— Да, все.

— И что скажешь?

— Ты так держишься за президентское кресло, что найдешь способ вытянуть меня из ямы^

— Верно. Уже нашел.

— Подожди. Я хочу предупредить, что готова на все, только бы с Ринтинтином ничего не случилось. Он мне столько дал…

— Признания отложим на потом. Времени мало. Твой труп уже обнаружен.

— Как?

— Вот так. Ты выбросилась из окна. Тебе нужно написать письмо, где ты раскаиваешься и выражаешь желание найти в аду справедливую кару.

— А кого убили вместо меня?

— Твою кузину.

— Бедняжка. Она всегда мне завидовала и хотела жить так же. Ну хоть теперь ей удалось встать на мое место. Принеси цветов на ее могилку.

— Никаких могилок. Ее сожгут прилюдно вместе с тремя дурочками, которых ты развратила. Я сам, лично понесу твой труп на костер. А пепел увезет мусорная служба.

— Отец узнает правду?

— Пока что никто не узнает. Ты притворишься своей сестрой. Уедешь в Париж. Вот пятьдесят открыток, подписанных ею. Будешь посылать по одной дону Моисесу. Если меня не переизберут и я останусь в живых, то мы навестим тебя во Франции. Держи, это поддельные документы. Надень насадки с отпечатками ее пальцев и быстро собери вещи. Я должен идти, есть два-три дела. Организовать церемонию судилища и найти овчарку, похожую на твою.

— А на что я буду жить?

— Не беспокойся. Завтра дам тебе все необходимое.

— Только не надо мне мстить, Геге. Я не сяду в самолет и устрою несусветный скандал, если не дашь мне то, что я попрошу. А я про тебя кое-что знаю.

Президент вздрогнул.

— Дам тебе все, что захочешь, и даже больше того. Я верю тебе, любовь моя…

— А я люблю только своего пса. Не забывай, что мы компаньоны.

— Помню, Пили. Хороших тебе снов.

С подчеркнутой заботливостью он укрыл свою жену и пса атласным покрывалом.

Поспать удалось всего пару часов. Открыв глаза, он тут же сунулся носом в часы и сделал глубокий вдох. Чистый, выбритый, с легким макияжем и лакированными ногтями, он уселся в машину и помчался к Национальному госпиталю имени святого Геге. Строительство больницы началось сразу после его избрания и закончилось в три месяца: работа шла круглосуточно. Так он увеличил свою популярность, ничего не потратив: кредит на строительство дал американский банк, и деньги к тому же можно было не отдавать. Посещение проходило всегда одинаково: знамена, оркестр из паралитиков, свежевыкрашенные стены (только в тех местах, куда вели президента), врачи, с сомкнутыми каблуками приветствующие его по-военному, обед из одного котла с больными (котел показывали крупным планом, но обед приносили из ресторана «Наполеон»), и в конце — бесцветная речь первого лица. Тьфу! На этот раз медики еще настояли, чтобы он прошел обследование. Четыре часа его просвечивали рентгеновскими лучами, заставляли пить какие-то взвеси, делали уколы, брали на анализ кровь, слюну, кал и мочу. И вот вместо того, чтобы прислать результаты по почте, они затеяли эту церемонию — именно тогда, когда он по самые уши вляпался в историю с Пили. И плюс к тому — мятеж шахтеров на севере, при поддержке дрессированных крыс… Чистое безумие… Что это все забавляются со зверюгами? Не хватает одного: чтобы он назначил министром просвещения попугая.

Мотоциклы с солдатами расчистили дорогу к госпиталю. Кортеж прибыл точно вовремя. Но где же оркестр, флаги? Почему все эти типы рядом с директором одеты в черное? Или это не праздник в честь его приезда? Скорее напоминает похороны. Где запах свежей краски? Со стен сыплется штукатурка. Как они встречают своего президента? Ладно, урежем им содержание.

Он уже готов был скомандовать отступление, когда врачи с преувеличенной любезностью пригласили его в лабораторию. Что, нет ни одной пластинки с самбой — оживить это унылое мероприятие? Геге усадили. Директор стал напротив него с влажными глазами; в руках — ничего, похожего на листки с речью. Ну-ну. Импровизируем, значит. Теперь понятно. Он забыл про какую-то важную дату, годовщину свадьбы или еще что. Сейчас полетят конфетти, заполощутся знамена, оркестр взорвет тишину, больные и самоотверженные практиканты зайдутся в овациях и осыплют его цветами — все как нужно. Он широко улыбнулся, приглашая бледного врача произнести эти слова, которые, по причине робости и большой любви к президенту застряли у него в горле.

