Не приставайте ко мне со всей этой марксятиной: я вступил в партию из чистого оппортунизма, чтобы обрести аудиторию! Вот и все. Этот хитрец Нерунья, пользуясь моим престижем кандидата в президенты, заболтал чилийский народ и пролез в сенаторы, он, актер на все роли, лизоблюд, пьяница с павлиньим хвостом, декламирующий на подмостках гимн самому себе. Спаситель народа! Поборник справедливости! Защитник правды! Ха, ха! Этот дерьмовый папашка, этот самовлюбленный пердун выступает против меня, Геге Виуэлы? Я все о нем знаю! Мы оба хотели власти, триумфа, международного признания. Только его погубила зависть: как, он отвечает у меня за пропаганду, когда сам мог бы стать президентом! Святая простота! Желая сорвать аплодисменты, он предложил с трибуны Сената отдать крестьянам пустующие земли, уравнять в зарплатах женщин и мужчин, отменить законы, ущемляющие права личности… И тому подобный вздор. Что, так и будем ходить взад-вперед? Зачем изгонять американских советников и солдат? Чтобы заменить их на советских? Лицемер! Он обвиняет меня в предательстве, а сам, чтобы войти в историю, готов всех нас кинуть в щупальца красного спрута. А сейчас сбежал за границу. И будет разыгрывать из себя мученика, как же иначе? Черт побери! Сколько бутылок он вылакал за мой счет? В конце концов. Рано или поздно он попадется. Смеется тот, кто смеется последним.
Этим вечером президенту надлежало быть в хорошем настроении. Народу требовались хлеб и зрелища. Что ж, для него будут зрелища. «Паяцы с Виуэлой!» Отличная реклама. Что нравится чилийцам больше стихов? Клоуны! Каждый считает себя поэтом после двух бутылок и клоуном — после трех. Настал момент заставить этого обожаемого всеми персонажа поучаствовать во внутренней политике. Сила комического — смех подавляет голод — сбросит надутых важностью поэтов с пьедестала… Нерунья, ты пропал! Шах и мат! Чили станет не поэтическим кружком, а цирком. Или ты не понял, что моя улыбка, самба в моем исполнении — тоже цирковые номера в своем роде?
Все превосходно организовано. Жалкому балагану «Люди-попугаи», потонувшему в талькауанской грязи, окажут честь своим посещением президент, армейские чины, церковные иерархи, министры-консерваторы, американский посол и представители промышленных кругов. За происходящим будет следить вся страна через радио, газеты и кинохронику. «Паяцы с Виуэлой!» И это лишь начало. Вскоре правительство пошлет цирковые труппы во все уголки страны. «Смех и работа». Прекрасный лозунг. Ты еще не знаешь, с кем связался, Хуан Нерунья!
Вальс, исполняемый Пирипипи на монетах, заглушали восемьдесят музыкантов военного оркестра. Но все же время от времени, по замыслу организаторов, дирижер резким взмахом палочки прерывал гудение духовых, и на минуту — казавшуюся вечностью — в тишине, расстеленной как почетный ковер, слышалось хрустальное позвякивание серебра. Снаружи развесили синие, белые и красные лампочки, а на вершине столба укрепили пятиконечную белую звезду. У входа стоял портрет Геге Виуэлы в полный рост: президент был изображен во фраке, танцующим самбу, с гранатовым шаром на носу. Надпись на шаре гласила: «Геге с цирком!». Рядом — щит, на котором улыбались паяцы, все одинаково, точно так же, как президент: «Паяцы с Виуэлой!».
Под шатром, на арене и на пустоши, посыпанной гравием, толпились талькауанцы; дети, старики, мужчины, женщины, а также кошки и собаки, отбивая ладонями ритм в ожидании обещанных бутербродов и пива. Построенные кольцом карабинеры под командованием брата Сепеды — прозванного «Попайчиком» в память о беззубой ухмылке покойного капитана — отделяли шатер от толпы, беспрестанно шикая на собравшихся, чьи пустые животы издавали непроизвольные звуки.
Высокочтимый Сеньор Президент прибыл в своем черном «Кадиллаке». Следом ехали другие роскошные машины. Из окна автомобиля президент делал жесты руками, призывая к терпению: пиво и бутерброды вот-вот подвезут… (Овация.) Фейерверк сейчас начнется. (Аплодисменты.) А кто устроил этот праздник? (Скандирование: святой Геге, святой Геге! — и так далее.) В небо взвились ракеты: композиция изображала чилийский флаг, скрещенный с американским, и Виуэлу с его улыбкой среди паяцев, топчущих серп и молот.
