Монахи заканчивали посадку в старенький трехмоторный самолет. На борту виднелась надпись: «Загорра № 1». Винты вращались вовсю. Барата, не помня себя, бросился к кабине, где в пилотском кресле уже сидел аббат. С риском сорвать голос он прокричал:
— Куда бежите, отступники?
Округлый настоятель, с фанатичным блеском в глазах, ответил:
— Мы не бежим, а выполняем свой долг! Мы должны быть от мира, ибо мы в мире. Мы — там, где распинают!
И дернул рукоятку на себя. Чихая и кашляя, стальная птица покатилась по лугу и после тридцати подпрыгиваний оторвалась от земли и улетела на юг. Экипаж в черных рясах повторял слова мессы, завершая тем самым богослужение.
Лебатон приказал копать траншеи вокруг деревни и расставить мешки с углем, изображающие часовых. Чтобы привести нападающих в ярость, повсюду, где только можно, воткнули палки с лоскутами красной ткани. Пока шахтеры в своем большинстве затаились, дыша через трубочки, или, не выдержав тягот, умерли — это станет ясно только в момент атаки, — сто наиболее подвижных вместе с членами Общества ждали в главной галерее, готовые рассыпаться группами по четыре и заманивать противника.
Танки заняли стратегические позиции, позволявшие им держать под обстрелом весь поселок. Пока что войска двигались вдоль баррикад, наставив на чучела винтовочные и автоматные стволы. Прибытие дельфиндилов вызвало испуг, причем с обеих сторон. Американцы еле-еле удерживали их на поводках. Твари били хвостами и угрожающе скалились в сторону шахты. Настигнув дичь, они не оставят ни одной целой косточки! Попайчик с Атрилем укрылись в медицинской палатке и притворились спящими, чтобы не принимать участия в бойне.
Люк одного из танков, скрипя, открылся. Оттуда вывалилась туша генерала Эркулеса Молины, изо рта которого, в свою очередь вывалились слова, вперемешку с плевками и гримасами отвращения:
— Слушайте, изменники Родины: правительство сыто вами по горло! Мы отрежем вам воду, электричество, газ, яйца и член! И, кроме того, когда вы сдадитесь, понизим зарплату! Кто сеет недовольство, пожнет возмездие! Мне не терпится увидеть вас кишками наружу: «пожалуйста, прикончите скорее мою матушку»! Не терпится увидеть вашу кровь! Но, согласно полученному приказу, я обязан дать вам срок в семьдесят два часа, в течение которого вы должны вернуться к работе.
И лающим голосом он приказал выстрелить из орудия в воздух.
Внутри шахты эти слова вызвали замешательство: план Лебатона был основан на немедленной атаке со стороны противника. Многие, особенно дети, не смогут выдержать столь долгого ожидания и, вероятно, выйдут из своих убежищ, уничтожая тем самым фактор внезапности. Генерал обратился ко всем:
— Я хорошо знаю этих дерьмовых генералов: чучело, которое командует войсками, больше всего боится нарушить приказ. Поэтому он прождет положенные трое суток. Единственные, кто рвется в бой, — это дельфиндилы. Нам нужно, пусть и рискуя нарваться на пулю, выйти из галереи и раздразнить этих зверюг. Вперед, паяцы! Кто не боится — тот рехнулся, а нам таких не надо!
И генерал, не оглядываясь назад, бегом пустился навстречу врагу. С дрожью в ногах, уколами в печенке и пупырышками на коже остальные последовали за ним. За Виньясом бежали двое калек, пытаясь обогнать его и заслонить от шальной пули. На полпути лже-Нерунья решил замедлить ход и дать обойти себя, чтобы не обидеть своих «защитников». Когда все добежали до конца поля, на них было наставлено девятьсот стволов.
Эта многоствольная гидра так ужаснула Зума, что его паника перешла в эйфорию. Он стянул дырявые штаны и повернулся к генералу Молине задом. Багровый от стыда, он ухитрился издать такой громкий пук, что совершенно заглушил рев дельфиндилов. Американка достала из своей прически сухую гвоздику, зажала ее между зубов и принялась выступать испанским шагом, поднимая клубы пыли в форме туза пик. Барум сжала свои груди так, что они превратились в два красных мяча. Хумс потрясал яйцами кондора, угрожая метнуть их вместо гранат: пальцы, лежащие на курках, угрожающе хрустнули в ответ. Лаурель Гольдберг, ставший на время Ла Роситой, рылся в своей памяти, подыскивая самые крепкие трактирные ругательства. Деметрио, исходя пеной, делал вид, будто имеет неприятельского генерала в лице черной собаки. Га мастурбировал, повернувшись к танкам. Боли и Загорра, застыв неподвижно перед строем солдат, выказывая им свое глубочайшее презрение, тогда как Толин, Акк, Марсиланьес, Виньяс и Вальдивия изображали военный парад убогих и увечных.
