. Я немало была в полевых госпиталях, девочка. И видела немало костоправов и хирургов, которые, словно мясники, терзали несчастных, будто бы те и без того недостаточно натерпелись. Многие от этих мучений и умирали. Были, конечно, и выжившие, но их было так мало, так мало…
– Если бы нам давали учиться и развиваться, – с мягкой укоризной произнёс Гальн, – операции можно было бы проводить успешнее, быстрее и куда менее болезненно.
– Давать вам осквернять тела усопших? – монахиня поморщилась. – Что за кощунственные желания! Чем больше страданий вы причините своими лезвиями, тем труднее после приходится белым сёстрам…
– Ну, будет вам, матушка Анета, – благодушно прервал её врач. – Я никоим образом не хотел унижать ваше занятие. Помогать безнадёжно больным уходить с миром – великое дело. Просто хочу напомнить, что сохранять им жизнь и здоровье – дело не менее великое.
В ответ на это монахиня лишь хмыкнула и отвернулась.
– А что в этой бочке? – спросила Рия, указав на пузатый бочонок, обложенный ящиками.
– Обезболивающий настой, – ответил Гальн. – Видите ли, Церковь допускает врачебные операции, но только если они не несут страданий для человека. Те, кто попроще, просто бьют по голове, чтобы бедняга отключился. Но многие, как и я, не одобряют подобного варварства. Поэтому раненому дают опийную настойку или отвар белладонны. Я не знаю, какое именно зелье в этой бочке, но это наверняка сильное болеутоляющее, и я бы не рекомендовал его пить, если нет желания поближе познакомиться с моим врачебным искусством.
– И часто ли приходится прибегать к вашим услугам?
– Увы, лезвие моего скальпеля – последний рубеж на пути к смерти, – вздохнул врач. – Видите ли, порой человека можно спасти, лишь отняв у него руку или ногу. Такую нехитрую, с позволения сказать, операцию могут произвести многие мои помощники, поэтому эта бочка полна до краёв. Обезболивающего средства понадобится много. Моя же задача – проследить, чтобы эта жертва не оказалась напрасной…
Так проходило почти всё время долгого пути в Лейдеран. По вечерам Дунгар бывал то среди маркитантов, то в командирском шатре, то возвращался к Рие. Игнат виделся с ней при любом удобном случае, но только когда войско вставало лагерем. Он решил, что, если появится в их экипаже, монахини испепелят его взглядом, узнав, кто он такой. Поэтому большую часть времени он просто глядел на неизменный пейзаж вокруг с тоской во взгляде.
В один из вечеров их с Драмом пригласили в командирский шатёр. Поначалу ничего интересного не происходило, разве что зашедший вагенмейстер отчитался о том, что двое солдат попались на краже куска солонины. Лорд Раурлинг, не моргнув глазом, велел всыпать каждому по два удара плетью, после чего смотритель обоза удалился.
– Чего мы ждём? – спросил Игнат, зевая.
– Сира Аллена Гримвуда, – ответил лорд Раурлинг. – Сегодня его силы присоединились к войску. Думаю, самое время кое-что обсудить.
Драм сидел рядом. С самого Энгатара он ехал в капюшоне и повязке, которые почти полностью скрывали его лицо. Когда в начале поездки лорд Раурлинг представил их с Игнатом сиру Глену Ашербаху, второму из командиров королевского войска, он не сказал, кем является Драм на самом деле. Из-за этого, стоило эльфу попасться рыцарю на глаза, тот косился на него с неизменным подозрением.
Глен Ашербах, старший сын кастеляна Чёрного замка, был совершенно лысым человеком с гладко выбритым лицом и беспокойным взглядом. И сейчас он, не выдержав долгого ожидания, дремал, опёршись на стол.
Лорд Джеррод Раурлинг в нетерпении ходил из стороны в сторону. Он был немолодым, но ещё крепким мужчиной средних лет, а его коротко бритый в начале похода подбородок уже покрыла густая чёрная щетина. Когда он доходил до края шатра и резко разворачивался, на его спине волнами колыхался алый плащ с чёрным медведем, положившим на плечо копьё. На очередном развороте Игнат задумался, смог бы медведь в самом деле держать копьё таким образом, и в этот момент в шатёр вошёл человек с окладистой чёрной бородой и крупными рублеными чертами лица. Будь он в полтора раза ниже, его можно было бы запросто принять за гнома.
