Гаргулья объяснила, в чем дело:
— Наряды гуалов сделаны из перьев этих лебедей. Во времена Конкисты, когда стало понятно, что против испанцев не выстоять, полторы тысячи арауканов, не желая попасть в руки врага, утопились в этом озере. Светляки отдали им свои души, и те превратились в диких уток, на местном языке — гуалов. На озере эти птицы водились тогда во множестве. В 1890-м, когда разразилась война «умиротворения», арауканы снова были побеждены, на этот раз — алкоголем: их спаивали банкиры, чтобы прибрать к рукам индейские земли. Лесные утки исчезли, и вместо них появились лебеди, белые с черные шеей, враждебные человеку. Когда Мачи — сегодняшняя — получила послание от Белой Змеи, извещавшее о начале новой эры, она обратилась к своему народу и повела за собой полторы тысячи человек — мужчин, женщин, юношей. С ними были и лебеди — они сунули голову в воду и утопились. Никто не стал есть их мясо: скелеты сохранились как амулеты. Так родился клан гуалов, ни разу не побежденных в бою. Война с испанцами продолжается. Индейцы вновь обрели былое достоинство. В этом селении никто не пьет…
Многие из сотоварищей побледнели, а больше всех Га, густо сплюнувший: его била мелкая дрожь.
-. кроме как на священных церемониях.
Га улыбнулся, и остальные тоже.
-. два-три раза в год.
Бледность возвратилась на лица.
— Как раз сейчас проходит празднество в честь нового Мачитуна.
Все воодушевленно зааплодировали. На такой важный обряд и в самом деле было интересно посмотреть. Кстати, а что принять пить по этому случаю? Маисовую чичу? Ну что ж, они станут курочками и петушками и искренне полюбят вкус этого таинственного злака.
— Деметрио!
— Здесь! — отозвался поэт, повинуясь условному рефлексу, приобретенному еще в лицее. Колдунья пронзила его взглядом, легко проникшим сквозь маску из глины — та сохранилась со времен Ассис Намура.
— Слышишь крик Белой Змеи? Только ты можешь привести ее к молчанию. Все зависит от тебя.
Деметрио онемел. Если это змея издает такие звуки, она выше небоскреба. Он обнял Американку, прикрывшись ею, как щитом, и, окутавшись безразличием суфийского лжепророка, тихо сказал «Нет» — но оно никого не убедило. Напротив, индейцы в перьях вылезли из воды, подняли его в воздух, бросили в озеро, затем вытащили и натерли тело песком, пока оно не заблестело. Тогда Деметрио потащили к селению. От крика «Молока!» земля опять задрожала, и все попадали.
Однако Деметрио не оставили в покое. Его повели к большой хижине и, подталкивая стволами ружей, заставили войти. Дрожа, поэт попросил копье и щит. Возможно, ему удастся повторить подвиг святого Георгия, убив дракона… Члены Общества кинулись вслед за ним. Подавленные всем этим, но сгоравшие от любопытства, они поспешили рассеять его пустые фантазии. Это же ребенок!
Внутри хижины лежал Кристобаль Колон с курчавой белокурой головой и длинными лобковыми волосами, свисавшими, как хвост, до пола. Вокруг него стояли коленопреклоненные шлюхи из «Ареналя». Диана Доусон, неподвижнее, чем всегда, напоминала Будду. Язык ее плавал внутри пластмассового куба. Гаргулья поцеловала ноги Наставницы и села позади нее.
С Мачи сняли плащ и плюмаж, и мужественный вождь прямо на глазах превратился в дряхлую старуху. Новый крик Колона заставил ее содрогнуться с головы до ног; потеряв равновесие, она свалилась на руки Деметрио.
— Мать Белой Змеи объявила забастовку. Она не хочет кормить свое дитя, пока не увидит тебя. Поэтому ребенок плачет, и плач его способен разрушить весь мир. Скоро посыплются горы. Помоги нам добыть материнского молока. Исполни прихоть великой женщины.
Прежде чем ввести Деметрио в овальную комнату, убранную лапагериями и лимонными ветвями, воины один за другим склонились перед ним, беря в рот его член. Это вызвало у поэта бурную эрекцию. Войдя в священные покои, он позвал — нежно и в то же время страстно:
— Энанита, ты здесь?
