И Виктор рассказывал. Рассказывал, как решил наказать отчима. Маленький, плюгавенький «папаша» постоянно нудил и бесил сынка нотациями. Витёк сначала посылал его подальше, а когда подрос и окреп, просто пообещал прирезать. Отчим воспринял угрозы всерьёз, попрятал в доме опасные предметы и побежал в полицию, где ему посоветовали прийти в участок, когда произойдёт конкретное нападение. Витя впервые почувствовал от старика особый, пряный аромат смертельного испуга. В «охотничьем» магазине в отделе дайвинга будущий убийца приобрёл специальный острый нож. И тут же, после покупки, ощутил, как внизу живота от предвкушения удовольствия разлилось приятное тепло. Желание переполнило Виктора. Он почти бежал домой с оружием за пазухой.

Отчим, как обычно по средам, собирался в танцевальный клуб. Мылся, брился. Увидел сынка с бешено горящими глазами в дверях ванной комнаты и побелел, затрясся от страха. Восторг переполнил парня. Эффектно, со свистом вытащил из-за пазухи «мачете». Резал папулю медленно, с удовольствием. Ужас покинул старика с последним вздохом. Потом пришла с работы мать. Повалилась на пол, как припадочная, заорала. А через минуту, словно выброшенная на сушу рыба, хватала губами воздух и мычала, пока совсем не затихла.

– Отличный был мачете, удачная охота! – сосед по палате с удовольствием смаковал подробности своих похождений. Вспоминал, какое облегчение получил после убийств, как сладко спал, пока не приехала полиция, которую вызвали соседи, услышав из квартиры крики о помощи. Помогать к тому времени было некому. Окровавленного, его привезли в полицейский участок. В следственном изоляторе Витёк скучал в одиночестве. Но вскоре в камеру подселили деда, чем-то похожего на отчима. Дед встретился с Виктором затравленным взглядом, и в жарком, душном помещении запахло любимыми пряностями. И эту жертву спасти не удалось. Убийца задушил его до прихода охранников. Единственное, о чём душегуб жалел – об отсутствии родни, которая могла бы приносить передачи с сигаретами и сладостями. Родни, которую истребил собственными руками.

У Дэна не было сил слушать убийцу, его выворачивало от подробностей. Во время очередного врачебного обхода он проговорился Доре Фишман, что не может спать из-за рассказов соседа по палате. Записи видеокамеры подтверждали слова пациента. К тому же, Дэн несколько последних дней отказывался от еды, не выходил на прогулки. Большую часть времени неподвижно сидел, обхватив голову руками. Казалось, что из его памяти вытрясли какую-то важную информацию, которую он мучительно пытался вспомнить.

Вскоре Дэна перевели в другое отделение, где находились пациенты, склонные к суициду, с тяжёлыми депрессиями. Обстановка здесь казалась повеселее. Внутри здания располагался небольшой зелёный парк с попугаями, а в просторном холле красовался старый рояль.

Дора Фишман вызвала Дэна к себе в кабинет. Она пыталась понять причины его крайней тревожности и неразговорчивости и вспоминала беседу с Анной. Мать описывала сына в прошлом жизнерадостным и весёлым. Дора протянула парню мобильный телефон, который принесла мать. Дэн его сразу включил и увидел много пропущенных звонков от абонента «Гараж».

«Значит, отремонтировали байк», – пронеслось в голове.

Доктор Фишман подвела Дэна к роялю, жестом пригласила:

– Сыграй, музыкант, что-то радостное.

Пациент охотно сел за рояль. Он выбрал из глубины памяти свою последнюю интерпретацию в стиле транс девятой симфонии Бетховена, называемую «Ода к радости». Заключительная, четвёртая часть этого произведения в классическом оригинале всегда нравилась ему больше трёх первых, тревожных и драматических, он и взял её за основу будущей электронной композиции. Задуманное давно будоражило воображение. Но здесь и сейчас уместнее было минорное вступление. Ди перебирал клавиши инструмента. Он осторожно начал в тональности ре минор, олицетворяющей скорбь и печаль, постепенно переходя в разрушительное настроение и траурный марш. Сыграв адажио, Дэн резко встал, громко хлопнув массивной крышкой рояля. Вопросительная пауза повисла в почти звенящей тишине.