В сопровождении свиты, расчищавшей себе путь между фотографами, первое лицо государства вошло в цирк под мелодию: «Мама, хочу, мама, хочу сосать.». Все было подготовлено и четко рассчитано по времени сотрудниками ведомства пропаганды. Шел уже привычный спектакль без начала и конца. Лаурель в центре бассейна взывал о помощи. Другие паяцы, стоя у края, спорили, предлагали разнообразные способы спасения, но не приступали к действию. Геге Виуэла подошел ближе, напугав тем самым «интеллектуалов», и, протянув утопающему правую руку, как и было предусмотрено, произнес заученную речь:
— Я, Геге Виуэла, Президент нации, от имени всего народа протягиваю руку тебе, героический паяц, чтобы ты присоединился к нам в борьбе с общим врагом — коммунизмом. Довольно колебаний: настал момент молчать и действовать. Здесь, со мной — представители нашей славной армии, отвергающие любые попытки оскорбления и подкупа, и сенаторы от Либеральной партии, патриоты, не говорящие о «необратимом ходе истории»: этот необратимый ход ведет прямо в бездну тоталитаризма! Со мной — Церковь, призывающая к сохранению высоких привилегий граждан в Чили и во всем мире. Со мной — Ассоциация Отцов Семейств, твердо намеренная воздвигнуть преграду из нерушимых принципов на пути предателей, толкающих нас к братоубийственной войне. Ухватись же за эти пять пальцев, паяц! Ты не утонешь! Ты — Смех Народа, и мы пришли сюда спасти тебя!
Лаурель поглядел на «спасителей», и его чуть не вырвало. Кто поверит президентским словам? Его жег стыд: участвовать в этой игре!.. Он хотел сказать что-то, запротестовать, но из-за влажности закашлялся. Ла Росита не упустил такой возможности:
— Я иду к тебе, мой возлюбленный вождь! Я воплощаю собой безумную весеннюю зелень, Апрель, кельтский Китраул, Парсифаля, Черное Яйцо, Вакха, Диониса, Алхимического Андрогина и сверх того — набожного и скромного отшельника, обожаемого народом, святого Марику, замученного и убитого, того, который читает «Араукану» Алонсо де Эрсильи[23], напевая «Les feuilles mortes» Трене[24], и не боится носить розовые носочки. Я пользуюсь тем, что меня слышит вся нация, и требую справедливости!..
Он хотел было произнести речь в защиту прав сексуальных меньшинств, но Хумс и Зум, подталкивая утопающего сзади, заткнули ему рот плюшевой морковкой. Все восприняли это как очередную шутку клоунов, и оркестр грянул флотский марш, великолепно сочетавшийся с операцией по спасению на водах.
Согласно плану, президент выкрикнул «Геге с цирком!», и актеры уже собирались хором произнести ответное «Паяцы с Виуэлой!», но тут вмешался Виньяс, не занятый в представлении. Увенчанный лаврами, в председательской тоге, декламируя строки из поэмы «И да заснет Ипсилон!», он прошествовал к изумленному президенту и швырнул ему в лицо тортик. Всеобщее оцепенение. Белозубая улыбка исчезла под слоем крема. Виуэла стер крем с глаз; зрачки его необычайно расширились. Камеры продолжали снимать. Безумец продолжал читать поэму, где говорилось о всепожирающих семейных узах, о тех, кто в полдень неизменно отбрасывает тень в одну и ту же сторону, израненный обсидиановыми пропилеями, — в общем, сплошные неруньизмы. Внимание, Геге! Или ты его заткнешь, прямо сейчас, или все пойдет к дьяволу! Посадим ярость под замок и ухватим этого идиота за самое чувствительное место — за его лиру!
Его превосходительство достал шелковый платочек, вытер лицо, вновь обнажив белоснежное полукружие зубов, и зааплодировал, разразившись хохотом. Чтеца перестало быть слышно. Раскрыв объятия, Геге прижал поэта к груди, похлопывая его по спине, целуя — так, что теперь кремом были измазаны оба, что походило на некое цирковое причастие.
— Браво! Мы с тобой едины! Союз Власти и Смеха! Гениальное подражание предателю Нерунье! Ты- великий артист. Недостойный рифмоплет хотел облить нас ядом, а ты предлагаешь нам сладости! Ты с нами, паяц. Ты обличаешь дурную поэзию: твои невозможные стихи — точная карикатура тех, что изрыгает из себя этот напыщенный павлин, Нерунья… Ты открыл нам глаза: Президент — друг, строгий отец и в то же время — ребенок, с которым играют. Паяцы, идите ко мне!