Великанша услышала голос того, о ком мечтала все эти ночи. Наклонная крыша дома и полумрак заставили ее утратить чувство пропорций: она видела лишь Деметрио, ее господина, гиганта с нацеленным на нее твердым острием — напоминанием о роковой встрече. Влагалище ее сделалось водоемом, где бились о стенки горячие волны. Внутри нее раскрывались не яичники, а целые галактики. Желание Энаниты было столь велико, что она плюхнулась на спину, раздвинув ноги, отчего стены задрожали, а с крыши посыпалась солома. Деметрио увидел лоно — сочащееся влагой, полураскрытое, пахнущее возбужденной самкой… Пусть она Дева Мария и Богоматерь, но сейчас, вытянувшись, она имеет право позвать к себе мужчину из плоти и крови, своего кумира, повелителя, Хозяина. Наконец-то она подходит ему по росту и может стать той самкой, которую он жаждет заполучить. Они вместе, они едины, они- пара. Больше нет ни карлицы с ее комплексами, ни истерик из-за отсутствия грудей и зада. Тяжесть ее тела давала ей теперь возможность наслаждаться земными радостями.
— Не будем терять времени, мой господин. Я знаю, что нравлюсь тебе такая. Приди с грозноувлажненным эректолитом и кувыркательно меня особачь!
У Деметрио слюнки потекли. Эта громадная туша соответствовала размаху его похоти, копившейся бесконечными ночами, без всякой надежды на удовлетворение. Он нуждался не в женском лоне — в горном ущелье! Не раздумывая, он бросился в бой. Вогнав внутрь свое орудие, он понял, что не прошел даже начального отрезка пути и беспомощно забарахтался внутри обильной плоти. Он попробовал сжать ее грудь: ладонь не смогла обхватить массивный выступ, две — тоже. Здесь требовалось быть по меньшей мере двадцатируким! Тогда он поискал губами сосок: тот забил ему весь рот до отказа. Попытался подсунуть руку под тело возлюбленной, чтобы погладить ягодицы: слишком короткая. Энанита, желая помочь своему господину, повернулась, и Деметрио заорал от боли, придавленный гигантской массой. Он снова перешел в атаку, постарался проникнуть глубже. Энанита, облегчая ему путь, приподняла ноги — и поэт взлетел под крышу. Он упал на живот Энаниты, а оттуда скатился на лобок.
Увидев, как Господин бессильно корчится среди частей ее тела, великанша осознала, что все закончено. Она совокуплялась со своей мечтой, нет, даже не так: сама с собой. Как этот жалкий, слабый человечек мог быть для нее Богом? И Энанита стряхнула его с себя легким движением. Деметрио отлетел в угол. Женщина остановилась перед ним, наклонившись — иначе голова коснулась бы крыши. Карлик, с микроскопическим отростком, с жалкими потугами на достоинство, лишь отдаленно похожий на тот образ, который вставал у нее перед глазами… На секунду ее охватила жалость — но тут же сменилась ненавистью. Столько лет, отданных бесплодной иллюзии! Господин оказался паяцем, как и все остальные. Что же ей оставалось в жизни? Да! Ее сын! Она была не одинока. Груди Энаниты заныли, и впервые она ощутила желание кормить. Из сосков потекли две струи молока. Поцеловав Деметрио в макушку, она покинула хижину.
Поэт вылил воду из тыквы на земляной пол, обмазался грязью и вывел большое «НЕТ» у себя на лбу. Когда он вышел за дверь, его ждала только Американка, такая же твердая, как всегда. Все прочие с восторгом наблюдали, как великанша кормит Кристобаля Колона — Белую Змею.
Деметрио обнял свою подругу, испачкав ее грязью. Жалость к самому себе тянула его к Американке. Он попытался поцеловать ее; язык Американки оказался у него во рту, забившись глубоко в глотку. Он дал ей пощечину. Та погладила его руку и положила в нее отлетевший винт. Тогда Деметрио поволок ее в хижину и овладел ею, как животное. С яростью искал он экстаза, зарывшись в безжизненные члены, пролил семя и закричал:
— Скажи, что я — твой Господин!
Американка заскрипела, устраивая в воздухе электрические разряды. Деметрио прижал свои губы к ее пятнистому уху и продекламировал стихотворение — он сочинял его на ходу, ритмично хлопая механическую самку по лобку. Он описывал свой смертный час, погребение, расставание с друзьями, с неутоленными желаниями, с неполученными ласками, с не-приобретенными вещами, с недостигнутыми идеалами, пиршество червей, видящих его в последний раз, а значит, и в первый, ибо встреча с мертвецом есть также и прощание. Он поднялся удовлетворенный: лучшее его стихотворение, прочитанное пластмассовому уху, знаменует конец целого этапа в жизни. Американка снова покрыла его грязью.