Лебатон вступил в безмолвную дуэль взглядами с Эркулесом Молиной. Оба прилагали усилия, чтобы на глаза не навернулись слезы. Четыре раскаленных зрачка приковали к себе всеобщее внимание. Даже дельфиндилы перестали фыркать. Стоя навытяжку, оба понемногу задеревенели, стали пошатываться, все больше приподнимая распухшие и покрасневшие веки. Пот катился по лицам дуэлянтов, менявших цвет: розовый — гранатовый — белый — желто-зеленый. Кто-то должен был уступить. С криком «Сукин сын!» Молина поднес руку к глазам и, протирая их, приказал, лопаясь от гнева:
— Выпустить животных на этих уродов!
Легкий укол — и дельфиндилы кинулись на противника. Солдаты не успели вовремя расступиться, и тварям пришлось прогрызать себе дорогу сквозь человеческую массу. Члены Общества Клубня, подхватив Лебатона (тот считал, что способен загипнотизировать хищников одним взглядом) припустили к шахте. Впереди колесом катился Вальдивия, не решаясь довериться одним ногам. Виньяс же, намеренный сохранить остатки былой элегантности, роковым образом оступился. Один из монстров, обнажив клыки, сразу же избрал его своей добычей. Вой дона Непомусено был недостоин поэта-лауреата. Инстинкт самосохранения заставил его свернуться калачиком. И не зря: с первой попытки зверь ухватил зубами лишь воздух. Один из калек дал Виньясу пинка с силой, какой никто не заподозрил бы в его иссохшем теле. Другой с криком «Хуан — это Родина!» бросился в пасть дельфиндилу, перекусившему его пополам. Первый тоже побежал жертвовать собой; что же касается монстра, тот в считанные секунды пожрал бездыханные останки. Певец народа, щипая себя за ягодицы, чтобы нестись быстрее, скрылся в шахте. Остальные уже были там. Сзади приближались разъяренные хищники и американцы с пистолетами, готовые вышибить мозги каждому на своем пути.
Генерал Молина, выпятив подбородок и грудь, обвел взглядом свое войско:
— Такой конец ждет всех предателей!
Рев, доносившийся из галереи, перешел в вой, затем в стон и, наконец, в тишину. Из темноты возникли паяцы, окруженные кольцом шахтеров. Они бросили в сторону солдат тринадцать хвостов и тридцать девять голов, готовые при первом же выстреле убраться обратно под землю.
Но как, — спрашивал себя генерал Молина, — как эти проклятые недоноски сумели расправиться с почти неуязвимыми тварями, которых направляли профессиональные убийцы? В полной уверенности, что Сталин вооружил неприятеля до зубов, снабдив его слонотиграми, волкоскорпионами и бог знает кем еще, Молина решил не терять времени.
— Сукины дети! Вы подняли оружие против славной чилийской армии и потому заслуживаете наказания. Трехдневный срок сокращен до пяти минут. Требую капитуляции — иначе от шахты вместе с мужчинами, женщинами и детьми ничего не останется. Объявляю, что в любом случае за каждого американца будет казнено десять шахтеров. Расстрел ждет также генерала с глубоким взглядом и мелкой душонкой, как и всех его приспешников. Отсчет начался. Прошла уже одна минута!
Лебатон подавил улыбку: за десять секунд до конца назначенного времени они побегут обратно, а следом бросятся в атаку солдаты. Превосходно.
— Прошло две минуты!
Хумс, окруженный отрезанными головами, не удержался от сравнения себя с богиней Кали в ожерелье из черепов — творящим и разрушающим началом. Глухие удары в области груди, вроде барабанных, вывели его из медитации. Это не мог быть стук его сердца: после жуткой подземной резни оно билось спокойно, как у Конфуция перед смертью. Сунув руку под рубашку, он испытал прилив материнской нежности: яйца кондора раскалывались.