– Дэн, а где знаменитое ликование завершающего гимна «Оды к радости»? Где счастье, восторг и торжество в побеждающем ре мажоре? – воскликнула Дора.

– Доктор, Бетховен так и не услышал ликования, к тому времени он совершенно оглох, и симфония стала его последним перед смертью сочинением.

Дэн повернулся, чтобы уйти, но чуть не столкнулся с девушкой в больничной пижаме. Она стояла позади музыкального инструмента и вытирала слёзы, крепко прижав к себе подушку.

– Простите, – расстроенно забормотал музыкант, – кажется, я испортил всем настроение.

– Молодой человек, Вы ни в чём не виноваты. Она уже больше трёх месяцев не может остановить рыдания. Поэтому и здесь. Плачет и днём, и ночью с тех пор, как её бросил дружок. Несчастная любовь.

Дора Фишман задумчиво вернулась в кабинет. Психиатр знала, что девятая симфония Бетховена полна противоречий. Разрушение вечного мрака и сотворение мира. Великое потрясение и миллионы объятий. Изгнание из рая и спасение в вере и любви. Но что с пациентом? Опасная депрессия или всё-таки шизофрения?

Николь выходила из палаты, когда услышала музыку в холле. Парень играл потрясающе. Из грозных раскатов грома и хаоса в начале музыкант постепенно перешёл на спокойную умиротворённую трель. Как будто лёгкие солнечные лучи вместе с последними каплями дождя пробились сквозь тяжёлые чёрные тучи и осветили небо надеждой.

Девушка даже забыла про своё горе.

Ещё несколько минут назад пациентка Николь мечтала только об одном – уснуть и не проснуться. Действительно, последнее время она почти беспрерывно лила слезы. Забывалась иногда от сильных антидепрессантов, но ненадолго. Ники вновь и вновь вспоминала, как над ней посмеялся любимый, предложив подружку приятелям в качестве трофея в счёт проигрыша в карты. Как на её глазах обожаемый Макс приставал к незнакомой стриптизёрше, а когда Ники, унижаясь, умоляла остаться с ней, жёстко ответил:

– Дурочка, посмотри на себя, на что ты рассчитывала? И не надо, плиз, путать спортивные игры с трагедиями Шекспира… Глупенькая корова.

Её красавчик Макс снимался в одной из главных ролей в популярном молодёжном сериале, а девушку иногда приглашали на эпизодические роли. Макс позволял подруге себя любить и никогда ничего не обещал, но наконец высказал, что думает об их отношениях.

С тех пор Николь перестала есть и горько рыдала. В больницу она попала в критическом состоянии с анорексией. Там Ники сначала кормили через систему, больная вроде бы пошла на поправку, но истерика продолжалась. Бетховенские вариации Дэна разбудили Ники. Неудачные любовные переживания стали неожиданно совершенно мелкими по сравнению с драматическими эмоциями великой симфонии. Лицо парня было ей знакомо – на одном из фестивалей транса он выступал как диджей. Николь вытерла ещё мокрое лицо и прошла к палате новенького. Дэн неподвижно лежал на больничной койке, скрюченный, как нерождённый человеческий эмбрион, выброшенный в жестокий холодный мир. Она тихонько подошла к парню, осторожно погладила по длинным спутанным волосам:

– Спасибо за концерт, диджей. Мне впервые стало так тепло на душе. Ты потрясающий.

В это время у Дэна ожил мобильный. Звонили из гаража:

– Амин?

– Слушаю, – неуверенно ответил он, но разговор прервался.

Дэн снова задумался. Итак, механик из мастерской, где он оставил для ремонта мотоцикл, почему-то назвал его чужим именем. Именем, которое, по мнению психиатров, дали ему неведомые голоса. Парень ещё раз просмотрел историю звонков. Последний вызов так же реален, как и те, пропущенные. И не был галлюцинацией.

Размышления прервал санитар, вызвавший Дэна на встречу с матерью. Анна привезла в больницу фрукты, шоколад, домашнее печенье.