— Господин президент. Лучше сказать об этом. Мужественный человек, как вы, не заслуживает, чтобы ему лгали.

Это еще что? Где приличествующие случаю фразы? Мы не в кабаке, где после энного мартини можно говорить «как мужчина с мужчиной».

— Лучшие медики страны изучили ваши анализы. Они единодушны: рак печени, операция невозможна. Вам осталось жить несколько месяцев…

— Что?

Виуэла остановился так резко, что хвост его фрака разлетелся пополам.

— К сожалению, это правда, дон Геге.

— Ваше превосходительство!

— Да, Ваше превосходительство. Опухоль на поздней, очень поздней стадии. И чрезвычайно коварная: боли возникают только под самый конец. Сейчас вы кажетесь вполне здоровым, но через месяц сделаетесь желто-зеленым, с ног до головы.

— Желто-зеленым, я?!! Кучка предателей! Отравители! Стервятники! Говорить мне такое! Продажные коммунисты! Геге Виуэла никогда не умрет! Сколько вам заплатили югославы? Я обвиняю вас в государственной измене.

И он сорвался на визг, чуть не охрипнув:

— Лагаррета! Ко мне! Здесь убийцы!

В лабораторию ворвались автоматчики под предводительством узколицего генерала.

— Арестовать!.. Объясню все потом. Закрыть госпиталь! Никто не должен входить и выходить до особого распоряжения. Заговор против меня! Посмотрим, кто кого, трупоеды! Я вас заставлю проглотить свои ланцеты!

Гнев рвался из него, ничем не сдерживаемый. Чтобы разжать сведенные судорогой челюсти, Геге без всякого стеснения вытащил часы и прямо на глазах Лагарреты принял тройную дозу. Тот непринужденно, как у себя дома, протянул длинные гвоздеобразные пальцы и кинул себе порошка в каждую ноздрю. Геге даже не заметил этого. В ярости он забыл захлопнуть крышку, кладя хронометр обратно, и в салоне «Кадиллака» поднялось кокаиновое облачко.

— Скажу вам на ухо… Не могу доверять своему шоферу: вдруг он понатыкал в машине микрофонов? Страна прогнила насквозь. Коммунистическое золото затопило ее. Даю вам два часа сроку, пока не началась встреча с депутатами и пресс-конференция. Вы должны заставить этих врачей признаться, что они пытались отравить меня, что они участвуют в международном заговоре и выдрессировали развратных собак. Накачайте их наркотиками, шантажируйте, возьмите их жен, детей, родителей, дедов, прадедов, загоните иголки под ногти, все, что угодно, но добейтесь этого. Еще за это время врачи должны взять вину за убийство министра обороны. Убьете его, разумеется, вы. Кресло министра останется за вами.

— Спасибо, Виуэлита, можешь мне доверять. Я не подведу!

Проклятый скелет! Он уже перешел на «ты»! Ладно, я подожду, пока тощие коровы не станут жирными. Ты заплатишь мне за все, наглец!

И состоялось историческое заседание Сената. Когда президент со слезами огласил предсмертное письмо своей супруги, атмосфера все еще оставалась ледяной. Но когда привели медиков, признавшихся, что они обучали собак, используя больных, организовали покушение на министра обороны (известие последних минут, немедленно сообщенное агентству новостей), и что все больные — на самом деле тайные агенты мирового коммунизма, зал взорвался аплодисментами: свидетельство безоговорочной верности режиму.

Геге Виуэла назначил преемника погибшему министру. Лагаррета поднялся на трибуну и вместо речи медленно выговорил национальный девиз — «Разумом или силой», с такой ненавистью, что прошла минута напряженного молчания, прежде чем разразились овации. Воспользовавшись моментом, президент дал слово кардиналу Барате. Тот высказался за введение не только чрезвычайного положения, но и инквизиционных судов.

И началась вакханалия. Президент взял из рук секретаря смоляной факел и зажег его. Огни потухли, двери открылись. Санитары вкатили тележку с телом первой леди. В неверном, зловещем свете пламени Геге Виуэла провозгласил, что не только врачи и собаки будут расстреляны, а жены министров сожжены заживо вместе с трупом Пили, но для острастки югославов, русских и их сообщников он приказывает поджечь госпиталь с его лжепациентами.